Встреча на высшем уровне. Часть 4

 - Он что же, запаздывает? - поздоровавшись, спросил Гость.
 - Давно здесь. Сидит внизу, около подъезда. Хочет узнать, хитрец, как мы взбираемся на последний этаж. -  И оба усмехнулись.

  На этот раз все приходили по одному. Старший в большом волнении готовился к разговору с Гостем. Он очень дорожил их недавно возникшими отношениями и всякий раз тщательно взвешивал каждое слово, которое скажет. Сегодня особенно волновался, потому что хотел коснуться коренного вопроса их несогласий - вопроса о чистилище.
  "Я скажу ему, - думал Старший, - рай и ад представлены в Писании, я против них ничего не имею. А вот о чистилище в Писании ни слова, оно вообще не упоминается. Что ты на это скажешь? Ответь! (В глубине души Старший знал, что ему может ответить Гость). Я скажу: каждый человек при жизни получает представление о рае и аде: счастливые дни - отблеск рая, горе и страдания - отсвет ада.  И все!  А чистилище? - У него не случайно нет аналогов в человеческой жизни -  его просто не существует! Оно - сплошной вымысел, наворочены целые горы выдумки и фантазии, оформившиеся к 12 веку. Церковь с тех самых пор и использует чистилище к своей выгоде. (Нет,нет, про церковь не буду, не дай бог его обидеть)."
   Была еще одна причина раздражения у Старшего, о которой он хотел пока умолчать. Он узнал, что в среде его адвокатов процветает коррупция. Среда эта была даже по внешнему виду достаточно пестрой: одни носили рога и копыта, другие были гладко выбриты и от них пахло дорогим парфюмом - коррупция охватила всех и каждого. У Старшего - он чувствовал - вскипала кровь от негодования, и он боялся, что предстанет перед Гостем весь в черной шерсти. А не хотелось бы.
   Что же касается судьбы предателей, она была определена уже первой, сверкнувшей, как молния, мыслью:  "Всех до одного! До единого!"
 
    Гость был настроен совсем иначе. Он посмеивался, вспоминая  утренний разговор по телефону с Младшим. "Шеф велел Вам передать: встречаемся сегодня, а где - он сказал - Вы знаете".  "То есть "в вересках"? -"Где это Верески?" - "Кто-то еще не читал шекспировского "Макбета"? Вереск - низенькое растение с лиловыми и розовыми цветочками." -"Не знал." И Гость усмехался: "Делается самоуверенным, чертенок".
    Младший явился на встречу раньше всех. Он сидел, развалясь, на ступеньках подъезда  мертвого, пустующего здания, вдыхал весеннее тепло, блаженствовал. Слева от него, у самой стены, лежал огромный кусок черного гранита. "Не сгодился, вот и бросили",- думал Младший, рассматривая камень.  Отшлифована была только одна  сторона. Интереснее казались нешлифованные стороны - неровные, с выступающими бугорками. На них виднелись длинные тоненькие трещины. С отцом, учителем географии, Младший  еще школьником ездил  в экспедицию на Енисей и там видел такие огромные камни с бегущими вниз трещинками. И запомнил: каким бы мощным ни выглядел кусок гранита, эти тонюсенькие трещинки бегут по нему и предвещают в этом месте разлом, разрушение, которые произойдут, может быть, и не скоро, но - обязательно.
     Солнце было еще высоко. "Что это за время: "Перед вечернею зарей"? - сердито думал Младший. - Ей-богу, какие-то отсталые люди, как будто часов у них нет". И тут же оборвал себя:"Стоп, - если хочу стать мукой тонкого помола. Цитировать Шекспира - это культурно. Ладно, подожду еще."
      Медленно текли мысли об этой странной новой жизни. Главную: "Как это все понимать?"- он привычно гнал от себя. Надо смотреть на вещи просто: так - значит так. И к черту еще разбираться - это была его  привычная позиция. Он и раньше терпеть не мог никаких объяснений, сразу отметал их. "От меня никогда  ничего не зависело: почему родился в такой семье, а не в другой, почему у меня волосы кудрявые (а у родителей гладкие), почему то, почему другое? Разве я всегда понимал, что к чему, или почему это так, а не иначе? Нет, ведь. Просто жил, и все. Так же надо и с Шефом, и с Гостем. Раз не от меня это зависит, - чего париться?"
      К вечеру теплый ветер, который дул весь день, усилился,  Младший сидел, обдуваемый  непрерывным потоком теплого воздуха, и почему-то казалось - это придает ему силы. Так хорошо, как сейчас, ему давно не было.  Ведь жизнь еще только началась, впереди столько хорошего, интересного! (И у родителей теперь телевизор с большим экраном). В общем, было жалко, что пора уходить: солнечный диск почти коснулся горизонта. Он вздохнул: "Не получилось" и вошел в подъезд. В том, что Шеф и Гость пришли и сидят без него, он не сомневался.
      Но на  террасе бывшего кафе он появился совсем в другом настроении.
      Старший и Гость, сидя со стаканами в руках, разговаривали и на приход Младшего,  как ему показалось, едва обратили внимание. А он весь светился от радости.
     - Здравствуйте! Послушайте, что со мною - не знаю, как это назвать!  Только я  стал подниматься по лестнице, вдруг какая-то сила меня подхватила и понесла вверх, понимаете?!
     - Да что ты? - вежливо удивился Старший, - ты успокойся, успокойся.
     - Подхватила и понесла! Я обычно на 15 этаже отдыхаю, а сейчас просто летел вверх, и все!
     - Может, показалось? - дразнил Старший.
     - Нет! Нет!  Я долетел и хотел побежать вниз, чтобы проверить. И вниз, и опять вверх меня несла какая-то сила! Не показалось! Ну, поздравьте же меня, почему вы молчите?
     Старший и Гость, оба молча смотрели на него. Потом каждый серьезно произнес: "Поздравляю тебя".
    "Когда они вот так молча и серьезно смотрят на меня, мне кажется, они себя не полностью контролируют: облик остается человеческим, но взгляд!  Взгляд настолько необычен, в нем вообще ничего человеческого. В такие минуты между нами не вот этот вот столик, а бездны,  полные каких-то тайн и мрака. И мне хочется спрятать лицо в ладони", - думал Младший. Наконец, чтобы прервать молчание, он вспомнил, что может сказать Гостю:
     - Знаете, я уже прочитал трагедию "Макбет".    
Старший сказал:
     - Стоило время тратить...
А Гость, как учитель, сразу  спросил:
     - Ну, и чью же кровь королева пыталась стереть со своих рук?
     - Короля убитого.
Старший: - Что я говорил? Не стоило.
     - А-а, - вдруг понял Младший, - она же сама не убивала, но виновата: подсказала убить. Ей только кажется, что кровь на руках, это ее совесть мучает!
      - Понравилось?
      - Очень! Такие места есть: когда Банко - а его уже убили - входит и садится за стол - просто мороз по коже! Или когда Макбет, ну не Макбет, а этот, Макдуф надвигает шапку на лоб, когда узнает, что всю семью вырезали. Мужественный человек, верно? Вообще очень интересно все! Но ведь это фантастика, да?
      И тут они оба расхохотались! Младший впервые видел, чтобы Гость так закатился. Глядя на них, Младший тоже стал смеяться, но немного обиженно:
      - Разве я сказал что-то смешное? Это же фантастика?
      - Никакая не фантастика, все чистая правда, - весело успокоил его Шеф.

      На столе, как обычно, были бутылки, маслины, стаканы. Гость вынул из кармана пачку сигарет.
      - Ты разве куришь? - очень удивился Старший.
      - Представь себе, да. Одно из моих удовольствий.
      Что особенно нравилось Младшему - это разнообразие тем разговоров и то, как собеседники проявляли себя.
       - Ты все еще думаешь, людям нужна истина? - почти кричал Старший. - Ошибаешься!  Им вполне достаточно ухватиться за что-то, что они будут  без конца раскрашивать сами, нисколько не нуждаясь  в истине. Нужен только повод для их воображения. Повод есть - горе при утрате близкого человека, -  и вот, со временем возникает чистилище, которое - уж извини - очень выгодно церкви.  Истину добыть трудно, поэтому для большинства годится и подделка. Взять хотя бы  эту сказку про город Стратфорд, якобы родину Шекспира!
     -  Ты просто очень привязан к  Рэтлэнду.
     -  Посуди сам: люди несколько веков читают на родном английском языке, то есть в подлиннике, шедевры - и  преспокойно считают  автором - кого? а малограмотного парня, который едва умел подписать свою фамилию. В основе - подделка, обман, который подкинул человечеству кто? - сам же Рэтлэнд. Ну, не хотел человек, чтобы его имя трепали и копались, с кем  он там спал. А ученые, надо думать, скоро обнаружат где-нибудь на чердаке сведения об окончании тем малым (которого нанял  настоящий автор шедевров, этот чертов Рэтлэнд) всех европейских университетов. Вот тебе отношение к истине - как на тарелочке.    
     - Это частный случай.
     - Если бы! Именно в таком состоянии  чуть ли не весь исторический материал. Уж я-то знаю!
     Младший позволил себе поддержать Шефа и сказал:   - "Все не так, ребята".
      - Именно, все не так.  И когда я в этом убедился, я засучил рукава, (Шеф, весело щурясь, быстро подвернул обшлага куртки), собрал все факты и фактики в одно бо-ольшое решето и долго, с наслаждением его встряхивал!
      - Вот это и есть козни дьявола, - сказал Гость, закуривая. - Ты же перекрыл путь к истине.
      - Нет. Но я удлинил к ней путь. Чтобы люди знали: первое приближение к историческому лицу или факту - это всегда только первое, поверхностное знание. Истина, во-первых, вообще  недостижима, а, во-вторых, всегда лежит глубже.
     Младший уже давно заметил за собой: он перенял привычку Шефа поигрывать стаканом, двигать его по столу. И сейчас он делал то же самое. "Вряд ли это хорошая привычка, - подумал он, - пожалуй, лучше отвыкнуть". Но сегодня, после того, как летал  по лестницам, у него сильно стучало сердце, и хотелось двигаться, говорить...
    Он обратился к Гостю:
    - Вы говорили, что совесть  - это всегда что-нибудь конкретное. Я вспомнил один рассказ, читал еще в школе, автора не запомнил, но часто вспоминаю оттуда одно место. Можно я расскажу? - Гость отгонял рукой сигаретный  дым, не отрываясь, смотрел на Младшего и молча кивнул ему. ("Чего это они сегодня как-то особенно меня рассматривают?")
     - Молодой парень, филолог, из Москвы попадает в деревню. И председатель колхоза (время - еще колхозы) просит его сделать доклад о Пушкине. Парень обещает. Выступление еще не скоро. Вообще он человек хороший, но легкомысленный. Материал он знал хорошо, но к этому докладу совсем не готовился. За ним прислали сани (это зима), и он поехал (доклад в библиотеке, она в другой деревне). Вошел. Сидит много народу, все серьезные, трудовые  такие люди, ждут его выступления. Ну, если до этого он на себя надеялся, то тут - растерялся. Произнес первую фразу - самые общие слова - и замолчал. Повторил ее. Тишина. Еще раз сказал, что Пушкин великий русский поэт. И понял, что погиб.Тишина. Через какое-то время председатель встал и сказал, что слушатели благодарят его за выступление. Он вышел, сел опять в сани, его повезли домой. И вот тут он заплакал!  Представляете, зима, кругом снег, темный вечер, а он едет в санях и - плачет!
Потому что он подвел людей, а они его ни единым словом не упрекнули! Ведь это  в нем проснулась совесть, да?
     - Да. И ты прекрасно понял и передал самую суть. Автор - Окуджава. Молодец, - похвалил Гость, а Шеф с улыбкой кивнул.
      И опять сидели молча. Младший вспоминал ветер перед подъездом и говорил себе, что,  наверное, простудился, вот уже начинает знобить, как-то всего встряхивает. Он покосился на Шефа - тот  глядел мрачно, без своего веселого прищура, и спросил:
     - Что ты меня рассматриваешь? - но Младший потупился и промолчал. А сам думал: "Это все маска. Раньше мне виделся симпатичный, волевой мужик, у которого и квартира в хорошем доме с консьержкой, и дача в порядке, и на книжке есть. Маска. Сейчас видится все иначе. Нет, сила натуры, даже мощь - этого никак не отнимешь. Но какая  сложность, какие глубины  угадываются, где-то близко доброта и главное - никогда не спящая, какая-то сверхчеловеческая проницательность."
     Уже сотрясаемый сильным ознобом, (на который не повлиял спирт, предложенный Шефом), Младший слушал вполуха, как Гость рассказывал о каком-то Марке - был такой врач в Палестине, он вылечил Гостя "после  главного, что тогда произошло". Младший пропустил начало и не знал, почему этот Марк считал себя виноватым перед Гостем.
     - Такой был умница, скромнейший человек! Когда ему напоминали, что он буквально  поднял меня с одра, отвечал: "Не я спас, спас Бог". И вот, представь себе, я наблюдал этого человека до его конца и вынес убеждение: в бога-то он и не верил.  А верил в свою науку и главным в человеке считал совесть.  
Так никто никогда и не узнал, что Марк - безбожник, еретик. Я один это знал.  Люблю о нем вспоминать.
     Младший смотрел на рассказчика, вдыхал приятный горьковатый дымок его сигарет и думал свое.  "Ну, хорошо, Шеф - маска. А Гость? Что я о нем думаю? Умнейший, добрейший, благороднейший. (Особенно нравилась Младшему одна черта в облике и поведении Гостя - такая благородная усталость, не физическая, нет, иная, Младший ее не понимал, но чувствовал и любил.) И все-таки чего-то ему не хватает, не достает. Чего? И тут же вспомнил о Страстях Христовых - ведь это тяжелейшее из самого тяжелого, а этот человек все выдержал! И все-таки... (На память почему-то пришли слова Шефа: "Замечаешь, как ты изменился?" и Младший сказал себе: "Замечаю").
     Он с отвращением вспомнил прежнюю жизнь, воздух безнадежности, которым приходилось дышать... И сопоставил невозможное (понимая,что это и сопоставлять-то - грешно): что легче - мучительная гибель во имя великой идеи (Страсти Христовы) или повседневное тусклое безрадостное существование, которое влачат миллионы людей, чувствуя, как день за днем по капле уходят силы и сама жизнь? И ведь влачат! Куда денешься? Младший заметил, что ожесточенно возражает кому-то: "А вы сами знакомы с  такой жизнью?  Вы так жили? Нет? А вы попробуйте, тогда и судите, что легче, а что тяжелее!"
      Да нет, Гость прекрасен, о чем тут говорить. Но Шеф  - он может поднять на свои плечи все и все вынести. Вынес же он изгнание, удаление от престола Божия, и не сломался! В нем звучит воля к победе, я это слышу. И что-то закричало в душе  Младшего: "А ты сам? Сможешь вынести все, что тебе предстоит?" Он ответил : " Не знаю. Я чувствую: я меняюсь. Но еще не все о себе знаю".

 Он вслушался в горячий спор рядом. Гость, с несвойственной ему резкостью, громко спрашивал:
       - А ты, справедливо наказующий, как ты себя именуешь, ты наказал, пригвоздил к позорному столбу того, кто в Беслане приказал бить прямой наводкой по школе, полной детей?!
       Старший, сверкая глазами и своей  поразительной сединой, кричал в ответ:
        - Нет, не наказал и не пригвоздил, хотя я мог! Мог!  Но если бы я это себе позволил, поднялась бы такая буря, такое кровопролитие! Это значило развязать бойню!
        Гость:      То есть ты переместился на позиции исусика, поздравляю!
        Старший: А ты говоришь, как подобает настоящему дьяволу, тоже поздравляю!

        Младший поставил локти на стол и спрятал лицо в ладони. Шеф легко прикоснулся к его волосам, осторожно погладил их. Младший, улыбаясь, открыл глаза  и сказал:
        - Дорогой Шеф, если вы хотите поговорить только вдвоем, я могу не слушать, хотя мне всегда интересно. Но прошу, не трогайте мои волосы: Вы только что брали пальцами маслины, а я сегодня утром мыл голову.
        Гость, окутанный сигаретным дымом, заулыбался, а Старший негромко и проникновенно повторил: "мыл голову"...А ведь это неплохой повод для тоста, - и поднял стакан.
        Младший сказал, он хочет еще "повзлетать, если получится" и ушел.
       - У него получится, хоть он еще в этом не уверен и не понимает того, что с ним произошло. То есть он избран, не так ли? - спрашивал  Старший.
        - Сомнений больше нет: увы, избран. Самый средний из серых и самый серый из средних, - отвечал Гость. - Правда, он быстро меняется. Кстати, сейчас он сделался похож на тебя резкостью суждений , и глаза так же вспыхивают.
        - И на тебя: бывает твой мягкий, такой ласкающий взгляд.
        - Ты понимаешь, о чем  говорит сходство с нами? - прищурившись, спрашивал Старший.
        - Да. Избран он, но и мы оба отмечены. Теперь наше с тобой предназначение  - быть рядом с ним.
        - Господь, он же Сущий на небесах, ни с кем не делится своими мыслями, и только по некоторым признакам можно угадать Его намерения. Когда-то, чтобы вдохнуть человечность в Сына Божия, ему показали нищую девочку с яблоками. Теперь, чтобы  пробудить в человеке способность к высшей жизни, его сблизили с двумя фигурами на шахматной доске - с тобой и со мной. Вот как надо все понимать! -страстно говорил Старший. Он встал и ходил, весь нервно подергиваясь и то ероша, то приглаживая волосы, и из-под его пальцев летели искры.
        Гость  задумчиво сказал:
       - У него единственная сильная черта: он оставался чужд окружающей обстановке, сознательно не вписывался в нее, не играл по ее нотам.
        - И все-таки нельзя не пожалеть, что избран такой примитивный паренек, - заключил Старший.  

        Внезапно они оба побледнели и уставились друг на друга расширенными глазами. На площадке бывшего кафе "Встреча на высшем уровне" стояла мертвая тишина, но каждый из них  услышал слова, (этой тишины впрочем не нарушившие): "Других людей у меня нет".  Каждое слово падало гулко и страшно, как падает камень с большой высоты в бездонную пустоту.
         После долгого молчания они снова заговорили, но теперь тихо, почти шепотом.
         - В принципе возможности человека безграничны.
         - Значит, если освободить таких, как он, от бедности и от подавляющей их власти церкви и государства, они поверят в свои силы, пробудятся к новой жизни?
          - И церкви, и государству будет отведено свое место  (церкви - заботы о нравственности, государству - охрана порядка, управление), но - главное! - люди станут другими, внутренне свободнными. Каждый с чувством  личной ответственности и верой в свои силы...
           - Необходимы  совесть и гражданское мужество...

     Большими шагами вошел, скорее вбежал Младший - лицо в грязи и в царапинах, рубашка и куртка  грязны и порваны. Он был очень возбужден и буквально упал на стул.
           - Долго меня не было?
           - Полчаса.
           - Что вы! Не может быть! Со мною такое случилось!  Я вышел отсюда и захотел слететь вниз. И вдруг (он выкрикивал слова, широко раскрыв глаза, делая жесты обеими руками) - представляете? - какая-то сила меня подхватила и куда-то понесла, и я оказался в лесу. Кругом деревья...Огляделся - лесок такой редкий, паршивый. Нас всех выстроили в шеренгу...
          - Кого это вас? - резко спросил Старший, он уже встал и, положив руки в карманы, стоял напротив  Младшего.
           - Точно не могу сказать, кто это был. Но одни мужчины. Молодые, но на вид не студенты. Мне все незнакомые, но я знал: я один из них и здесь не случайно. Вокруг суетились какие-то в военной форме - вот этих я узнавал: лица, одежда - все мне было знакомо... Значит, построили, и сзади начались выстрелы. Каждому из нас - пулю в затылок, мне - тоже. Потом столкнули в ров, я упал на такого же расстрелянного, но он еще шевелился. Я ткнулся козырьком фуражки  (забыл сказать, мы все были в военной форме) ему в шею, козырек сломался, я подумал, сделал человеку больно, и сказал : "Извините".   Слышу, он  бормочет: "Марыся, кохана, поцавуй Зосеньку" и еще раз: "Марыся, кохана, поцавуй Зосеньку". А мне не ответил.
       По лицу Младшего текли слезы, но  замершие слушатели его не останавливали , и он продолжал:
       - Потом я снова, уже среди других, стоял перед рвом, снова в нас стреляли военные, знакомые мне с детства по фильмам, по книгам; родители научили меня их любить, я ими восхищался, хотел им подражать, строить свою жизнь по их жизни, - все такие мужественные, закаленные, как сталь... Они стреляли нам в затылок, опять я упал в ров на кого-то, но этот уже, слава богу, не шевелился.
      Старший смочил спиртом платок и стал вытирать ему лицо, и он, как маленький, подставлял то одну, то другую щеку, жалобно хныча, когда спирт жег царапины. Гость таким же платком осторожно оттирал руки, грязные и пораненные. Потом Младшего  долго поили гранатовым соком, он  весь обмяк и начал успокаиваться.
       - В общем, я несколько раз так стоял в шеренге и падал в ров. Нас расстреливали партиями, и я был в каждой. Думал, конца этому не будет. Но все кончилось, я оказался внизу этого здания и почему-то был уверен, что взлететь - получится. И взлетел. И вот я с вами.
      ... Они еще долго  слушали, а закончил он так:
       -  В какой-то момент подумал: может, я попал на съемки фильма о войне? Но нет, это были не съемки фильма,  и это была не война. Вот и все рассказал, кажется.
        -  Извини, - сказал Старший, - напомни, в каком году ты родился?
        -  В 1989-ом. А что?
        -  Ничего.
        - Или вы думаете, год рождения имеет здесь хоть какое-то значение?
        - Мы этого не думаем. Год рождения в данном случае  не имеет никакого значения,ты совершенно прав.

        Сидели молча, Младший глубоко вздыхал и отмечал: пожалуй, что-то изменилось. Гость чуть ли не впервые был с непокрытой головой, его темно-русые волосы рассыпались по плечам, и что-то в его облике было хорошо знакомо и очень приятно Младшему - может, сходство с иконами?  Собственно, икон видеть Младшему не приходилось, но представление о том, как выглядел Иисус, он, конечно, имел.  Да, в облике  сидевшего за столом теперь были отчетливо видны иконописные черты. Вот он прищурил глаза, на ресницах повисли слезы, и Младший неожиданно для себя протянул руку и  коснулся  белой сухощавой руки Гостя. Тот сейчас же спросил:
       - А где так сильно поранил руку?
       - А это когда я пытался влезть на стену!
       - Господи! Зачем на стену? Ты не все рассказал?
        И опять Старший, руки в карманах, стоял напротив Младшего и не сводил с него глаз.
       - Понимаете, я удачно миновал полосу заграждений, хотя  большинство уже на ней  погибало. И  добрался до самой стены. Я надеялся перемахнуть ее (вы ведь знаете, я высоко прыгаю). Но попал на проволоку (он показал  руку), и тут все сразу кончилось.
       - То есть?
       - Ну, меня убили. Стреляли очередями. В меня вкатили целую очередь, потом еще несколько.

        И опять,  как уже бывало не раз, Старший и Гость молчали и вглядывались в него,  и  разделяла их не пластмассовая поверхность стола, а бездны, полные мрака и чего-то совершенно недоступного человеку. И Младший пил гранатовый сок. Постепенно им овладела дрема, и он положил голову на стол.

        Между тем,  Старший говорил Гостю:
        - Церкви полны, но это не значит, что люди получают в них полезную духовную пищу.  На мой взгляд, все, что дают церкви, вместе взятые, не стоит одной строчки Высоцкого:
                             "Вот только жаль распятого Христа".
Ты думаешь, вера делает людей лучше? Более добрыми и человечными? А ты вглядись: сегодня  верующие не сомневаются в своем превосходстве по отношению к неверующим. Разве это допустимо?
Они забыли великие слова: "Все люди  - братья". А их отношение к людям других религий? Оно возмутительно! Ведь сказано: "В доме Отца моего много обителей," - и от этих, полных глубокого  смысла  слов  отказались! Да, они посещают церкви, но в них нет ни следа той истинно христианской скромности и благородства, которые так привлекают нашего молодого друга в тебе.
       Вместо ответа Гость опять достал сигареты, предложил Старшему, и они оба курили, только старались держать сигареты подальше от спящего.
     - Между прочим, я все слашу, - улыбаясь, сказал Младший, приподнял  свою, покрытую опухшими ссадинами физиономию, и снова опустил голову на скрещенные руки. Старший осторожно прикоснулся к его коротко остриженным кудряшкам, и Младший заснул.
     Гость говорил:
    - Завершение мира огнем неминуемо. Земля и все на ней будет истреблено в пламени огня при скончании веков.
    Старший отвечал:
    - С тех пор, как это было предсказано, много воды утекло, и многое изменилось. Вспомни, Господь дал человеку при его рождении великие возможности. Я подсчитал (он подмигнул)  "в тиши моего изгнания": от изобретения колеса до создания Интернета включительно человечество  использоволо всего-навсего полтора процента своих возможностей. Согласись, кое-что у них еще остается.
   - Но случится, как предсказано: в пламени огня.
   - Допустим. Но гибель от природного катаклизма или от чисто человеческого фактора, вроде Хиросимы, - это не одно и то же. Человеческий гений сможет со временем справиться с тем и с другим.
    Младший, не меняя положения, добавил:
   - Особенно, если его отвыкнут колотить палкой по голове.
   - Вот как он заговорил! - сказал Старший с усмешкой.

    - Как укрепить  великую тысячелетнюю идею,- вот что обдумывает и решает сейчас Всевышний, - сказал Гость.
    - Не поможет даже Второе пришествие - ни один человек в него просто не поверит. Да оно и не нужно: Господь, похоже, уже все решил и  наметил   пути. Усиливается  роль  каждого отдельного человека - это главное. Вот и все.

    Голос Старшего звучал как-то особенно, и Младшему захотелось взглянуть на Шефа. Он открыл один глаз и посмотрел: Шеф сидел, выпрямившись, молодец молодцом, с видом прямо-таки вдохновенным. И Младший подумал: "Бог должен видеть: Христос, конечно, Спаситель и все такое, это при нем и останется, но мой Шеф - такая яркая фигура! Он знает жизнь, насквозь видит людей, он справедливый и добрый. И может двинуть вперед любое дело, сил у него - немерено. Однако, кажется, я далеко захожу", - и он снова закрыл глаза.

    А в душе Старшего все пело от радости:  
   "О! Бог, дающий закон, любимый, хранимый, источник жизни, истинного и полного счастия! Наконец-то, Старик уразумел, понял, кто его главный и единственный резерв - это я! С моей силой и накопленным опытом, с моим знанием людей, с моей не только не растраченной, но даже  окрепшей за эти века преданностью! Старик во мне не ошибается!  Я не подведу!"

   Младший окончательно проснулся, выпрямился, пригладил волосы и, улыбаясь, смотрел на  Старшего и Гостя. И если Старшему казалось, что на него смотрит помолодевший Гость, то Гостю казалось: перед ним совсем юный Старший, которого он не знал,(потому что тот был изгнан их отцом еще задолго до его рождения ), но  который - говорили многие - был самым талантливым и самым любимым детищем Бога.  

      - Какой светлый вечер, что значит весна! - сказал Младший.
      Он прошелся несколько раз и остановился, глядя на город через стеклянную стену. Казалось, перед глазами лежало полгорода. До горизонта шли дома, и окна самых далеких еще были освещены остатками вечерней зари. Младший увидел много деревьев - по-весеннему зеленых, багряных осенних, и голых -  зимних. Сегодня творилось что-то странное: ветер нес и кружил все вместе - сорванные зеленые листья и веточки, осенние желтые листья, белые и розовые лепестки с цветущих деревьев и снежинки, снежинки - все вперемешку!
     - А вот опять салют,- удивился Младший, - ведь только недавно был!
      И правда: букеты красных, зеленых, розовых огней взлетали в небо, рассыпались вверху и опускались, тоже попадая во власть ветра, мчавшегося по земле. Стеклянная стена не позволяла  услышать звуки, но Младший не сомневался: там, где свистел зимний ветер, там же пели  птицы,  он живо представил себе, как в мае слушает соловья в парке или перезвон синиц ясным зимним утром...  

      Окна тех домов, которые можно было разглядеть вблизи, казались темными, пустыми. Дома эти были битком набиты людьми. И все они в глубине души хотели избавиться от чего-то томительного, надоевшего, сделавшего недоступной ту прекрасную жизнь, которой так хотелось бы жить. Но как избавишься? Ведь это мешающее, как его ни назови, давно въелось в их души, овладело ими, их соседями, близкими и дальними родичами и просто людьми на улицах. И каждый понимал: от него ничего не зависит и изменить ничего не удастся, и даже дети вырастут такими же зависимыми и несвободными, как он сам. А возникавшие время от времени салюты взлетали и рассыпались, как заведенные, и гасли то в яркой зелени, то в осенней листве, то в глубоком снегу.

       Младший, который все еще смотрел на город, где теперь зажигались фонари, почему-то вспомнил о трещинах в куске гранита. Тогда, глядя на них, он чего-то не додумал, а вот сейчас пришло в голову: сначала, когда трещины только появляются, они совершенно чужды, враждебны, противоположны окружающему их камню. Однако, какое-то время они сосуществуют - гранит и эти тонюсенькие трещины. И скоро гранит вынужден признать: ему не под силу сжаться и сдавить трещину, чтобы она исчезла. Наконец, тончайшие трещины побеждают монолитную глыбу, и вот она уже не монолит, и не глыба, а просто - ну, слова не подберешь.


     Старший и Гость  встали - пора было уходить. Они смотрели на погруженного в глубокую задумчивость  Младшего, наконец, он обернулся и подошел к ним, и тут Старший спросил:
   - Ну что, жизнь все еще "дешевле, чем булавка"? - А Младший засмеялся и сказал, что нет, теперь нет.