Вне

В детстве мама запрещала мне разговаривать с посторонними людьми. Поэтому ни с кем, кроме собственной матери, я тогда не общался. Отправляясь куда-то с самого утра, она привязывала меня к батарее, чтобы моя познавательная психика не вынудила куда-либо за пределы комнаты. Я быстро привыкал к запаху спирта, с которым мать приходила посреди ночи. Если у нее было хорошее настроение, она кормила меня молоком с хлопьями. Я был очень рад этому деликатесу, так как мой обычный ежедневный рацион представлял собою порцию манной каши с чашкой воды.
Бывали случаи, когда я отравлялся несвежей пищей. Приступы рвоты приводили к тому, что любимый мамин ковер оказывался изрядно запачкан и пропитан остатками полупереваренных продуктов. За это мать била меня. Била долго и сильно, чаще всего – отломанной ножкой от стула. И чем пьянее она была, тем мощнее удары обрушивались на мое тощее костлявое тело. Когда деревянный прибор для наказания попадал по голове, я терял сознание. После этого она  прекращала этот долгий и тяжелый процесс. Какой-либо смысл далее бить меня просто пропадал, если я больше не кричал и не извивался на полу, пытаясь хоть как-то миновать тяжелые удары. Я думаю, что именно это придавало ей некий азарт, с которым она так увлекательно и энергично размахивала палкой.
По сути, испачканный ковер нередко становился просто лишь нелепым поводом для наказания. Когда же она приходила с плохим настроением, то била меня просто так, чтобы извести на мне злость, накопленную на протяжении столь нелепой жизни и вызванную осознанием крайне нелегкой судьбы. Я был ее внеплановым ребенком, случайным, так сказать. Кто был моим отцом, не имею ни малейшего понятия. Возможно, один из тех молодых парней или мужчин среднего возраста, которые так часто навещали ее. Когда кто-то из них приходил, она закрывала меня в туалете и держала там до тех пор, пока посетитель полностью не был удовлетворен.
По большому счету, моя мать была достаточно привлекательной, если столь немалое количество мужчин так удачно клевали на похоть ее тела. Об ее внешности можно говорить весьма определенно, если, конечно, не учитывать вечно запухшее от выпивки лицо и грязные жирные волосы. Характер у нее был прескверный. Я думаю, что именно поэтому ни один из ее многочисленных мужчин не оставался более чем на ночь. Я не знал, сколько она на них зарабатывала, но почему-то всегда считал, что исключительно все денежные средства безвозвратно уходили на алкоголь. Скорее всего, что мои догадки были верными. Да, быть может, иногда она все же и желала мне добра. Несколько раз я выслушивал пьяные откровения по поводу того, что я ее единственный родной человек в этой проклятой жизни, что она меня очень ценит и никогда ни при каких обстоятельствах никому никуда не отдаст. Возможно, в некой мере она говорила правду, все может быть. Но в правдоподобности этих слов я начинал сомневаться уже на следующий день, когда она, изнемогая в похмельном угаре от головной боли, вне себя от ярости, брала в руки столь ненавистную мною ножку от стула и доказывала свою так называемую материнскую любовь. Но, несмотря на это, я все-таки пытался ее уважать. Хотя бы из-за того, что благодаря ей явился на свет. Хотя, если уж говорить о моем предназначении и о смысле пребывания в этом мире, то нередко я задумывался о том, что жизнь проходит зря, абсолютно бессмысленно и глупо.
 
Крайне часто я просыпался посреди ночи, изнемогая от боли. Свежие синяки и ссадины давали о себе знать, едко впиваясь в кожу и кости. Уснуть с такими ощущениями было более чем тяжело. Я тихонько садился перед окном и вглядывался в темное бездонное небо, из которого хором выныривали большие и мелкие звезды. В то время для меня это была единственная потеха – наблюдать за бескрайними просторами нависшего надо мной естества. Любоваться бесконечными просторами таинственной неизвестности. Следить за постепенным движением блестящих, столь похожих друг на друга небесных тел. Наблюдать за несравненной красотой окружающего мира…
Иногда мне сильно хотелось вынырнуть из сухой нелепой повседневности, подняться так высоко, чтобы сравниться со столь любимыми мною звездами и, в конце концов, остаться там, среди ярких небесных огней. Мне казалось, что среди них мне будет довольно-таки уютно, привычно и приятно, ведь их так много, и все такие дружные и счастливые. Они казались мне родными, иногда я воспринимал их, словно самых настоящих что ни на есть друзей, которых у меня никогда не было. Порой я даже говорил с ними, и при этом создавалось такое впечатление, будто бы они мне отвечают, будто бы мы ведем самую простую и ни в чем не обязывающую беседу.
Но так было лишь только ночью. Днем же я, в который раз прикованный к батарее, словно сторожевая собака, наблюдал за интенсивным и энергичным движением, которое происходило за пределами меня, вне той вонючей квартиры. Опустив голову, смотрел вниз, созерцая игры детей, прогулки матерей с колясками, медленное передвижение влюбленных пар и пробежки единичных спортсменов. Я наблюдал за самыми обычными человеческими эмоциями, которыми они, абсолютно не стесняясь, делились друг с другом. Смотрел, как люди столь просто и свободно общаются между собой, им есть о чем поговорить, что рассказать, чем поделиться. И прекрасно понимал, что я – полная противоположность того, что вижу из собственного окна. Все это находилось так близко ко мне, но в то же время неимоверно далеко. Я ведь никогда не смогу ощущать то, что чувствуют все эти люди. Мне не с кем поделиться своими переживаниями и эмоциями. Я один в этой абсурдной бессмыслице, в этой пагубной клетке, загнанный в угол смиреной тишины, прикованный к собственной судьбе, испуганный свирепостью и алчностью банального мира…

В очередной раз, будучи запертым в туалете, я сидел на холодном кафельном полу, прислонившись к двери. Из гостиной доносился веселый смех двух особей, нередко сопровождающийся звоном бокалов. Их оживленный разговор был невнятным, хотя звучал более чем на всю квартиру. Я никогда не вслушивался в то, о чем говорила моя мать с очередным посетителем. У меня не вызывало это ни малейшего интереса. Время от времени мое сознание постепенно притуплялось, а голова невольно опускалась вниз. Перед глазами всплывали различные картинки, на фоне которых еще можно было услышать звонкий смех двух людей далеко за дверью. Изредка я все же вздрагивал, когда мой подбородок касался груди. На дворе уже давно властвовала ночь, поэтому было неудивительно, что меня клонило ко сну. В один момент мне все же пришлось отдаться его глубокому и загадочному миру…
Проснулся я от какого-то странного шума, который более всего походил на свирепую драку между несколькими противниками. Раскрыв глаза, постепенно пытался придти в себя и попытаться понять, что происходит. Настырный звук бьющейся посуды и содрогающейся мебели подсказывал, что здесь явно что-то неладно, но из-за вязкой сонливости я никак не мог разобрать: то ли это еще сон, то ли ко мне пытается достучаться реальность. Когда же до моих ушей долетел дикий животный крик, я резко вздрогнул и немедленно встал на ноги. Сон пропал сам собою, спрятался глубоко в недра небытия, будто бы его вовсе и не было никогда. Я приложил ухо к двери и, затаив дыхание, стал внимательно прислушиваться. В квартире царила мертвая тишина. Никто не двигался, кругом все будто бы вымерло. Неужели мне послышалось? Но не может этого быть, я ведь отчетливо слышал все, что произошло, хотя толком и не понимал, что именно произошло. Сердце билось со скоростью автоматического оружия, кровь внутри бурлила со страшной силой, поднимаясь высоко к голове. Во мне била тревога и я определенно чувствовал, что случилось что-то ужасное. Я больше не мог находиться в удушливой атмосфере страха и тревоги. Не медля не секунды, принялся изо всех сил выбивать двери. Мне было все равно, к чему может привести столь нерассудительная вольность, у меня не было времени думать об этом. Меня колотило с неимоверной силой, что-то внутри просило вырваться наружу и чему-то предстоять или помешать.
Замок оказался довольно слабым, поэтому без приложения особых усилий дверь легко поддалась. Я мигом рванул в гостиную, не оглядываясь по сторонам и не думая ни о чем постороннем. На пороге меня остановила ужасная картина. Комната была перевернута с ног на голову. По всей поверхности пола были разбросаны осколки посуды. Стулья и стол, что обычно стояли по центру гостиной, теперь неподвижно лежали. Кое-что из этой мебели было нещадно сломано. Рядом с перевернутым столом лежала особь мужского пола. Его рубашка была залита алым сгустком крови. Из горла во всю силу брызгал жидкий фонтан красного оттенка. Под головой – огромнейшая кровавая лужа. Мужчина не шевелился. И, похоже, вряд ли уже когда-то будет иметь намерение это сделать. По крайней мере, в этой жизни…
Над ним стояла моя мать. Ее одежда также была изрядно запачкана кровью. В руке находилась разбитая бутылка, с краев которой медленно скатывались красные капли, бесшумно падая наземь. Я не могу передать выражения ее лица. Подобное я видел впервые в своей жизни. Это было что-то жуткое. Ее дикие глаза с бешеной скоростью метались в орбитах, лихорадочно осматривая содеянное. Тело трясло неистовой дрожью. Она была неимоверно испугана, загнанная в тупик, абсолютно не понимающая, что делать дальше. Я видел впервые ее в таком шоковом состоянии. Сам же я не могу сказать, был ли так сильно напуган происшествием. Честно признаться, в моей памяти абсолютно не осталось никаких воспоминаний об эмоциях и переживаниях, которые я испытывал в ту секунду. В некой мере, все якобы шло так, как и должно идти, довольно медленно, спокойно. У меня складывалось такое впечатление, будто я уже давно готов, чтобы видеть подобное, будто бы где-то глубоко в подсознании весьма ожидал подобную ситуацию. Возможно, что это действительно было так. В тех условиях, в которых рос я, ожидать можно было всего, чего только угодно.
Я тихонько стоял на пороге, абсолютно неподвижно оценивал происшествие. Мать не видела меня, в этом я уверен. Она стояла ко мне боком, но при этом даже боковым зрением не улавливала мою фигуру. Ей было совершенно не до этого. В один миг разбитая бутылка, которая уже успела послужить орудием убийства, выскользнула из руки и упала на ковер, не понеся за собой особого шума. Вряд ли это произошло сознательно. С немым ужасом на лице мама медленно отходила от мертвого. И делала она это так тихо и аккуратно, будто бы побаиваясь спугнуть его. Мать ничего не говорила, да и, наверное, просто не могла ничего говорить. Я никогда не видел, как она плакала. В тот раз точно так же этого не увидел. Постепенно пятясь назад, она, наконец, отвела взгляд от покойника и посмотрела в окно. За стеклами не было ничего видно, кроме далекой и пустой темноты. Мать развернулась всем корпусом к окну и также медленно зашагала вперед. Она шла, будто бы зомби, вряд ли до конца осознавая свои действия. 
Я ничего не мог понять. Проблема конфликта мне не была интересна, теперь я лишь наблюдал за нелепым безумием собственной матери, пытаясь как-либо предугадать последующие действия. Но предугадывать здесь особо было нечего. Она дальше направлялась к окну, будто бы пытаясь найти какой-то выход в той невесомой пустоте, в которую она, видимо, так долго вглядывалась. Открыв форточку, мать залезла на подоконник. Но я продолжал нагло стоять, будто бы вкопанный. Надо было что-то делать, надо было помешать этому бессмысленному исходу, но я бездействовал. Тупо стоял, уставившись на свою мать, и сознательно ожидал торжественного финала всей этой заварухи. Я не знаю, почему не двигался с места. Иногда перед глазами мелькали воспоминания о ее твердой руке, которая умела так убедительно наносить мне ссадины и запирать в туалете, а также о привычном запахе алкоголя, который исходил от нее практически каждый день. Больше ничего не мог вспомнить. Абсолютно ничего. Как не старался…
Прошло всего несколько секунд, как она скрылась за окном. Мама нашла себе выход, наказав собственную жизнь за все содеянное. Надеюсь, за меня она тоже вспомнила. Растворившись в глухонемой бездне безгранично темной ночи, мать определенно четко осталась в моей памяти, резко впилась в мою еще тогда детскую психику. За окном сияли звезды. Они, как и прежде, не уставали мелькать всей своей сущностью, возобновляя в моей голове столь далекие и сказочные детские мечты. Я не помню, сколько еще простоял, вкопанный у порога гостиной, полностью отдавшись потоку своего сознания. Но в один момент я все же вернулся к реальности. Развернувшись к выходу, направился к стационарному телефону, чтобы набрать скорую помощь…

Киев, апрель 2011 г.