Вторая маленькая глава

В семь часов утра зазвенел будильник. Не открывая глаз, Козявкин стал шарить рукой по тумбочке. Но будильник стоял далеко, и рука до него не дотягивалась. Трезвон продолжался.
– Да заткнись ты, с-с!..
Обеими руками Козявкин зажал себе рот, и остаток непечатного слова был таким образом вовремя и благополучно проглочен.
– Фух!  –  с облегчением  выдохнул    Козявкин    и торжествующе посмотрел на пробудившуюся Раю. – Пока получается!
Он  выключил  будильник   и  в  прекрасном  настроении – оттого, что совершил этот своего рода подвиг, отправился на кухню ставить чайник.
Спички, забытые с вечера на подоконнике, под открытой форточкой, отсырели и ни в какую не желали загораться. Перечиркав с полтора десятка, Козявкин раздраженно швырнул коробок на стол.
– Да что б тя, на!..
Продолжение и на этот раз было проглочено вовремя.
– Рай! – прокричал сияющий Козявкин, отыскивая на холодильнике зажигалку. – Я не ругнулся!
– Молодец! – отозвалась Рая из ванной.
Найдя зажигалку и поставив, наконец, чайник, Козявкин, пританцовывая (от радости, что ему удалось дважды устоять против искушения нарушить клятву), переместился из кухни в туалет. Там, несколько минут спустя, он дёрнул за шнурок бачка. Шнурок оторвался.
– Б-б... то бишь жалость какая, – поправился Козявкин (снова вовремя) и положил шнурок на полочку. – Цепочку надо бы приобрести, стальную. А то шнурки эти...
Не имея возможности закончить фразу обычным образом и с непривычки не найдя слов, чтобы закончить её как-либо иначе, Козявкин решил не заканчивать её вовсе и, махнув рукой, отправился в ванную. В ванной он наступил босой ногой на лужицу, по небрежности оставленную Раей на кафельном полу, поскользнулся, разумеется – и, разумеется, упал. Судьба, как нарочно, с самого утра прилагала все усилия для того, чтобы Козявкин не сдержал данного им слова. Но Козявкин судьбе показал кукиш.
– Ой! – вот и всё, что он сказал, грохнувшись на кафель.
– Эх! – вот и всё, что он сказал, поднявшись.
Правда, выйдя из ванной, добавил, обращаясь к супруге:
– Умываться аккуратней бы надо... А то – скользко... Убиться можно.
Завтрак и несложная процедура переодевания прошли без происшествий. Стойкость Козявкина испытаниям не подвергалась. Тем не менее Рая наградила его благодарным взглядом, трижды назвала его Васенькой, четырежды – котиком, а выходя из квартиры, нежно ему улыбнулась и вместо щеки, как это бывало раньше (и то – изредка), подставила для поцелуя губы.
Попрощавшись с женой, Козявкин, у которого оставалось в запасе ещё минут пятнадцать, вышел на балкон покурить. Внизу, во дворе, всё было по-старому: три засохших тополя без единого листочка, редкие клумбы, больше напоминающие гигантские пепельницы, поскольку ничего, кроме окурков, в них давно уже не росло; густо усыпанная всевозможным мусором детская площадка, ржавые качели без сиденья, заблеванная карусель; мусорный контейнер, наполнившийся доверху ещё недели три тому назад и потому окруженный пёстрыми пирамидами  отбросов; чуть  поодаль – столб  с  доской  объявлений, на нём – одинокая, разрисованная  ребятнёй  бумажка; надписи не видно, но Козявкин, который сам по просьбе мастера наклеил эту бумажку, знал, что  написано  на  ней  следующее: «ЖЭУ № 11 срочно требуются дворники! Выходные дни и квартальные премии гарантируются!» Знал он и о том, что под этой  надписью на бумажке недавно появилась другая – выведенная жирными ярко-красными буквами: «Круглосуточная уборка дерьма, отсутствие инвентаря, мастер-кровопийца и лишение премии ни за что и регулярно тоже гарантируются!»
– Мир не меняется, – вслух констатировал Козявкин, облокотившись на балконные перила и печально обозревая окрестности. – Только мне предстоит измениться...
Внизу хлопнула дверь, по ступенькам крыльца зацокали женские каблучки. Козявкин машинально  подался  вперёд и наклонил голову – обычная мужская реакция...
В тот же миг на затылок ему капнуло что-то подозрительное.
Козявкин глянул вверх. На козырьке соседского балкона сидел и, как ему показалось, насмешливо смотрел на него толстый сизый голубь.
– Х-х-х... хорошенькое дельце! – сквозь зубы процедил Козявкин и, швырнув вниз окурок, отправился в ванную.
В ванной его встретило злорадное гудение только что опустевших труб. Воды не было...
Судьба старалась вовсю. Но Козявкин вновь  показал ей кукиш – утёр затылок тряпочкой, скрипнул зубами и ничего не сказал.
И в прихожей, стукнувшись головой о вешалку, он тоже ничего не сказал – только шумно втянул ноздрями воздух и с размаху хватил вешалку кулаком.
Вешалка, жалобно крякнув,  рухнула на пол.
– Х-х-х... – прошипел Козявкин. И умолк – сдержался. Показал судьбе ещё один кукиш...
Минуту спустя он вышел на лестницу. Там его поджидал такой  соблазн, против которого мог устоять разве только немой – или невинное дитя с ограниченным словарным запасом. В роли змия-искусителя выступила семидесятипятилетняя соседка Козявкина, старая хрычовка Фёкла Панасовна, которой больше делать нечего было, кроме как мусор выносить в половине восьмого утра.
– А! – накинулась Фёкла Панасовна на Козявкина, как только тот появился из-за двери. – Попался, голубчик! Стервец окаянный! Подлюга пропойная!.. Когда мне бачок менять будешь, а, сволочь? Времени у него, видишь ли, нету! Как водку жрать со мразью всякой, так у него время есть – сколько хошь! Как Тамарке или Фроське, курвам энтим, подстилкам вонючим, мойку  поставить  али прокладки налепить, – так всегда пожалуйста, тоже время есть! А как мне бачок заменить, так всё – кончилося время, нету!.. А ну, пьянь болотная, гнида недодавленная, дуй в хату за инструментом! Сей же час мне бачок замени, засранец! Не то в контору твою напишу – такого напишу, что...
И т.д.
Козявкин стоял и слушал Фёклу Панасовну, жадно, как рыба на берегу, хватая ртом воздух и тараща глаза так, что не вываливались они, наверное, только благодаря синюшным мешкам под ними – плодам многолетнего пьянства и запущенного пиелонефрита. Целые эшелоны соответствующих случаю слов и выражений проносились в его мозгу, подкатывали к горлу, рвались наружу с яростью бурной реки, обрушивающейся на плотину, – но плотина, воздвигнутая в горле Козявкина его словом мужчины, была непробиваема. Он выдержал. Не поддался искушению. Не нарушил клятву... И после нескольких минут тщательного просеивания лексикона деревянным голосом произнёс:
– Сделайте... заявку... Заменю.
Фёкла Панасовна, в тот момент изрыгавшая на него очередной поток угроз и ругательств, осеклась на середине какой-то непристойности и застыла с распахнутым настежь двузубым ртом и остекленевшими круглыми глазами, словно некая безобразная кукла из коллекции бракованных игрушек.
А Козявкин тем временем выкашлял весь свой гнев в кулак, запер дверь и зашагал вниз по лестнице.
– Мать моя... – без всякого выражения произнесла ему вслед Фёкла Панасовна и, забыв мусорное ведро на ступеньке, медленно – как космонавт при сильных перегрузках – заковыляла к своей двери.