Ночью в поезде

        В вагоне становилось все холоднее. К вечеру даже у самых холоднокровных, изо рта пошел пар. Тогда с полок стащили матрасы и стали кутаться в них как в пледы. На одеяла рассчитывать было глупо, да постели никто и не выдавал:
- Ничего, - равнодушно сказала проводница, - мы так и зимой ездим. А нынче нынче ноябрь на дворе.
        Но чем дольше оехали, тем нестерпимей становился холод. Наконец все закоченели до того, что и говорить стало невмоготу.
- Поесть что ли, - пробубнил кто-то совсем посиневший и только тут вспомнили о водке. Как можно было про нее забыть! У каждого было по бутылке, для подарка, но в такой холод грех было не подарить его друг другу, и все вытащили продукт не пререкаясь. С едой было куда хуже. Ехать было не далеко вот и не запаслись. На всех был один тощий, хотя и предлинный теплич¬ный огурец. Хозяйка отдала его не без колебаний, потому что считала себя непьющей.
Пока суетились вокруг стола, владелицу огурца никто и не думал благода¬рить. Ругали, что не предложила раньше. И той даже сделалось неловко, будто она точно пыталась этот несчастный овощ утаить. Осо¬бенно старался ее приятель, еще вчера подхвативший где-то насморк:
- Уморить хотела!
Она не хотела его уморить и от недогадливости своей очень рас¬страивалась. И совершенно напрасно. Сопливый ее приятель ворчал машинально. Мысли его были заняты исключительно водкой. Он точно поделил огурец на шесть частей, по числу участников и, лихо удалив из каждой части середину (сим закусише!) превратил ее в рюмку.
Губы у всех посинели, от того наверно водка почти не обжигала и пилась как вода.
Выпив все разговорились, наперебой, чуть не запели, так после холода вдруг сделалось хорошо. Потом кто-то еще бегал за водкой на станциях. Становилось все веселее и веселее и потянулись страшные рассказы о морозе, согревшись слушать их было особенно приятно. Так бы весело и доехали до места, но простуженный приятель, вечно не попадавший в тон решил рассказать и свою страшную историю.
- А вот был еще случай, - начал он тихо, точно и не надеясь пере¬бить общий шум, но разговор уже иссякал и постепенно все, один за одним притихли и стали слушать. Рассказывал он немного театрально, но рассказчик был не плохой.
        - Служил я в Монголии, а зимы там лю¬тые, даром, что одна широта с Сочи. Женам офицерским никакой работы не было. Тоска. Одна забава - в Улан-Батор ездить, так что при любой оказии, не шутя, дрались за место в машине. Ну, известное дело суп¬ругам нижних чинов ничего не доставалось до поры каких-нибудь поветрий.
Вот однажды некий шиш устроил своей просвещенной половине целых три места в машине, так что та и детей взяла. Дорог там можете вообра¬зить никаких нет, зато и заблудиться нет никакой возможности: степь, до самой границы все видно. Ну а дальше - “где запад - там закат”. Проехали они километров сто, а может и больше, все хорошо, а только солнце село - двигатель забарахлил. Шофер полез смотреть его да только что-то там совсем напортил. Ну а если дорог никаких, то и машины встречные и попутные тоже не попадаются, бог его знает на каком расстоянии могут пройти.
Шофер сразу сопротивляться бросил. Закутался в тулуп, сел у баранки, там и замерз. А женщина, вытащила детей из машины и стала бегать с ними вокруг, не давала остановиться, чтоб не померзли. Наутро уже машина какая-то их не подобрала.
- Повезло, - сказал кто-то, надеясь, что на этом история кончи¬лась.
- Да как сказать, - рассказчик задумался, - Она в шоке пролежала с месяц, а как узнала, что детям отмороженные руки ампутировали, то тут же в больнице и повесилась. А дети, ничего, выросли. Один, говорят, очень хорошие стихи пишет...
Дальше, до самой последней станции все ехали молча и злились на простуженного рассказчика.