В доме мужик быть должон

     Филька ввиду своего очень незначительного роста по внешнему облику походил на мужика возраста неопределённого. Маленький такой и тихий, в общем, незаметный и ничем неприметный мужичонка, но жилистый и, как говорят в деревне, очень рукастый. Но все его положительные качества моментально улетучивались, когда в руке оказывался гранённый стакан самогона или банка браги. После выпитого спиртного неизвестно откуда и как-то неожиданно к нему приходили богатырская удаль с желанием обязательно подраться и чувство обострённого высокомерия, как бы появлялась тяга на все явления и людей посмотреть свысока. Видать, ущербность в росте и проявлялась в нём только по пьяне. При этом надирался он на всех, как на столбы и заборы, которые пинал ногами, так и на проходящих мимо его мужиков, даже коряжистых. Никого не пропускал, приставая как к предметам неодушевлённым, так и к одушевлённым. Местные собаки и коты, завидев его пьяного и шатающегося, вмиг разбегались в разные стороны, чтоб не получить невзначай увесистого пенделя.  Частенько ему поддавали, но не больно, так в основном, для профилактики, больше жалели, мужик-то свой, ну выпил, с кем не бывает, кругом ведь свои, каждый про каждого знает всё, а этот так - пустомеля, в быту по трезвости и мухи не забидит, что с него взять, Филька он и есть Филька. Это в городе покалечат, оберут, а то и убить могут и никто там тебя искать не будет, и никому ты там не нужен, а здесь, брат, жизнь совсем другая. Хотя и деревня давно не та..., что ранее, тоже несёт её куда-то, видать, чёрт её тоже к городу потянул.   
     Жена его Фрося, очень сильная и полная женщина, на полголовы выше своего мужа, нрава была доброго и спокойного. С пьяным своим супругом предпочитала не связываться до тех пор, пока он окончательно её не доставал своим чёрным языком или телесными приставаниями, выражаемыми в похлопывании и пощипывании заднего места, а бывало, и в размахивании кулаками.  Так вот, когда её терпение кончалось, она просто била его нижней частью своего огромного кулака в лобяшник так, что б было помягче, но от которого Филька всё равно плавно оседал на пол и, распластавшись, успокаивался.  Затем она поднимала его как охапку дров и сбрасывала на диван. Филька, получив таким образом успокаивающий наркоз, засыпал сразу, а проснувшись утром, ползал перед своей огромной Фросей на коленях, клянча у неё прощенье за вчерашнее. И делал это сразу, потому как понимал, что оказался на диване не зря, видать вчерась напортачил, а что было вчерась он, как всегда, не помнил, поэтому и просил отпустить грехи оптом с обещанием больше так не пить. 
     Но как-то после очередного пьяного филькиного дебоша нервы Фроси сдали окончательно и она схватила своего любимого супруга за шиворот и подштанники... в промежности, да и выбросила его прямо в окно. Хорошо, что дома деревенские одноэтажные и с завалинками, да дело было летом и окно открытым. Филька свалился на завалинку, а с неё сразу на скамейку, нигде по ходу своего полёта не цепляясь. Очевидно, падение было удачным, никаких там охов и вздохов слышно не было.  Не прошло и пяти минут, как он снова появился на пороге дома и стал как ни в чём ни бывало опять материться и размахивать кулаками. Тогда Фрося молча и решительно подошла к Фильке, обхватила его так крепко, что он даже ойкнул, и второй раз  выбросила из окна, но только теперь, как можно  подальше от него.
     На этот раз Филька пролетел завалинку и звучно грохнулся на землю. Но ему повезло опять, он упал на что-то мягкое..., похоже на грядку. Однако удар о землю оказался посерьёзнее, чем прошлый об скамейку, так как пролетел мужичонка дальше и потому успокоился сразу. Стало тихо. Фрося села на табуретку и вытерла полотенцем пот со лба. Немного надо было отдышаться. Вес супруга хотя и бараний, но всё же эта тяжесть даже для сильной женщины оказалась чувствительной. Она вспомнила себя в молодости, как наравне со взрослыми мужиками таскала мешки с пшеницей и ссыпала их в амбар. Над ней тогда посмеивались и говорили, что ей надо бы на железной дороге работать, клинья кувалдой заколачивать, там бы она получала больше, чем в этом задрипанном колхозе. Надо же, силёнка пригодилась..., есть ещё кровушка у молодушки, - подумала Фрося и горько улыбнулась. Слышно стало, как тикают часы и летают мухи. Однако тишина становилась всё более подозрительной. Фрося посмотрела в окно и увидела, что Филька неподвижно лежит на огуречной грядке, а с внешней стороны изгороди за ним наблюдает соседка Петровна.  Опять она здесь всё вынюхивает, потом побежит по всей деревне как передатчик, трепло базарное, - мелькнуло в голове, - надоть итти забирать этого кренделя, а то вдруг как копыта ещё отбросит. Свидетель тут как тут.
     Поздоровавшись с Петровной, она наклонилась к Фильке и, заметив, что он просто дремлет, стала его расшевеливать. Петровна, глядя как Фрося тормошит  своего мужика, не удержалась и насмешливо поддела:
- Чо ты, Фрось, то выбрасываешь его, то таскаешь обратно, не надоело.... Не трожь ты яво, пущай лежит себе, щас лето, не простынет, но зато быстрее протрезвеет на свежем-то воздухе.
- А тебе-то, Петровна, чо за дело..., чо так переживаешь? Может мужика маво жалко? - съязвила Фрося.
- Тебя, дуру, жалко... Ты же знаешь, я сваво не пожалела, выгнала яво и зажила как человек, теперь не жалуюсь, а тваво пьяницу... чо мне жалеть?
- Да кто ж его знает, может тебе человеком жить надоело, а захотелось пожить, как бабе, вот  и хочешь сама маво мужичка подобрать. 
- Дура, ты!
- Может быть я и дура, только вот, чо я тебе скажу, Петровна, в доме мужик быть должон! -гордо заявила Фрося и, подняв Фильку с грядки, взяла его на руки и понесла... своё  горемычное «чудо в перьях»  в дом.
     Петровна, проглотив горькую пилюлю от соседки, постояла у изгороди ещё некоторое время и, понимая, что «кина» больше не дождётся, пошла прочь.

                Москва, 23.4.11