Ранний дневник 2 Тарковский. Алик Гинзбург

Ранний дневник 2

6 мая.  Толпа меня пугает. Я всё-таки далека от жизни. Где-то среди людей бродят гении. Какие-то три крохи прошли, взявшись за руки. В них прелесть неведения.

7 мая 1964 г. Мне исполнилось 23 года. Толя Родионов и Володя Войлоков прислали мне на день рождения телеграмму: "ДА ХРАНИТ ТЕБЯ ЬОГ. ВОЛОДЯ И ТОХА"

Воробей сел близко у ног, попрыгал и улетел, спугнул моё сердце.

8 мая. Ты ещё дышишь, ты ещё надеешься. Эклектизм во мне. Дуновение ума. Слепота непроглядная. Жажда вечной красоты.

11 мая. Я была в гостях у Тарковских. Арсений Александрович мне чёрный перстень подарил. У него дивный слух и вкус. Чистой пробы человек. Глаза у него карие с голубым кольцом на границе с белком, рысьи гдаза. Высокие крылатые брови, красивые черты лица. Он часто слушает классическую музыку. Как не придёшь к нему, всегда музыкой наполнен дом его. Только плакать, только любить Вас, Арсений.

Не надо кривляться. Надо остановиться и слушать, и смотреть, а я ухожу. Рассеянно чувствую мир. Плохо это.

12 мая. Где я? Где себя искать, в чём выразить? Кто я? "Проснись, мой ум!" Почему я хочу всё понять и не могу? Я гибну от глупости, от изъяна непоправимого.

Мой новый знакомый Алик Гинзбург (Гриша Ковалёв нас познакомил) часто говорит: «Не дано и не надо».

13 мая. Только плакать, только любить Вас. Боже мой, дай мне найти себя.

14 мая. «Благословенна Ты ...» Только понять это, открыть, поверить этому. И всё. И Бог с нами, со мной. Больше ничего не нужно. И все благословенны. Взрыв света, плача, любви.

Господи, останови на этой божественной высоте, не дай упасть. Такое ясное предчувствие Бога, такое скорбное движение духа.

Если Бог во мне, то я в Боге?

15 мая. Во мне жизнь и смерть равны, величие и низость равны. Безграничная жажда мира и смерти в Боге.

Плохо очень. Я ушла от Бога, моя душа ушла. Предай меня совсем. Плач, начала не имеющий.

Я тебя увижу, я тебе послужу. Глаза - сплошная слеза. Лицо выдаёт меня. Куда его спрятать от них?

Не могу примириться с потерей. Не нужно бояться. Страх от слабости. Ты сильна. Стерпи, убей, переживи свой страх.

Книги - мои братья.

16 мая. Костя... Была между нами гармония, мгновения, длящиеся веками. Кто он? Старик, дитя? О, всегда дитя. Чувствовала - значит знала.
Можно ли оглохнуть от музыки, ослепнуть от света?

17 мая. Мои стихи Косте:

От земли до неба странный свет.
     А к земле от неба слабый снег.
     Очень музыкален нежный свет.
     Очень нереален тонкий свет. Как ты...

17 мая. А кто я, беднейшая из бедных? Он спросил меня как-то: «Зачем я тебе?» Нужен, нужен, нужен.

Уходит вдохновение печали. То, что было — велико. Ужели 30 лет его ждать? Зачем тревога дрожит в груди?

18 мая. Самое главное - преодолеть страх. Он мешает быть. Предметы, существа, люди - мне ничего не говорят. Я не чувствую сути человеческих лиц.

21 мая.  Ходить с посохом, подпоясавшись верёвкой в простой одежде, в рогожном мешке, везде пешком несовременно. Хочу бродить по полям, лесам, по деревням. Но с кем?

Вспоминаю Костю не без грусти. Остаётся только прекрасное. Где я прекрасная с сияющим лицом и нежностью в каждом движении?

Ветер недвижно меня уносит.
Я слишком в себе, в себе.
Ветер меня, как былинку косит.
Я всё о тебе, тебе.

Мне откликом, отблеском, отзвуком стать,
Не помнить тебя, забывать, не ждать,
Не слышать, не видеть тебя и во сне.
О, Господи, вынеси явь обо мне.

23 мая. Гриша Ковалёв познакомил меня с диссидентом Аликом Гинзбургом. Алик устал. Тепло у сердца. Он говорил мне, что его могут отправить в Мордовию. Кто предал его? Алик его простил? Ибо понял? Христос простил Иуду?

«Я хочу видеть этого человека». Его держали под арестом 44 часа. Зачем он это делает? Его деятельность принесёт ли пользу и какую?

Я бы вынесла такое? Я всё должна вынести. Господи, береги его, спаси его, не дай ему страха.

Жалко маму Алика Людмилу Ильинишну. Она, открывая мне дверь в квартиру, сказала: «Если бы не Алик, я бы тебя не пустила».

Он талантлив. Я читала его смешную пьесу. Он меня трогает за живое, этот Алик. Как-то он сказал мне: «Родная». Это пленило меня. Мне с ним и без него легко. Мне легко к нему приходить, легко от него уходить.

Мне кажется, я больше его не увижу. Он лёгкий человек. Он сказал мне: «Не расстраивайся». И улыбка последняя. И опять я не запомнила лёгкое лицо его.

24 мая. Я не интересуюсь политикой. Я интересуюсь листьями и лицами.

25 мая. Деревья - вот доказательство реальности наших душ.

Души деревьев не так уж плохи, если столь прекрасны их формы. Какая в них кротость, какая верность небу и земле. Не деревом ли было слово? Каждая ветвь — мысль, каждый шелест — песня. И тень их благодатна, и запах всегда прекрасен. Деревья мудрые. Корни их познали землю, вершины небо. Какая музыка, какая гармония в этой роскоши, в этом хаосе...

26 мая. Ахматова вся растворилась в стихах. И Марина. Но она не дотерпела. Не могу и думать, какие последние мысли были у неё.

27 мая. Я могу долго упрекать себя в равнодушии, но иной я быть пока не могу.

28 мая. Смотрела в фонотеке Литературного Музея фотографии Блока, Есенина, Маяковского, Пастернака. У Маяковского в лице сила, напряжение, темперамент, цельность. Когда он рядом с Лилей Брик, у него мягкое, нежное, счастливое лицо.

У Пастернака глаза — всполохи, огнедышащие очи, всё увидевшие, всё поглотившие в себя.

Сергей Васильевич Шервинский чудо! Он переводчик Катулла, Тибула, Проперция, Овидия Назона, он автор оригинальных стихов и пьес, друг Ахматовой.

29 мая.  Мой Кремль, моё небо, а я — чья? Кто мой хозяин, кто мной повелевает?

Я хочу страдать, я хочу уничтожиться в своём старом качестве, я хочу возродиться. Боги, помогите!

Бог травы мне запах шлёт печальный.

29 мая.  Когда я сброшу с себя многочисленные камни, когда стану тем, что было в Блоке, в Марине?

В закрытых глазах зелёные кущи. Шум машин и редкое шарканье ног по асфальту. Скоро ли земля сбросит меня? Э, пустое. Милая, пустое.Ты ведь и себе-то не слишком веришь. Нет высокого, нет.

Тополиный пух летит. Женщина говорит ему: «Лети, падай, будь на моей груди, останься в волосах моих. Я принесу тебя домой. О, почему стены моей комнаты не земля? О, почему я сама не земля? Люди отворачиваются от тебя, тополиный пух, прячут лица в ладони, отмахиваются от тебя, как от пыли.

А ты мчишься в светлом безумии и весельи, и ни одно лицо не избежит твоей ласки».