Мясо с кровью

ПРОЛОГ
        Ориентируясь на сложившуюся моду и вкусы читателей, а также поддавшись заверениям коллег по перу, в свои неполные сорок лет, я уселся за написание сентиментального романа. До этого были опубликованы несколько рассказов в трех журналах, в стиле реализма, больше напоминавшие зарисовки прожитого. Известности они мне не принесли, как и не привлекли внимания критиков. ;Работа шла быстро. Любовная лента вилась легко, причудливо изгибалась. Главные герои выписывались незамысловато, а сюжет был полон романтических выкрутасов. И если бы этот роман вышел, то, уверен, девочек он бы поверг в неописуемый восторг, а мальчиков… возможно и они бы читали.
Но случилось так, что началась война. Как это бывало и в исторические времена, без всякого предупреждения. Вспыхнув из небольшого конфликта двух азиатских стран, она за какой-то месяц охватила весь мир. О каком сентиментальном романе можно было теперь думать? Издательствам до него тоже уже не было дела, да они просто были уничтожены. Смело ударной волной. Крупные города в одночасье превратились в каменную крошку. Война продлилась, каких-то полтора года, но масштабы разрушений были чудовищными.
Кое где догорали костры, а где-то уже разносился ветром пепел вперемешку с прахом. Мир после нее так и не оправился. Заводы и фабрики стояли. Государства больше не существовали. Люди собирались в группы, образовывали поселения, но у каждого были свои законы и правила. А главное, не хватало еды. На всей земле воцарилась, сопровождающая почти все войны, новая беда: голод. Кто-то пытался возродить сельское хозяйство, кто-то выращивал скот, но все чаще, люди избирали более простой, с точки зрения временных и физических затрат, но сложный с моральной стороны, способ выжить: каннибализм. Каннибализм охватил не только часть Европы, но и территорию бывшей России. Особенно свирепствовал на востоке и западе, но с истощением запасов продовольствия набрал обороты и на юге.
Война сильно изменила мир. И не только в целом, но и каждого человека в отдельности. Кого-то сделала сильнее, слабее, но многих превратила в жестоких и аморальных существ, готовых на все, лишь бы выжить, даже на убийство.

        Я стал вести эти записи после того, как землю потрясла первая в этой войне ядерная бомба. Писал для себя, даже не думая, что ее смогут прочесть потомки.
 
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОБЕГ
Посмотрев на темнеющее в сумерках небо, я стал напевать старую народную песню, услышанную еще от прабабушки: «Окрасился месяц багрянцем», и, повернувшись к идущей рядом жене, продолжил, разведя руками: «Поедем красотка кататься, давно я тебя поджидал». Она улыбнулась… Первый раз за все эти дни.
Три дня, как мы покинули наше поселение. Точнее сбежали. Из двадцати пяти человек, проживших два года вместе, плечом к плечу, остались только трое, да и то, на следующий же день, мы нарвались на лагерь каннибалов, и как в считалке: их осталось двое.
Каннибалы… раньше мы хоть как-то справлялись с обороной, а любителей легкой наживы хватало. Нападали они не организованно, были трусливы, и быстро, охваченные паникой, теряли боевой дух. С людоедами все оказалось сложнее. Хладнокровные, жестокие, они как берсеки шли напролом. Тяжелые раны их не останавливали, даже проломленный череп не считался гарантией безопасности. Вооружены они были по полной. Ножи, топоры, ловушки. Хотя и голыми руками управлялись не хуже. Успокаивало то, что огнестрельного оружия у них не водилось, иначе вмиг бы с нами расправились.
Сопротивлялись мы как могли. Боролись за существование. Прошлая, мирная жизнь оказалась сном, грохот бомб разбудил нас и поднял с диванов. Мы заплясали под скрежет сминаемого металла, треск ломающихся деревьев, в пыли рушащихся домов, под музыку криков и стонов и пафос последних публицистов.
В охране стояло пять человек. Мы несли службу сутками, отлучаясь только на сон. Оборонялись шашками, найденными в местном музее казачества. В шутку нас называли ангелами апокалипсиса. И тогда казалось, что мы дадим отпор любому, пусть даже он окажется самим Дьяволом. Но эти твари пошли на хитрость. Они решили ослабить нас, перетаскав скот, уничтожив посевы, и когда им это удалось — напали всей гурьбой. Кровавая бойня.
Мы шли на юг, по слухам там располагались поселения вегетарианцев, — так называли тех, кто не опустился до «челоедства». И вот, к вечеру третьего дня мы подошли к Краснодару. Его уже сложно было назвать городом, — стояли одни развалины. Никто там не жил, если не считать одичавших собак, да промышлявших в нем падальщиков, перебиравших старый хлам и порой нападавших на странников. Оставаться на ночлег было опасно. Неподалеку, мы нашли заброшенную автозаправку, в ней и решили переночевать. Дежурили по очереди. Спальным местом служил старый диван, пропахший сыростью и мышами.
Ночь прошла в тишине. Иногда порывистый ветер доносил странные звуки: стон ли, скрежет. До утра оставалось недолго. Я в очередной раз прилег, а жена заступила в дозор. Но только сомкнул глаза, как услышал ее крик.
Вскочив с зажатой в руке шашкой, я ринулся к двери, но в нее, тяжело дыша, ввалились двое. Кто они, было ясно с первого взгляда. Хищные, довольные рожи. Они переминались с ноги на ногу и ждали моего первого шага. Тот, что стоял справа, ростом был выше моего, почти на голову, хотя я и не считался коротышкой. А телосложением… я его сразу прозвал Дрыщем. Левый, наоборот, пошел вширь: мышцы так и торчали ощутимыми округлостями. Противники оказались серьезными. У Дрыща имелась железная труба, у Качка — топор. Медлить нельзя: если жена еще жива, то это ненадолго. Выбрал Качка. Бросившись на него, я размашистым движением послал шашку слева направо, намереваясь отхватить ему голову. Но он успел занести топор, и удар пришелся по руке. Кровь. Его мясистая конечность стала заваливаться назад, а шашка, изменив траекторию, вонзилась в череп, судя по всему, лишь раскроив мягкие ткани. Он заорал, хватаясь за голову. Не дав другому опомниться, я оттолкнул его плечом и вырвался наружу.
        Снова раздался крик, побежал в его направлении. Жену удерживали двое. Она упиралась, дергалась, выворачивая руки, но они были сильнее. Я замешкался, то ли страх за ее жизнь меня охватил, то ли еще что. В голове все перемешалось. Мысли наплывали, бились по черепу изнутри. Промедление и стоило мне ее жизни. Те двое обернулись, посмотрели, нахмурившись, и тут же их морды расплылись в улыбке.
Сзади на мою голову обрушилась арматура. Волшебная палочка выросших и озлобившихся Гарри Поттеров. Один взмах и вы уже на земле. Но я был словно заколдован. Пришлось им взмахнуть не один раз. Когда же я все-таки грохнулся, на меня посыпались еще и ноги. Однорукий Качек бил с особым остервенением, и то, что обрубок лихо кровоточил, его не смущало. Собрав все силы, я кое-как дотянулся до шашки, вцепился в нее и, оторвав от земли, вонзил в Дрыща. Она вошла ему в промежность. Не задерживая ее надолго в неприятном как для меня, так и, пожалуй, для нее, месте, я тут же ее вынул и, не теряя секунды, послал понизу, превращая однорукого еще и в одноногого. Лежать вместе с ними не хотелось, я подскочил и добил их, вонзая оружие попеременно то в живот, то в грудную клетку. И побежал. Крика уже слышно не было, да и тех, кто удерживал  мою жену, тоже исчезли. Но было уже поздно. Будто нервы растянулись, расплелись на долгие километры, и «увиденное», какое-то время, не достигало осознанности.
Вера лежала на животе. Но не вся… Ее голова была в стороне. Растрепанные волосы, застывшие глаза, открытый рот. И кровь. Всюду кровь. Ее шея в крови, платье, русая головка, и лежащий рядом топор. Огромных размеров топор, поглотивший ее жизнь. С томатной пенкой на сытых, стальных губах. Чудовищное, прожорливое орудие. Хотя оно и ничто без своих хозяев.  Вместилище их силы, злобы, ненависти и жажды. Мир снова рухнул в моих глазах. Второй раз. Но в этом случае окончательно. И если раньше это были развалины, сейчас его сравняли с землей.
Оружие уже было ни к чему. Шашка выскользнула из разжатой руки и беззвучно опустилась на землю. Я машинально стал осматриваться, будто искал пристанище своим суетным глазам. Заметил тех двоих, что ее удерживали. Они лежали чуть поодаль. Мертвые. Спины, грудь в горошке ножевых ран.
— Да, печально, — послышалось сзади. Я обернулся и увидел ее. В паре метров от меня стояла молодая девушка и с равнодушием в лице вертела нож.
— Кушать подано, — снова заговорила она и перевела тяжесть тела с одной ноги на другую.
Наливаясь невероятной злобой, с криком: «Ты!» я бросился на нее и, сам того не осознавая, будто зверея на ходу, вцепился ей в горло. Она захрипела, задергала головой и своей крохотной, но сильной ручонкой уперлась в мое лицо. Я почувствовал ее мягкую, теплую кожу, это усилие, с которым она пыталась меня отстранить. Хотя она была и вдвое меньше меня, но сопротивлялась ощутимо, и я бы загрыз ее, если бы не нож, который она стала в меня вонзать. Даже не помню сколько раз он входил и покидал мое тело. Десять, Двадцать. Может и больше. Скорость была невероятной. Будто швейная машинка прострачивала меня красной ниткой. Обессиленный, я уже стоял на коленях, когда челюсти, наконец, разжались. Она отстранилась, тряхнула головкой, поправляя растрепавшиеся волосы, и хмыкнув, будто раздосадованная, или удивленная, заглянула в глаза, выискивая там что-то, а потом улыбнулась, растянула губы, обнажив розоватые зубы, и так же, как и я несколькими минутами ранее, впилась мне в шею.
 
ГЛАВА ВТОРАЯ. ВОСКРЕШЕНИЕ
Не знаю, сколько я провалялся без сознания, но очнувшись, чувствовал себя хорошо. Будто, наконец, выспался. Последовательность событий восстанавливалась с трудом. Что было? Ощупав себя, ран не обнаружил. Только ощущалось жжение и жар в шее.
Проведя рукой, наткнулся на корочки запекшийся крови. Странно. Укус? Бешеная собака, гигантские комары мутанты, амазонские пиявки? А может вампиры? Пока я спал, злобный кровосос в черном плаще с красной подкладкой… Не, не, почему, если вспоминаешь вампира, в голову приходит именно Дракула? Хотя кто еще? Всесильный Алукард, утонченный Лестат, например, или мечта всех девочек Эдвард? Фу, какая пошлость!
Странно, что настроение было расчудесным. И отчего не понятно. Все события предыдущего дня, да и всех остальных в придачу, казались не просто сном, а расплывшейся от ливня раскадровкой моей жизни. А может и не моей вовсе. Я приподнялся и осмотрелся. Четыре трупа. Все мужского пола. Зарезанные, заколотые. У одного нет руки и отсечены ноги.
        Тут же в крови огромный топор. Труп обезглавленной женщины в синем старомодном платье. А вот и ее голова с прилипшими крошками земли, высохшими стебельками травинок и с еще черте чем. Симпатичная мордашка, если бы не искаженное ужасом выражение, ее можно было назвать красивым. Она мне кого-то напоминала. Что-то очень знакомое. Не испытывая никакого отвращения, я приподнял голову и повертел в руках, а когда снова глянул в глаза, со мной что-то произошло. Будто из-под меня, до этого продетого в петлю, выбили табуретку. Шея горела пламенем, все тело ослабло. Меня обуял внезапный ужас от осознания того, кому принадлежала эта голова. Я снова оказался на земле. После долгого крика, я перестал себя слышать, только звон в ушах. Кричал не я, кто-то во мне внутри рвал свои голосовые связки, с каждой минутой становясь от этого все меньше, пока, наконец, умолкнув, не исчез вовсе. И опять ощущение покоя. Это была голова моей жены, с которой я прожил шестнадцать лет. В счастье и горе. Пережив с ней самое страшное: войну, разруху, голод, и готовый пережить все это снова, но с ней, ступая по развалинам многоэтажек, перешагивая трупы и сминая высохшую траву, но, не разжимая ее нежную и теплую ладонь.
Теперь это были всего лишь слова. Все земное отдалилось от меня. Чувства, воспоминания. Убиваться потерей уже, казалось, глупостью, да и не хотелось. Даже утешать себя и оправдываться, что она ушла в лучший мир, тоже  представлялось идиотским. А пронесшуюся в голове фразу «Я отомщу за тебя», — и вовсе посчитал чужеродной.
Я приподнял топор, интересуясь его весом, но почти не почувствовал его, хотя на вид он казался пудовым. Какой-то сверхлегкий металл? Титан? Вроде нет, по виду обычная сталь. С другой стороны: много ли я понимал в металлах? Решено было взять его с собой, идея им же и карать собратьев убийц, показалась забавной. Но одного топора мало. Надо было придать ему большую символичность. Сняв с платья жены поясок такого же синего цвета, я обвязал им топорище. Мститель был готов.
Топор я закрепил за спину, шашку за пояс. Напоследок погладил волосы Веры, прощаясь с ней, и отправился в путь. Всю дорогу меня занимало множество вопросов. Кем была та девочка, на которую я напал, отчего-то схватив за горло, будто какая-нибудь бешеная лисица, и что она сделала со мной, таким же образом вцепившись в меня? Откуда в ее хрупком тельце нашлось столько сил, чтобы дать отпор? Во мне было пусть не два, но метр девяносто точно, и весу килограмм за сто. А эта крошка хотя и с усилием, но все же опустила меня на колени. Правда, в ее руке было что-то типа ножа. Она даже нанесла мне несколько ударов, но отчего я не обнаружил ни одной раны? Даже малейшей царапины? Мистика. Может она сбежала из цирка? Отпрыск родителей циркачей: папа — силач, мама — фокусница? Убивать… нет, пусть только ответит на вопросы. Ведь вряд ли она причастна к смерти жены, уверен, она не из своры каннибалов. А вот что она там делала, будет занимательно узнать.
Долго ее искать не пришлось, меня, будто вело чутье.
— Привет, куколка. Ну что, цирк уехал, а ты осталась? — проговорил я громким басом, чтоб припугнуть ее.
Она сидела ко мне спиной у одноместной, совсем уж крохотной палатки и возилась с грудой какого-то хламья. На мое приближение никак не отреагировала, даже не шелохнулась.
— Эй, девочка! — окрикнул ее, — не вежливо игнорировать взрослых.
Она обернулась. Глаза хитро щурились, губы растянулись в улыбке, хотя на лице мелькнуло сомнение.
— Ну, здравствуйте, дядя, — проговорила она мягким, тонким голоском. — А я думала, что вы померли. Я в вас столько дырок наделала. Удивительно, что еще на ногах держитесь.
— И прекрасно себя чувствую. Не знаю, чем ты меня ширяла, но, как видишь: жив, здоров и слава Господи!
Она нахмурилась.
— Не упоминайте его. С его именем на устах убивали, и продолжают убивать. С его именем вершилось беззаконие, и развязывались войны.
— Ой, мне сейчас ни к чему эти религиозные демагогии, девочка! Я уже не в том возрасте, да и случай не тот. Говори, что все это значит. Кто ты такая?
— Разве не видите? Девушка. Зовут Лея. Может паспорт показать? Хотя паспорта нет, утеряла где-то.
— Что ты там делала? Я прекрасно помню, что двоих я сам зарубил, а еще двух? Кто с ними расправился?
— Если для вас это не очевидно, то — я. Вот этими ручками и этим крохотным ножичком. — Она достала узкий нож размером не больше ладони, притом ее миниатюрной ладони. — Хотя он мне нужен так, чтобы не возиться долго.
— Ты?! Не смеши меня. Как ты одна могла управиться с двумя жлобами? Тем более с каннибалами. С пистолетом куда ни шло, но с ножом…
— Вы еще не знаете, кто я, а если расскажу, мне придется убить вас, снова…

Я рассмеялся:
— Шпионка, что ли?
Чувствуя что-то не ладное, я потянулся за шашкой. И снова чутье меня не подвело. Стремительно вскочив и, после двух широких шагов, подпрыгнув на три метра, она уже камнем падала на меня. В этот раз я успел перехватить ее руку, прежде чем она могла что-то сделать. Ее нож так и остался занесенным над моей косматой головой.
— Ну, давай дядька, попробуй, тебе это доставит удовольствие, пусти в ход свою игрушку! — запищала она.
Убивать мне ее не хотелось. Два хвостика смоляных волос, зажатые красными резинками, милое, даже в такой ситуации, личико, круглые голубые глаза с длинными ресницами. Она смотрела на меня не со злобой, больше с озорством дворового мальчишки.
И хотя у нее был нож… подумаешь.
— Слабак, — шепнула она, и с силой вырвав из моих тисков руку, послала нож в плечо.
Это вышло само собой, и было скорее реакцией, ответом на опасность. Моя шашка, не встречая сопротивления, пронзила ее насквозь. Я даже почувствовал, как она вырвалась наружу.
Девочка замерла и медленно сползла на землю.
— Извини, — забубнил я, ощущая подобие стыда и неловкости, — я не хотел.
Она лежала, поджав голову к коленям, и глуховато приговаривала:
— Надо же, какие мы вежливые. Зарезал девочку и еще извиняешься. Сволота, придется опять штопать платье.
Она засмеялась и, как ни в чем не бывало, встала на ноги. Из раны на животе сочилась кровь, но ее это не беспокоило.
— Да как это возможно?
— Да ладно, расслабься. Со мной и не такое делали. Я, видать, бессмертна. Стала на темную сторону, продала душу Дьяволу, ну и все такое. Папа хороший, я плохая. Но я жива, а папа…
— А что с ним?
— Да, обескровленный гниет вместе с мамочкой.
Бред какой-то.
— Но со мной все ясно, — продолжила она, — а вот, как ты выжил, и смог меня так легко уложить, загадка. Откуда ты взялся? И, кстати, насчет жены, соболезную. Может, подоспей я раньше, она осталась бы жива. Да чего ты так смотришь? Ну, видела я, как ей отсекли голову. Мерзкие каннибалы. Сама их не переношу. Их я убиваю с особым наслаждением. Тебя я вроде тоже как убила, но, спешу успокоить, без удовольствия. Возможно, все дело в укусе. Прежде чем испробовать твоей крови, ты приложился к моей шее. Сейчас не заметно, но еще ночью, смею тебя заверить, был огромный синячара! Как засос какой-нибудь. В былые годы, за такое, папка бы мне устроил такой нагоняй! И тебя бы поколотил. Да.., — она мечтательно задрала голову в небо. Затем снова повернулась ко мне.
— А топор правильно, что прихватил, он нам еще пригодиться.
— Нам?
Она приветливо кивнула. Я еще ничего не понимал, но сомнения в том, что она не представляла для меня опасности, ушли. Ее сегодняшнее нападение было точно проверкой, которую я прошел. Кто она на самом деле мне до сих пор было не ясно. Что удивительно, рана на ее животе полностью затянулась, оставив только дырку в платье, через которое просматривался белый живот. Что все это значило? Бессмертная? Как такое возможно? Ответы не находились, а вопросы все множились.
— Ты мне хоть скажи, как тебя зовут, а то я представилась, а ты пока нет.
— Дима… — я прокашлялся, — Дмитрий.
— Отчество и фамилию прибережем для могильной плиты. Итак, прежде чем ты расскажешь о себе, и ситуация хоть как-то проясниться, я поведаю свою историю. Торопиться нам некуда. И, надеюсь, мы уже выяснили, что враждовать не имеет смысла?
Присаживаясь на валявшуюся рядом покрышку грузовика, я кивнул.
— Вот и славно. История моя такова.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ИСТОРИЯ ЛЕИ
Мне еще и пятнадцати не исполнилось, когда началась война. Город наш пострадал не сильно, но жители в нем не задерживались. Ушли многие. Осталась наша семья и еще с полсотни народу: в основном соседей и знакомых. Мы образовали подобие общины, клана, со своими законами и правилами. Даже избрали главного, в каком-то смысле вождя. Не то чтобы ему все должны были беспрекословно подчиняться, просто за ним числилось последнее слово. Им оказался мой отец. Посчитали, что юридическое образование его обязывает. Справедливость у него в крови. Хе, хе. Был ли он таким на самом деле, сказать сложно, справедливость ведь очень субъективная вещь, если конечно не расцениваешь ее, как эффективность выполнения установленных законов. А в этом он проявлял старательность. Даже в мирное время, когда работал, мама его часто ругала за то, что он порой тупо следовал правилам, боясь даже на шаг отступить. Нет, для него это значило утерять людское доверие. Мама шутила, что ее свекровь на самом деле Фемида Павловна, а он маменькин сыночек. Тогда я не понимала, что она имела в виду, поняла позже, к тому же, прочувствовала на себе.
Самым тяжелым в то время было сохранить не только городок, но и лес, в котором еще водилась кое-какая живность. А чужаков шастало множество. Иногда заявлялись целые банды. Конечно, мы питалась не только дичью, времена не те, но и не испытывали брезгливости к бродячим собакам, мышами, крысами. Правда, как не экономили, перебиваясь малым, через полгода зверя не осталось. Наступил затяжной голод. За то чужаков в округе прибавилось. Они продолжали атаковать, в надежде разжиться продовольствием. Мы сохраняли свои территории, но вопрос голода так и не решался.
Не знаю, чья это была идея и как мы на такое пошли, знаю точно, кто это предложение поддержал первым. Отец Иннокентий. Кто-то прослышал, что во многих областях люди, пытаясь выжить, не гнушались кушать гомосапиенское мясо. Поначалу нас это возмущало, разум твердил об аморальности каннибализма, но желудок своим урчанием опровергал это утверждение. Голод изводил нас, мы теряли близких.
Как-то в наш город проникло четверо одичавших людей, трое парней и девушка. Они были настолько дикими, что их невозможно было усмирить, и тем более выгнать. Их убили. Они лежали распластанные на земле, еще теплые. Мы смотрели на них, и каждый думал об одном. Решился взять слово отец Иннокентий. Он сказал, что в общем, ничего зазорного в этом нет, «ведь употребляя освященное вино и просвиры, мы тем самым вкушаем кровь и тело Христа. Это ведь тоже каннибализм, пусть и символичный. Ведь если провести определенный ритуал, осветить эти тела и употребить во славу Иисуса, то в этом, я думаю, никакого греха не будет». После долгого молчания, а потом еще более долгого совещания, было решено так и сделать. Тела раздели, омыли святой водой, прочитали молитвы, а затем хорошенько выпотрошили, разделали и, разрубив на куски, тщательно проварили. Моему отцу, как главе общины, предложили попробовать первым. Внешне мясо ничем не отличалось от свинины, а на вкус… отец, прежде чем положить в рот зажмурился… на вкус сладковатое, с еще более легким привкусом горечи и немного жесткое, но, что самое главное, вполне съедобное. Отец кивнул, мол, есть можно, и каждый взял по кусочку. Кто-то жевал с омерзением, кто-то накинулся и вмиг проглотил, кого-то тут же стошнило. С этого момента мы и стали, можно сказать каннибалами. Наш повар, дядя Коля, быстро разработал рецепты и постиг тонкости приготовления. Молодых мужчин и женщин он предпочитал жарить, так как мясо их было нежнее, а остальных — варил. После супов, рагу, жарких, мы перестали даже обращать внимание на то, из какого мяса это приготовлено.
Жертвами становились в основном заблудшие странники, кочевники. Порой, когда нам никто не попадался, приходилось делать вылазки, нападать на соседние поселения. Но это случалось крайне редко.
Детям, как это и полагается во многих семьях, оставляли самое лучшее. Кровь тоже пили, но как-то не особо охотно. Мне же она нравилась. Родители пытались это запретить, посчитав, что она сырая и в ней может находиться какая-нибудь инфекция, но святой отец успокоил, сказав, что она освещена и в ней не может быть ничего плохого. Вскоре, я вообще отказалась от мяса. Ведь после него я чувствовала тяжесть во всем теле и, стыдно сказать, пучило. Кровь же, напротив, восполняла все силы, после нее ощущалась легкость и наступала блаженная радость. Поначалу это только забавляло родителей, но после двух недель такой диеты они насторожились. Позвали врача. Осмотрев меня он не нашел никаких отклонений.
Шло время, наше поселение почти ни в чем не нуждалось, совесть, и страх адовых мук уже не беспокоили.  Я продолжала употреблять в пищу только кровь,  впадая в полную зависимость. Она была посильнее голода. Неописуемая жажда,  если случался долгий перерыв, доходило до того, что мутнело в глазах, и я теряла рассудок, становилась агрессивной, бестолковой. Раз я даже накинулась на старшего брата.
Но у всего хорошего короткий срок. Все соседние поселения, страшась нашего присутствия, разбежались. Путники забредали редко, а если и попадались, то по одному. А одним разве накормишь такую толпу? Снова наступил голод. Было решено на поиски пищи отправить команду. Они долго не появлялись.
Я сходила с ума. К концу голодной недели у меня начался жар. Всю трясло. Ощущалась сухость во всем теле, будто я мешок с песком! Даже говорить было тяжко. Беспокоясь за мое здоровье, родители снова позвали врача. Он, пожав плечами, заключил, что это все от голода. Упросили остаться на ночь, присмотреть, не станет ли хуже. Врач остался. Долго не могла уснуть, ворочалась. Меня ломало, трясло в лихорадке. От холодных компрессов становилось легче, но затем снова подступал жар. Наконец уснула, а проснувшись, почувствовала себя здоровой. Все мигом ушло. Думала, что полегчало от компрессов, но ощутив во рту послевкусие от крови, поняла — все не так просто. Моя ночная рубашка оказалась пропитанной кровью, и что самое ужасное: рядом я обнаружила врача, мертвецки бледного. Он и в правду оказался мертвым. На шее следы зубов. Я испугалась и даже задалась вопросом, ответ на который был очевиден: кто это мог сделать? Но тут в комнату вошел отец. Охваченный то ли злобой, то ли ужасом, а может и всем вместе, он бросился на меня, схватил за плечи и стал трясти, повторяя: «Что ты наделала?! Что ты наделала?!» До сих пор в ушах его голос. Родители умудрились это скрыть. Поначалу отец хотел все рассказать, для него закон был превыше всего, и я уже боялась, что даже выше любви к дочери. Так бы оно и случилось, если б не мать, кое-как упросившая его не рассказывать. Обидно то, что и съесть его не могли, другие бы тут же уловили запах, а за жадность… с теми, кто утаивал пищу поступали строго — их выгоняли.
Мы закопали его тут же, в подвале дома. Искали врача не долго, и на третий день о его исчезновении и вовсе забыли, кроме, конечно, жены, которая продолжала искать, и даже не обращая внимания на предупреждения, выходила далеко за город. Там она и погибла от рук кочевников.
Вскоре вернулся отряд. Ими было обнаружено небольшое поселение к югу. Привели даже пять пленных, которых тут же и съели, устроив всеобщий пир.
После того случая с врачом, мои потребности в крови возросли. Приступы жажды обострились, труднее стало себя контролировать. Как-то не сдержавшись,  я набросилась на одного парня.
Его звали Сергей. Наши родители дружили давно, и его я воспринимала не больше чем друга детства. Мне исполнилось тогда двадцать, он был в числе приглашенных на день рождения. Компания небольшая. Поначалу и настроения особого не было. Мы разговорились. И мне вдруг стало хорошо на душе, весело. Он смешил, рассказывал интересные истории. Мы с ним танцевали. Но это опять же, было по-дружески. Не знаю, что он себе напридумывал. После дня рождения он стал преследовать меня. Каждый день приходил в гости, дарил цветы. Даже в любви признавался. Я же была к нему равнодушна, да и то в первые дни. Потом меня это уже раздражало. И даже мои заверения, что к нему я ничего кроме дружбы не испытываю, его не трогали. Он их пропускал мимо ушей.
Как-то вечером он заявился ко мне домой. Снова объяснялся в любви, падал на колени. Уговорил прогуляться. Стоял март, и по вечерам уже было не так прохладно. Прошлись с ним по улице. Он уверял, что когда все наладится, мы поженимся. Мне было смешно от такой наивности. Когда прощались, он хотел меня поцеловать, но я его оттолкнула. В тот момент Сергей видно был возбужден, снова полез целоваться. И я снова его оттолкнула. Но на этом он не остановился. Он прыгнул на меня и повалил на землю. Руки его тут же заскользили по моему телу, поползли под платье. Я сопротивлялась, а когда попыталась закричать, он зажал мне рот. Моя рука в этот момент освободилась, и я ударила его по лицу, расцарапав щеку. И тут, почуяв запах крови, я обезумела и вцепилась зубами в его шею. Он дернулся, стал упираться, но меня уже было не остановить. Напилась вдоволь. Что удивительно, никакого страха перед осознанием сделанного. Труп и труп. Даже не удосужилась его спрятать или закопать, просто поплелась домой и, упав на кровать, уснула.
        Меня разбудил шум с улицы, голоса, крики. Подбежав к окну, я увидела толпу народа. Казалось, собрался весь город. Заметив меня меж занавесок, они заорали еще громче. Перед ними стоял мой отец и размахивал руками. Все было очевидно, ясно настолько, что пугало. Догадались кто убийца, хотя это особого труда не составило. Это ведь не долбаный детектив?! К тому же еще и брат проболтался насчет доктора. Хотя под таким давлением и маму продашь. В общем, народ негодовал и требовал расправы. А отцу ничего не оставалось, как сдать меня. Он и так мог поплатиться за укрывательство. Не то, чтобы боялся за свою жизнь, просто считал, что закон, каким бы он ни был суровым, и кто б ни стал его жертвой, должен исполняться.
;Меня заточили в темницу: маленькую комнатку с решетками и железной дверью, а на следующий день вынесли приговор. Зачитывал отец. Дрожащим голосом, сбиваясь, не смотря в глаза.  Вывели на эшафот. Ужас, все как в средние века! Конечно, судя по книжкам и фильмам. Нашлись же среди поселенцев инженер и плотник, которые смогли соорудить место казни! Деревянный помост, виселица. Рычаг. Дернешь за него и под ногами «продетого в петлю» распахивается дверца в иной мир. Петля схватывает тело, а душа проскальзывает туда и сваливается.
;Хочу сказать, казни происходили довольно редко, казнили только за убийства. На моей памяти, два или три случая. Ведь и в мирное время расправлялись с убийцами, а что говорить сейчас? Чтобы выжить в жестоком мире, нужны и законы жестокие.
Отец стоял у рычага. Именно он должен был привести приговор в исполнение. Я шла по живому коридору, читая в глазах то гнев, то жалость. Матери, среди толпы не было. Она не могла на это смотреть. Брата — тоже. Но говорили, что он сбежал. «Сбежал», как-то противно звучит. Он скрылся, покинул эти места, чувствуя себя виноватым и не в силах больше здесь оставаться. Думаю так. Опущу дальнейшие мысли, чувства, рассказ и так слишком подробен. Знаешь, в такие минуты перед глазами проноситься вся жизнь… Бугага! Чушь! В голове, наоборот, было пусто. Звенящая пустота. Мне было интересно смотреть на отца. Как он трясся, как рука его переминала деревянный рычаг — потели руки. Другой отец, Иннокентий, прочитал молитву, отпустил все грехи и попросил сказать последнее слово. Мне жутко не хотелось превращать это в театр, говорить пафосные речи, просить прощения и, упав на колени, разрыдаться. Я прокричала: «Пошли вы все к черту!» и сама просунула голову в петлю. ****ь, кончить молодую девчонку! Хотя смерть, я думаю, была одним из этапов перерождения. Остановить процесс было нельзя.
Отец, для надежности, взялся за рычаг обеими руками и, наконец, дернул. Все это время, пока стояла, не сводила с него глаз. Мне интересно было, как он решиться на это. Его глаза молили о прощении. Мне, казалось, даже слезы наворачивались.
        Потеряв опору, я соскочила вниз, но тут же вытянулась и задрыгала ногами. Долго месила воздух, пока не вырубилась. Приятного было мало. Очнулась у дяди Коли в погребе. Ни живая, ни мертвая, с трудом осознавая, что со мной произошло. Пролежала там долго, размышляя, приходя в себя. Мысли мелькали, как деревья и дома за окном электропоезда. Свои ли, чужие… В тот момент я даже себе была чужда. Никаких чувств. Холодная голова, холодное сердце. Холодные руки. Тело. Лежала голая, куском мяса, среди кусков мяса. Целехонькая, но от общего, мирового организма уже отрубленная.
Лишенная какой бы то ни было жалости, сочувствия; ночью, я вошла в дом родителей, теперь только их дом, мне в нем не было места. Лишенная стыда, как и одежды. Это была не месть, нет, скорее попытка разорвать последнюю связь с этим миром.
Отец с матерью уже давно не спали в одной постели, а гибель дочери не могла их связать. Так я их и нашла в разных комнатах: отца на кровати, мать на разложенном диване. Так их там и оставила не оставив им и капли крови. Даже не стала выслушивать оправдания. Жаль не было брата.
С собой прихватила кое-какие вещички. Вот, платьице нацепила. В нем я и была на своем последнем дне рождения. Оно мне больше всех остальных шло. Пока выбиралась из города, положила еще троих. Одного прохожего и двоих из охраны. Ах, да, не сдержалась и отправила в ад еще дядю Колю с отцом Иннокентием.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПУТЬ
После паузы, она добавила, тем самым закончив историю: «Теперь я вольный охотник». Смачно, но по-женски неловко сплюнула и уставилась на меня.
— Как история?
— Впечатляет, — произнес я без иронии. — Так ты получается вампир?
Она почесала затылок.
— А черт его знает. Вроде, похоже, но с чего вдруг? Как все это получилось? Всю жизнь была нормальной девчонкой. Ну, стала пить кровь. Не могла же я измениться только из-за этого? Не одна я ее употребляла, и ведь другие не стали такими.
— Возможно… Я в юности увлекался генетикой, кое-что читал. Правда, кем я только не хотел стать, а стал врачом.
— Ты врач?
— Не совсем. Хоть я и окончил институт, как таковым врачом я не был. Так, лечил народными средствами, общался с больными, но мне это больше представлялось халтурой. Так вот. Вычитал я, что в человеческой клетке очень много выключенных генов, унаследованных еще от, если можно так выразиться, первых эволюционных ступенек: бактерий, животных. Вполне возможно, при каких-то определенных условиях, они могут снова включиться.
— Хочешь сказать, что во мне, как и в тебе, были гены вампиров?
— Вполне возможно. Может если подумать, в голове возникнет еще какая-нибудь даже более странная теория…
— Да чего ж тут странного?  Вроде вполне логично.
— Не знаю.… Вампиры… все же как-то смешно звучит.
— Знаешь, — она повертела головой, разминая кости шеи, те захрустели, — я уже мало чему удивляюсь. В нашем мире может быть все что угодно. Мутанты там, например, инопланетные чудовища. Мало ли. Вампиры. Что меня может еще удивить после того, как меня вздернули, и после этого я выжила? Разве, что твое воскрешение. — Она звонко рассмеялась.
— В общем, решили, — продолжила она, — мы с тобой вампиры. Живые мертвецы, кровососы.
— Ага, как пиявки, — вставил я. — До войны я работал гирудотерапевтом, пиявочником.
— Да ну? — удивилась она, — дуреманил помаленьку?
— Было дело. Конечно, в отличие от пиявок у нас почти в восемь раз меньше зубов, и в пять раз меньше глаз, но вот вкусы совпадают.
— Что серьезно? Вот это чудища. Мы с тобой, по сравнению с ними, милые существа.
— Да уж.

Она собрала вещи в рюкзак и перекинула его через плечо.
— Ну как, друг мой Дмитрий. Мы с тобой повязаны кровной связью, хотя наши пути могут и разойтись, решать тебе. В какой-то степени ты мне обязан жизнью, или смертью, любое выражение тут будет не точным, так что может, услужишь мне в одном деле? Мне в одиночку не справиться.
— А что за дело?
— Есть тут не так далеко городишко. Кишит откормленными каннибалами. Хотелось бы снова его навестить, и уже кончить со всеми. Там еще остались мои дражайшие родственники.
Что мне было ответить? Оставаться одному, без какой-либо четкой цели, не зная о своей природе и предназначении, либо отправиться с ней, обрекая весь город на смерть? Смерть теперь имела для меня иное значение, и совершенно не пугала. Да и я уже ощущал жажду, понимая, что от нее можно избавиться единственным способом.
— Хорошо, я согласен.
Она только кивнула, и мы двинулись в путь. Шли рядом, рука об руку. Пройдя несколько метров, она коснулась шашки, болтавшейся у меня на левом боку.
— Хорошая вещь, — не останавливаясь, сказала она. — В бою просто незаменима. Особенно если это целые полчища врагов. Не то, что моя пилка для ногтей.
Я остановился и протянул ей шашку.
— Держи, подарок.
Она смутилась.
— Прекрати, это же твоя реликвия.
— Я и топором обойдусь, мне он теперь больше под стать.
Она взяла ее в руки, повертела, с интересом осматривая, и просунула в имевшуюся в рюкзаке петлю.
— Спасибо, с этой саблей, я теперь в два раза быстрее их буду отправлять на тот свет.
— Это шашка.

Слева, поднимаясь над пустым горизонтом, разгоралось солнце. Мы щурили глаза и продолжали идти. Я и маленькая, но воинствующая девочка. Двое таких разных, но одинаковых по природе людей (зачеркнуто), вампиров.