Чертополох

Короткое лето, напоенное теплыми теплыми запахами трав и благоуханием полевых цветов, медленно подходило к концу, шли на убыль солнечные дни. К последним дням июля тучи, понемногу заволакивающие небо, стали чаще проливаться дождем, еще по-летнему неистовым. Тугие капли лупили по земле, по траве, по листьям, кипели мутные лужи, воздух полнился шумом воды. Но что-то уже подсказывало, что недалеко время, когда эта лихая удаль сменится серой тоской осенней мороси.
Рун взглянул на небо, когда солнечные лучи скрылись, сменившись рассеянным светом, и его собственная длинная тень расплылась, смазалась и исчезла. Высокий бурьян, зашуршав, всколыхнулся быстрой волной, подхваченный порывом ветра. С запада наползала тяжелая медлительная темная туча, из-за которой крохотный золотой шарик солнца еле-еле поблескивал. Следовало бы поспешить под навес зеленых крон, но Рун этого не сделал. Ласточки со свистом носились высоко, едва не царапая полное тело тучи острыми крыльями – а значит, до дождя было еще далеко. Подумав так, Рун потуже стянул на затылке взлохмаченные ветром волосы и продолжил прерванную работу.
Вооружившись тонким ножом из тех, какими скоблят овощи и заросшие подбородки, он ловко срезал чертополох, в изобилии росший на поле. Странный выдался год. Ягод собрали мало, некоторые не созрели вовсе. Яблоки были все как одно мелкими, червивыми и кислыми, эдакие уродцы… А чертополох знай себе рос, как ни в чем не бывало, кивал дымчато-голубыми головками идущим мимо людям, брехливым псам и пролетающим птицам.
Рун тихонько мычал себе под нос, собирая свой урожай. То и острые листья больно кололи и ладони даже сквозь рукавицы, заставляя его шипеть и морщиться, не прекращая, однако, труда.
Славу он, склонившись над особенно крепким стеблем, не желавшим отправляться в срезанную охапку, опознал только по звону бубенчиков на пояске. Ох, не прошла бы она в этом пояске через все село. С нее станется, последний-то раз подразнить всех…
Рун поднял голову и нос к носу столкнулся с довольной песьей мордой. Остроносый белогрудый пес Славы, пушистый Дружка, двигал треугольными ушами и пыхтел, свесив язык набок, но по обыкновению не подавал голоса. Молчание его, однако, обычно отпугивало всех, кого надо, сильнее грозного рыка: взгляд у Дружки был тот еще. Сама Слава не смотрела подолгу псу в зеленые глаза, а Рун порой шутил, лает ли этот зверь на кошек или со свечой читает книги по ночам.
Подойдя, Слава улыбнулась, вызвав у Руна ответную улыбку. Хорошо было стоять друг напротив друга и глядеть вот так. Слава ты, с нежностью подумал Рун, глядя на круглое личико, на венок из двух пшеничных кос вокруг головы, на прямую белую шею и узкие запястья. Вышитый поясок со звонкими бубенчиками, охватывающий тонкую талию. Слава ты, и слава тебе…
Наконец хоть улыбаться друг другу можно без опаски. И не будет никто тыкать пальцем: «Колдун, колдун! Бей колдуна…» И не станут на Славу коситься, как на больную, за то, что с тем колдуном сошлась.
Больше – не будут.
- Ты чего? – спросила Слава. Он вздрогнул.
- Да селян твоих вспомнил.
- А ты не вспоминай, неважно это уже. Помочь чем?
Рух оглядел собранный чертополох и покачал головой.
- Хватит уже, набрал. Пойдем.
Он перехватил охапку шнурков, связывая в толстый пучок. Слава маленькой, как у ребенка, ладошкой сжала его пальцы. Бурьян зашелестел под ногами.
Когда они дошли до места, солнце уже закатилось, и вокруг стали медленно сгущаться сумерки. Рун жадно смотрел по сторонам, стараясь вобрать в себя и запомнить как можно больше – но всякий раз возвращался взглядом к Славе. Та, глупенькая, смотрела только на него. Как будто не наглядится еще.
Они отошли достаточно далеко от людей. Нескоро сюда кто-нибудь доберется из ближнего села. Кругом, насколько глаз хватает, луга с закрывающимися на ночь цветами да редкие деревца.
Ветер крепчал, но здесь, на крохотной поляне, защищенной ровным кольцом старых берез, было тихо, точно в добротном доме.
По краю Рун обложил поляну чертополохом – так, чтобы веточки расходились наружу лучами. Слава бродила по поляне, оставив ему все приготовления к действу, и выкликала Дружку, который носился под деревьями, вспугивая редких птиц, но в круг не заходил.
- Нельзя ему с нами, - хмуро сказал Рун, наконец. - Надо здесь оставаться, иначе и мы уйти не сможем.
Слава замотала головой:
- Да как же он останется? Один!
- Колдовство его не возьмет, - терпеливо объяснил Рун. - Его тянуть мне самому придется, а меня на него не хватит.
Слава всхлипнула.
Рун завершил круг. Две последних ветки остались для него и для Славы: взять, когда время придет, в руки и нипочем не выпускать…
- Волосы распусти, - тихо посоветовал Рун. - А то не получится.
Слава вынула из волос и собрала горкой на траве ворох красных лент и дюжину железных заколок, прежде чем ее косы, короной лежавшие вокруг головы, упали на плечи, расплетаясь сами собой и подметая колени.
Рун взъерошил рукой свои черные вихры. Вид у него сделался диковатый и смешной, как у драчливого воробья. Губы его беззвучно шевелились, ладони заплясали в воздухе перед грудью. Он сделал шаг, другой, третий – и пошел по поляне, кружась будто в танце, чуть касаясь ногами травинок. На мгновение почудилось, что за спиной у него расправляются крылья из клубящегося темного тумана. Славу пробрал озноб, таким страшным ей показалось это видение. А потом она вскрикнула.
Рун не думал, что будет так трудно.
Каждое слово, брошенное вслед чужаку, странному и потому страшному. Каждый упрек непокорной девке, рычащей на женихов и только перед колдуном ходящей по струнке. Каждая темная мысль, связанная с образом черноголового парня, в одиночестве бродящего по лесам и болотам, ни с кем не говорящего и – свят, свят! – не пьющего ни под каким видом…
Бесы.
Бесы неприязни, бесы ненависти, бесы зависти, как вас много. На груди под рубахой медленно нагревался серебряный амулет. А бесы возникали ниоткуда – большие, маленькие, черные, серые, красные, рогатые, крылатые, звероподобные, ни на что не похожие, крохотные подобия своих создателей… Кружили, верещали, хрюкали, блеяли, храпели, давили и сшибали с ног друг друга, носились в тесном, запертом от мира круге, дергая Руна за одежду и за волосы, пиная по ногам маленькими копытцами.
Ни один из них пока не обратил внимания на Славу, а меж тем ее бесов была тут едва ли не половина: уродливые подобия женщин, кто с прялкой, кто со скалкой, а кто и с ухватом, лохматые, грязные, вонючие. И только пса среди бесов не было ни одного, видно, никто не клял грозного Дружку, не сулил наставить капканов и отравить не обещал.
Они были злы, как стая ос. Волшба потревожила их, сделав видными и слышными человеку, помешав творить свои мелкие пакости. Потому-то и кололся чертополох, колдовская трава с трудом шла в руки – бесы яростно пытались предотвратить то, что все равно случилось.
Дружка снаружи круга вдруг залаял, рванулся к людям, но не сумел пробиться через невидимую стену над кольцом чертополоха. Голос у пса был такой низкий и громкий, что Руну показалось – гроза идет. Но это лаял пес, и бесы скалились в ответ.
Глупые, не понимали, что это только начало. Они знали только, что им через точный срок, для каждого свой, предстояло вернуться к творцам – людям, чьи худые слова, слетев с уст, породили крохотный зловредный дух. Как испорченные дети, бесы не дадут житья своим родителям, поганя все, к чему те притронутся. Жизнь беса кончается только вместе с жизнью хозяина.
Этим бесам предстояло умереть раньше, но оказаться полезнее, чем они того желали. Бес, даже самый мелкий, это сила, которую можно использовать. А именно сила нужна была Руну, чтобы избавить себя и Славу: раз и навсегда.
Продолжая петь, Рун сложил ладони и стал месить ими воздух, будто лепя снежок. И, смятые, обескураженные, бесы вдруг все бросились друг к дружке, схватились, слепились, срослись в один многорукий, многоликий ком, вопящий на сто голосов.
Славе очень захотелось оказаться подальше – но она не могла отвести глаз от Руна и его страшного колдовства. И потому она первой увидела, как вокруг него мерцают несколько светлых фигурок, маленьких, не больше локтя ростом, но на диво красивых. Они парили в воздухе над его головой и плечами, нашептывали что-то, напевали,  медленно танцуя на месте, такие яркие в грязном клубке беснующихся черных теней…
Неужели нашлось кому за нас заступиться? – удивилась Слава.
Тем временем под сложный рваный мотив колдовской песни визжащий и орущий шар совсем почернел, уже не различить было отдельных фигур в кромешной тьме. Казалось, что воздух посреди поляны скрутился в воронку и вот-вот утянет в себя все вокруг.
Словно отвечая мыслям Славы, поляна вся пришла в движение.
- Слава! – закричал Рун. – Хватай ветки!
Она подхватила с земли два стебелька чертополоха, не обращая внимания на кольнувшие руку колючки, и поднялась с земли. Ноги затекли так, словно прошли часы, а не минуты.
- Иди же!
В голосе Руна послышался страх. Слава рванулась с места.
В ушах свистело от ветра: провал в черную пустоту с таким шумом втягивал в себя воздух, что не слышно было даже надрывного лая обезумевшего Дружки, мечущегося за пределами заговоренного круга. Слава держала чертополох перед собой, как факел, свободной рукой вцепившись в рукав Руна. Он все пел, и его голос понемногу крепчал, словно к нему возвращались истраченные силы. Мелодия поднималась все выше и выше, пока не достигла пика, чтобы оборваться коротким повелительным криком.
Во тьме провала показались звезды.
Слава не знала, что ждет их там, куда они уходят. Она просто не хотела убегать вечно, если можно уйти один раз – так далеко, что ничье зло не отыщет. Может, там будут и бури, и снега, и беспощадное солнце, и ревущие воды, и дикие звери. Но Рун обещал, что никто никогда не нашлет на них бесов, никто не посмотрит косо, никто не оклевещет и не станет бить и унижать. И не скажут худого слова ни ей, ни Руну за то только, что полюбили, что назвались мужем и женой, что не сносили молча злые насмешки, злобу и зависть, а защищались. Никогда не придется им терпеть от людей, а это важнее.
Один из маленьких светящихся человечков сделал ручкой приглашающий жест. Слава поглядела в его любопытные глаза, сверкающие синими искрами, и на душе у нее стало легко и спокойно. Она вложила ветку чертополоха в жесткие пальцы Руна и вслед за ним шагнула в ночное звездное небо, чувствуя, как мягко обволакивает тело черный пух тумана. Где бы она ни оказалась, лишь бы Рун был рядом.
Ветер утих мгновенно, не в пример тому, как поднимался. Летняя ночь была тиха и темна. Исчезли светлые фигурки, рассыпались мириадами светлячков, исчез, захлопнулся темный провал. Исчезла заговоренная стена: Дружка, разбежавшись, пронесся всю поляну насквозь, чуть не влетев лбом в березу с другого края круга. Остановился, отдышался, помотал головой, принюхался, ища хозяйку. И поняв, что остался один, устало сел на землю, прикрыв лапами скомканные красные ленточки, и заплакал.
Сегодня он лаял второй или третий раз в жизни. А выть выпало впервые.

01.08.2005