Помни утро своё

   Утром в четверг с Виталием Соколовым ничего особенного не произошло. Запомнилось только, что он прокатился в лифте с хорошенькой женщиной. Она весело пришла с улицы, когда он скучно стоял и ждал прибытия кабины лифта. Стесняясь, она взглянула на него нежно, недоуменно, пронзительно…
   Драматично, что соотношение настроений и вообще людей, порой бывает непостижимым. И тот, кто головокружительно не признаётся и маскирует свои желания – всегда уступает случайностям. Может, поэтому случай и наказал именно их.
    Вверх им пришлось ехать вдвоём. Ужас! Двоё, в тесной кабине? И это получилось откровенно с ними, поэтому и провоцировало их на какие-то слова, действия…
    Но они всю дорогу только смотрели друг на друга, молчали и улыбались. Он вышел на шестом этаже, она поехала выше.
   Вечером, собираясь уходить с работы, Виталий Соколов вынужденно вспомнил про лифт, женщину, добровольную однозначность противостояния и грустно улыбнулся.
    Он сплоховал? Наверное, что-то упустил… 
    И Виталий Михайлович тут же решил, что все его такие воспоминания, связанные с чем-то очень хорошим, несбыточным – интуитивны. Потому что с некоторых пор он стал воспринимать содержание таких воспоминаний как личную утрату, как достаточное доказательство того, что он скоро умрёт.
    Отвратительное ощущение!
    Почему же человек может очень отчётливо помнить что-то мгновенное, что было только один раз и случилось с ним тридцать, даже сорок лет назад?
    На это один учёный знаток, умевший говорить и писать одновременно,  ответил, что безжалостная память мозга - это тот же собачий поводок, на котором каждый из нас выводит свою мысль погулять, покормиться и исполнить другие её функциональные потребности.
   Но, какая функциональность? Ситуации в жизни – это шифр! Вряд ли наша память ответственна за все одушевлённые моменты наследных событий.
   Однако что-то внутри нас имеет право регистрировать даже невероятное.
   Виталий Михайлович, например, любил вспоминать одно удивительное утро.
   То его утро отцвело очень давно, и день отгорел, и прошли годы, и  умер его отец, единственный свидетель того волшебного утра. И ещё потом случилось, что тихим зимним вечером лёгкая рука толкнула в спину Виталия Соколова, в темноту подъезда и следом обожгла острая боль.
   На белом-то свете жить, если бы всё показывали, как оно будет, пожалуй, испугаешься, соглашаться ли…
   Неделю Виталий Михайлович провалялся в беспамятстве, потому что нож задел сердце. И ничего он не видел, так как не мог даже глаз открыть от жара и боли. Боль была такая адская, что Виталий Михайлович, наверно, отравился той болью, так как даже пытался отказываться от уколов, чтобы без конца купаться в ней, и улучить момент нырнуть в самую её глубь, в космическую черноту.
   Почему тогда, в горячечном бреду, среди страшных и безумных картин он увидел то давнее утро, и захотел жить, он не знает.
   Увидел – это не правильно было бы сказано.
   Он его вспомнил, ощутил. Туман на лице. Запах реки.
   План у отца был простой. Ранним утром отчалить от берега у райцентра Крапивинский, чтобы вдвоём, на резиновой лодке спуститься вниз по реке до Банновской протоки. Высадиться на Банновский остров и зажечь рыбацкий костёр. Ночевать, рыбачить, а потом спуститься ещё ниже по реке до деревни Городок, чтобы попасть на «Зарю». Теплоход этот утром идёт из Кемерова вверх по реке. Вот на нём и вернуться в Крапивино.    
    Пятнадцать-двадцать километров по сибирской реке сплавляться недолго.
    Томь, как все сибирские реки - красива и изменчива. Вот здесь, она тиха и задумчива, эдакая важная сероглазая красавица, и не морщинки на ней, даже скалы и лес смотрятся в её воды, а там, за поворотом, она уже резвится как ребёнок, шумит и играет камешками.
    К обеду они прибыли на место.
    Пока Виталий ставил палатку, разводил огонь и чистил картошку - отец наловил рыбы.
   Потом был долгий тихий вечер на сибирской реке, пропасть звёзд над головой, синий таёжный свет из прошлого… Бывает, что такой свет, как муха в рану, откладывает сквозь глаза в голову яйца воспоминаний. И не известно, что потом вылупиться из тех яиц…
    Отец курил, вспоминал своих друзей и командиров, погибших на войне, а Витя, красивых девчонок из параллельного класса в его городской школе.   
    Вот и утро. В мире совсем другие звуки и совсем другой свет. Где ночь перерождается в утро?
    Во сне человеческом.
    Общеизвестно, что сон – это сад дьявола, и все сны уже давно записаны в особые справочники по истории человечества. Вот поэтому, если ты вечером страстно желаешь что-то, не путай икону с телевизором. И без того сны наши уже чётко чередуются со столь же широко известной и потрёпанной явью, будто черти передают её с канала на канал, как бесконечные сериалы про бандитов.   
   Они умылись парной водой из реки, попили смородинового чая с хлебом, свернули палатку, собрали вещи.
    Погрузили всё в лодку.
    И тут Витя попросил отца перевести его через протоку на левый берег, ему захотелось добраться до деревни пешком, налегке.
    Хорошее было утро для прогулки!
    Так они и сделали. Отец перевёз его и поплыл один, легонько подгребая, а Витя пошёл вдоль берега, ухмыляясь тому, что течение в протоке было совсем слабым, и он невольно обгонял лодку с отцом.
    И пока отец плыл рядом, ему было спокойно, и ощущалась кровная связь с рекой, потому что река нежно и осторожно несла лодку с его отцом во всех временах… Но там, где протока соединялась с основным руслом реки, течение вдруг подхватило резиновую лодку и понесло, да так быстро, что она вскоре скрылось за поворотом реки.
    Витя остался один.
    И тут он увидел, что река и небо сияют и светят друг в друга, будто два ослепительных, огромных зеркала. И что бы не показывала быстрая река, отражая мир как бы взятым в долг у будущего, медленное небо тут же отдавало долг реки, потому что оно опаздывало ровно настолько, насколько убегала вперёд река.
   И тогда он решил, что он будет бесконечно счастлив, если запомнит это утро и сохранит тайну реки и неба.