Четвертая маленькая глава

По пути он заглянул в собес – узнать, не ожидается ли выплата детских пособий за прошлый год.*
– Да вы с ума, что ль, все поспятили! – с места в  карьер взбесилась  тётенька за окошком. – Прут и прут – как стадо баранов, ей-богу! Им объясняешь, – а они прут! С ними  по-хорошему – прут! По-плохому – всё равно прут!.. Месяц же назад ещё говорила ему: «Денег пока нет. Зайдите попозже», – а он прёт! Русским же языком – не китайским, не японским, блин, и  не  марсианским! – русским  ему  языком  говорила,  а он – прёт! Прёт, и всё тут!..
И т.д.
Стоя под этим словесным ливнем, Козявкин изо всех сил напрягал память, пытаясь найти там хоть какие-нибудь эвфемизмы для приходивших на ум ответных (малопристойных) слов и выражений, – но тщетно: никаких эвфемизмов в памяти не обнаружилось.
– Из-звините, – вот и всё, что сумел выдавить из себя посеревший от горя Козявкин.
И повернулся уходить.
Тётенька тотчас умолкла, уставилась немигающими глазами на его спину, – словно увидела там, к примеру, ангельские крылышки или Карлсоновский пропеллер, – и моргнула только тогда, когда Козявкин взялся уже за ручку двери.
– Эй, мужчина! – окликнула его тётенька негромко, извиняющимся тоном. – Вы бы, что ль, телефончик взяли, а? Чего зря ходить-то?.. Давайте, я вам запишу.
Она вручила ему клочок бумаги с «телефончиком», и он покинул собес, будучи не менее изумлён участливостью тётеньки, чем она – его беспрецедентной вежливостью.
_____________________________________

*Время действия в рассказе (а также и время его написания, кстати сказать) - начало 90-х годов прошлого столетия.