Танюха

За свою некороткую жизнь я побывал на многих похоронах… как, впрочем, и на многих свадьбах. На свадьбах я быстро напивался, что не мешало мне раздражаться от бессмысленности речей напившихся других гостей; в большинстве случаев я уходил (или меня уводили) задолго до конца. Похорон я не люблю и попадаю на них только в случаях, когда уж совершенно невозможно отказаться. Вспоминая эти события, я ловлю себя на мысли, что наиболее интересные знакомства у меня появлялись часто после похорон, но никогда – после свадеб.

Когда хоронили директора школы, в которой я когда-то учился, но который пришел на эту должность спустя много лет после нашего выпуска, мой отец, бывший в бытность того директорства инспектором районо, никак не мог пропустить похорон.
 Маме нездоровилось и она уговорила меня пойти на похороны с папой и присмотреть за ним.

Об отце я могу рассказывать долго.
Когда с отцом случился инсульт, врачи приехали быстро. Я не мог прервать командировки и прилетел спустя две недели. Отца я нашел в совершеннейшей форме: он ковырялся в огороде и, на попытки отнять у него лопату, кричал, что его рано хоронят, что никакого инсульта не было, и что всё пустая паника. Чтобы уже совсем не возвращаться к этой теме, замечу, что после инсульта он прожил больше двух десятилетий.

Райцентр в Украине – это город и деревня одновременно. Большинство народа живет в городских многоэтажках, остальная часть в усадьбах; в конце 80-х - начале 90-х и те, и другие имели огороды за городом.
Многие люди здесь знают друг друга, а уж учителя пяти-шести школ – наверняка.

Процессии на кладбище проходили недалеко от дома моих родителей, и мы с отцом вышли на улицу тогда, когда стал слышен духовой оркестр. Так мы присоединились к шествию.
По ходу отец стал потихоньку маневрировать, приближаясь к знакомым. Я поступил так же.
Моих учителей я увидел немного, зато проявилось с десяток бывших учеников моей школы, ставших учителями, в том числе две одноклассницы.

Больше всех мне обрадовалась Танька Прокопенко. Несмотря на появившуюся полноту, Татьяна была такой же быстрой в движениях и такой же тараторкой, какой я её помнил. В школьные годы я был к ней неравнодушен, но, как это обычно бывает, девчонки засматривались не на одноклассников, а на парней старших классов и – предательницы! – на ребят из других школ.
Таня оттащила меня от толпы вокруг ямы, за что я был ей благодарен, и повела по кладбищу, показывая могилы наших общих знакомых, попутно поясняя обстоятельства гибели умерших преждевременно.
Одним духом выложив мне, кто на ком из наших одноклассников женился-развелся,  Таня вдруг замолчала, и сжала пальцы на кисти моей руки.
Мы остановились и я вопросительно посмотрел ей в лицо. Таня стояла с закрытыми глазами. После нескольких секунд молчания я не выдержал:
- Что? Танюха, что?
Таня открыла глаза, посмотрела мимо меня каким-то странным взглядом и я понял, что здесь похоронен дорогой для неё человек. Мы помолчали, так как я полагал, что расспрашивать в этом случае будет совсем нетактично. Но я плохо знал Татьяну. Она не признавала никаких секретов, и вскоре заговорила:
- Помнишь Тамарку Шутову?
- Ну, она с Зинкой в одном классе...
Зинка – моя сестренка, на два года и на два класса моложе меня.
- Да, да, кажется.
Таня подняла на меня глаза и мы встретились взглядами. Я вдруг понял, что напрасно когда-то думал, будто моё к ней влечение  было моей личной тайной… она – знала! А теперь? Таня чего-то ждёт от меня? Запоздалого признания?
Я прислушался к себе. Нет, уже нет. Уже пропал тот аромат стеснения, которым отмечалось школьное влечение. Передо мною стояла очень приятная собеседница, и даже очень сексуальная, но я бы ни за что не пошел на подобную близость… не порушил бы ту ауру, которая протянута в давнюю, школьную, если хотите – святую для меня, несостоявшуюся любовь.
Ах, Таня!
Ей потребовались мгновения, чтобы всё понять.
Она вздохнула, но теперь и я понял, что вздохнула с облегчением. А чем это вызвано, до меня дошло только тогда, когда она заговорила: облегчение от того, что можно рассказывать всё, не боясь затронуть то тонкое чувство, которое могло бы у меня сохраниться.
- Здесь похоронен муж моей злейшей подруги Шутовой.
- Почему «злейшей»?
- Потому что Гену любили мы обе, но он выбрал её…
Мы прошлись ещё дальше. Оркестр снова заиграл, но Таня продолжала говорить и мне почему-то показалось, что ей давно хотелось выговориться.
- Помнишь, за Ровом была военная часть, откуда солдаты приходили на танцы?
Ров – название здешней речушки.
- Ну как не помнить. Их было меньше, но они были дружнее и нам доставалось…
- Гена был прапорщиком в той части. Поехал в Афганистан добровольцем, а вернулся в цинке. Я бы его не пустила.
Я усмехнулся:
- У вас не спросили… Может быть, и Шутова не пускала…
Таня покачала головой и произнесла с какой-то злостью в голосе:
- Не любила она его. У неё всегда кто-нибудь был…
Я заговорил, чтобы как-то переменить тему разговора и отвлечь Танюху от грустных мыслей:
- Давай уйдём отсюда, я с детства не терплю похорон.
Но Таня меня повернула назад:
- Ладно, уйдём, но ещё раз… видишь, всего два года прошло, а могилка совсем запущена… она сюда не приходит, а у Гены больше нет никого.
- А ты? – вырвалось у меня.
- Сначала я приходила сюда, потом перестала – боялась пересудов.
- Да кому какое дело!  - воскликнул я.
Таня подняла на меня глаза и мы постояли молча. Я чувствовал, что она решала для себя задачу касательно меня, определяла, - я всё такой-же непонятливый, или просто очерствел. Наконец, решила, что первое:
- Понимаешь, если бы люди заметили моё внимание к его могиле, они оправдали Шутову.
- Тань. Столько времени…
- Это здесь не много. В большом областном городе хоть совсем не ходи к могиле близкого человека. Никто и знать не будет. А здесь… много глаз. Ещё больше языков и ушей.

Мы шли от кладбища. Я не свернул в переулок к своему дому, мы перешли площадь перед рынком, прошли мимо нашей школы… даже цвет тот же… на старом бульваре присели перед тем, как проститься.
И вдруг Таня предложила:
- Я хочу познакомить тебя с Шутовой! И хочу, чтобы она, сучка, влюбилась в тебя! И она влюбится, это я знаю точно.
Я рассмеялся, но это был скованный смех:
- Что ты несёшь, Танюха?
Но она теперь сжала своими цепкими пальчиками кисти моих обеих рук:
- А ты влюби её в себя и уедь! И не пиши ей и не звони!
Нет, она сошла с ума такое предлагать… мне. Я, кажется, совершенно не понимаю, зачем ей это надо… Ну, не любила ты меня. И ладно… и моя любовь была незрелой, и не созрела до конца. А, наоборот, угасла. Но даже эта несостоявшаяся… разве не остаётся тонкой нитью вибрирующей памяти?
Я еле-еле, шепотом, с горечью произнёс
- Как же ты… Таня?
Она вдруг сникла, но тут же взяла себя в руки и стала весело прощаться:
- Да шучу, не принимай близко к сердцу. Давай зайдём ко мне, перекусим. Раз удрали от халявной трапезы.
- В другой раз, Танюша, мама болеет, пойду домой.

При выходе с бульвара я оглянулся. Таня стояла там же, у мемориала погибшим воинам.
Увидев, что я оглянулся, она махнула рукой и крикнула:
- Познакомлю!
Вот заразочка...