Щелчок по носу

Набережные Челны - это действительно очень красивый город.
Стоит он на самом берегу Камы.
Город для людей – для молодых строителей коммунизма, которые въехали бы в то гипотетическое царство свободы и равенства на могучих колесницах под названием «КАМАЗ».

Теперь эти тягачи, грузовики и самосвалы снуют по всей стране и по многим странам мира, да вот только никак не привезут нас в это самое царство, и даже тропиночки туда не могут подсказать…

…1972.
Мне 14 лет. Живу в пос. Сидоровка в шикарном бараке у родственников, жду, когда привезут из деревни младшего брата, чтобы утащить его в Пермь – ведь август на дворе, пора готовиться к школе.
Я свое от деревни в это лето уже взял, и, чтобы не обидеть здешнюю родню, недели две просто обязан был погостевать у них.
И меня это никак не «напрягало», поскольку мой деревенский ритм жизни свято соблюдался и здесь – ночуй в доме, а с утра и до позднего вечера ты предоставлен самому себе.
Доверие – вот основной принцип отношения тогдашних родителей и подростков; а как иначе, если взрослые по 8-10 часов строили этот самый гигант пятилетки, и им было просто не до нас даже по вечерам.

…Кучковался с несколькими приезжими и местными пацанами и девчонками; целыми днями сновали по будущему заводу-гиганту, жадно вбирая в себя как беспощадную пыль, так и знойное солнце – чернели от загара прямо на глазах те, кто только что приехал. Потом плескались в Каме, ловили рыбешку, варили уху, в любой столовке брали у сердобольных молодиц-поварих две-три буханки горячего еще хлеба и уминали за обе щеки то варево, что получалось – хлебали прямо из котелка…
У всех без исключения были карманные ножи, - может, кто и помнит, были такие, с набором из трех предметов, – нож, вилка, ложка.
А, вру – там еще штопор был! Но мы им, к-хм… не пользовались.

А как лихо мы дрались – почти каждый день, и почти всегда – у нашего кинотеатра «Строитель». Почему? А просто так, от избытка сил. Поводы были абсолютно ничтожные: взглянул «не так» на нашу девчонку, или просто… вот черт, уже и не припомню остальных причин.
Но «стукались» всегда – один на один, и на этот «рыцарский поединок» от нас всегда ставился тот, кто по своим параметрам более или менее подходил сопернику. И дрались «до первой крови», никогда не добивали и не месили упавшего ногами – в «западло»…

Я в свои 14 был самым высоким и здоровеньким в компании, к тому же за плечами – I разряд по самбо и хорошо поставленный удар (спасибо боксу).
Поэтому мне всегда доставались, как правило, ребята повыше и пошире в плечах. И во всех поединках я всегда выходил победителем.
В итоге - вознесся… так, пустячок, до небес, не выше.
Посчитал себя «авторитетом» и уже мало прислушивался к тому, что говорили другие; по любому поводу слышал только себя.
И, как итог, - компашка моя резко сузилась в количестве.
Но мне на это было уже наплевать.
Не могу сказать, что со мной остались лишь «прихлебатели» и «блюдолизы», нет, тут скорее у ребят и девчонок «по-детству» были иные мотивы, но до выяснения ли этих мотиваций мне тогда было?
Высоко задранный нос перекрывал мне весь горизонт – и этим все сказано.

…Но вот однажды длинный день все же подошел к концу; я, как обычно, умылся в «душевой» на улице, которой служили алюминиевая кружка и ведро холодной воды; поужинал и, посмотрев очередную серию «Семнадцати мгновений», вышел на задний двор – полюбоваться на ночное небо, щедро осыпанное в ту ночь желтым бисером звезд…
Эта картина над головой всегда завораживала меня, будила что-то такое… непонятное. Что можно было бы назвать и страхом, и восторгом одновременно. А потом ночью мне иногда снились такие удивительные сны, что… потом целый день мог ходить, словно пыльным мешком оглоушенный… и отвечал невпопад, и вообще тогда очень смутно воспринимал реальность…

Стою, задрав голову, и глаз не могу оторвать от этой исполинской красоты.
Но – пришлось.
Со стороны здания, что было самым крайним и примыкало вплотную к небольшому то ли лесочку, то ли нерукотворному парку, раздался истошный женский крик, перемежаемый судорожным плачем. Разобрал только что-то вроде «помогите» - и тут же рванул со всех ног туда.

Вломился, как лось, в кусты и, успев лишь уловить в темноте, подсвеченной полной луной, четыре силуэта, борющимися с пятым, лежащим на земле, как у меня те самые звезды брызнули из глаз…
Провалился в такую глубокую и черную, гостеприимную и холодную темень, что…
В общем, получил полное «умиротворение». Нокаут.

Занавес поднялся, когда я почувствовал, как меня хлещут по щекам. Недовольно взбрыкнул и открыл глаза, чтобы увидеть этого наглеца. Увидел над собой встревоженные лица трех дядьев – Мухлиса, Ханифа и Сахея, попытался встать, чтобы высказать все, что о них думаю; но голова тут же куда-то уплыла и я лишь смог присесть, опираясь спиной о тумбообразные ноги дяди Ханифа.

Огляделся – на этой полянке полно народу – чуть ли не пол-барака собралось; все хоть и вразнобой, но очень громко галдят, а в центре кто-то всхлипывает, зажимая руками обнаженные плечи, серебром блестевшие под мягким светом луны. Невольно отвел взгляд от женской наготы и тут, наконец, вспомнил все, что произошло.

- А где эти?
- Да сдриснули, блят, сдриснули – как только бабы шум подняли… - зло сплюнул самой молодой и оттого самый горячий дядя Сахей.
Дядя Мухлис поднес к моему лицу надломленную березовую дубину толщиной с руку:
- Вот этой хреновиной они тебя, а? Прям по лбу, а? Ну и крепкая у тебя броня, а?
Он чуть ли не с восхищением погладил меня по макушке.
Но тут прогудел, как из бочки, дядя Ханиф:
- А если б тебя пришибли? Что тогда бы мы папке твоему сказали? Подумал, вахлак? И что он тогда он с нами бы сделал, тоже подумал?
Я оглядел мгновенно помрачневшие лица дядьев и терпеливо молчащих до поры до времени теток и обреченно опустил голову – все, задний проход мне теперь будут «прочищать» ежедневно и не по разу…

…Когда я ломанулся на крик, как раз в этот момент одна из теть выглянула в окно полюбопытствовать – какую девчонку я на этот раз «охмуряю». И когда соединила в единое мой спринтерский рывок и женский крик – немедля подняла на ноги весь барак.

Мужики кто в чем был, прихватив подручные средства, десантировались прямо из окон.

Особенно колоритно смотрелся молдаванин дядя Коля – в труселях семейных, по пояс в наколках, в руках – мясницкий топор и вилы. Где он их взял, спрашивается? Тут сено в стога не мечут… Ну, с топором понятно – он мясо рубил в столовке, в которой работал поваром, потому и держал дома запасной, а вот – вилы?

Потом еще долго ржали над латышом Ричардом (запомнил только благодаря чудному имени да этому эпизоду): у него в самый неподходящий момент, уже возле лесочка, лопнула резинка в трусах, они слетели с узких бедер, и латыш, запутавшись в них, дальше уже кувыркался кубарем, сверкая в лунном свете белыми ягодицами и кое-чем еще.
«До кучи» он еще и нырнул с головой прямо в вонючую густую лужу.
Такого сочного и художественно наполненного мата, как мужики потом рассказывали, они давно не слышали. Причем на русском и безо всякого акцента.
О том, что он, между прочим, латыш – дядя Ричард вспомнил чуть позже, когда принялся, прикрыв рукою стыд, упорно искать в высокой траве свои труселя, не желая их оставлять на поле битвы.
Экономным был.

Эти эпизоды и свои тогдашние мысли я помню.
Как помню и вывод, которые я тогда сделал: эти люди, которых собрали здесь со всей страны, за недолгий срок пребывания под общей крышей, стали семьей, где все за одного, один – за всех. Стоило истошно завопить «наших бьют!!!» - и эти дяди, как пацаны, кинулись туда, куда их позвали, даже и не подумав спросить себя: «А почему я?», «Да без меня разберутся…» и что-либо еще… из той же оперы.

Но была еще одна мысль, которую я запомнил на всю жизнь: каким бы ты сильным не был, всегда найдется сила, которая переломит твою силу. Об колено.
И чаще всего вот такая будет – что из-за угла оглоблей норовит…
Непобедимых нет, как нет и непогрешимых.

…Дядья, которые и сами были заядлыми драчунами (водочки если налить чуть больше граненого стакана), и знали рецепты эффективного самолечения после полученных плюх в жарких потасовках, пришлепнули мне на глаза по половинке сырой картофелины, и ушли досыпать. Я, лежа в своем закуточке, долго катал в гудящей головенке неповоротливые думы под басовитый храп тети Фаи… и забылся только под утро.

…Удар пришелся прямо в лоб, а потому фиолетовая окраска чудно прикрыла оба моих припухших глаза.
«Фонарей» я никогда не стеснялся – получал их в своем детстве предостаточно, а потому даже и речи не было о том, чтобы прятать их под солнцезащитные очки.

«Компашка» встретила мое появление с такими украшениями разинутыми ртами и глазами со стоваттную лампочку.
По дороге в районную больничку рассказал все, как было, стараясь ничего не приукрасить и не пригладить, ну-у… если только чуть-чуть, самую малость.

С диагнозом СГМ я четыре дня провалялся в душной и вонючей палате, глотая микстуры и подвергая свою попу многочисленным укусам шприцев с тупыми иглами, а на пятый – сбёг.

За пару дней до своего отъезда с братишкой в Пермь, я заново собрал почти всю ватагу, повинившись перед каждым за свое зазнайство.
Простили.
И лишь один сказал то, что и должен был сказать, потому как между нами стояла самая красивая девчонка в поселке: - А не пошел бы ты…
А «яблоко раздора» стояла в это время в сторонке и строила глазки Толе-москвичу.
Эх, жизнь…
* * *
…Спасибо тебе, Город, за то, что вовремя щелкнул меня по носу и придал ему верный угол.
Теперь я вижу и горизонт, и себя.
А главное – я вижу тех, кто рядом.

…Задаю вопрос самому себе: вот разбежались мы по суверенным квартирам, и если вдруг сейчас кто-то закричит «наших бьют»… что тогда?
...Нет у меня ответа на этот вопрос.

© Ромыч