Последнее утро-окончание

«почему  я  ее  не  послушался?» и  не  видела, как  два  часа  спустя  Феликс  с  серым, как  земля, лицом  несколько  раз  с  силой  ударил  ногой  связанного  «волжанина  Бычкова»  и  как  опухшая  от  слез,  Настя  оттаскивала  Феликса  в  сторону, приговаривая  тихим, не  своим  голосом: «не  поганьсь, сыночку, не  поганьсь…вин  свое  получит, собака...!»
 
            Для  меня  есть  что-то  непереносимо  оскорбительное  в  том, что  Ольга  убита  выстрелом  в  спину. Смелая, гордая  Ольга, она  никогда  не  уходила  от  опасности, всегда  поворачивалась  к  ней  лицом, шла  ей  навстречу…
             С  годами  я  забываю  Ольгино  лицо, голос, смех, и  только ее  умные  прямые  глаза  по-прежнему  смотрят  на  меня  смело  и  вдохновенно. И  под  этим  взглядом  мне   становится  неловко  за  мою  вечную  осторожность. А  до  каких  пределов  доходит  моя  осторожность, не  переходит  ли  она  в  новое  качество? Как  бы  я  поступила, если  бы  находилась  в  это  последнее  Ольгино  утро  там, в  лагере  геологов? Бросилась  бы  бежать  на  выстрелы, как  побежала  безоружная  Настя? Или, руководствуясь  соображениями  осторожности, побежала  бы  в  другую  сторону? Эти  вопросы  временами  встают  передо  мной, и  тогда  мне  кажется, что  это  Ольга  молча  спрашивает  меня: «не  жить  ради  барахла – это  ведь  только  минимум, тройка  с  минусом, а  что  еще  ты  можешь  предъявить?»
           Она  иногда  снится  мне, всегда  живая. Мы  говорим  о  жизни, о  людях. И  в  этих  снах  она  обращается  ко  мне  как  к  человеку, хотя  и  близкому, но  все  же  не  совсем  такому, каким  она  хотела  бы  его  видеть.
            А  потом  она  уходит  от  меня, и   я  долго  смотрю  ей  вслед. Она  оборачивается, что-то  кричит  мне, куда-то  указывает  рукой, но  я  не  слышу  ее  слов  и  не  знаю, куда  мне  надо  идти. Пока  не  знаю…