Незнакомец

                необходимое предисловие:

                НЕ ПРОСТО УЧИТЕЛЬНИЦА

        Я тогда страшно стеснительной была, старалась не показывать своих чувств, почитала это особой доблестью. Я и не думала тогда, что игра на музыкальном инструменте – это как раз и есть необходимость проявлять на людях свои чувства, в этом специфика и призвание исполнителя, не просто интерпретировать то, что композитор создал, а и свои чувства вкладывать и ПРОЯВЛЯТЬ их. Ну, а я играю – пень пнём, не занималась музыкой четыре года, начинать сначала оказалось просто, технику восстановила очень быстро, да ещё с таким педагогом! Она меня научила приёмам – как выучить какой-то нелёгкий пассаж – а ведь есть учителя (я много видела разных), которые зададут на дом – отсюда до того места. А дальше – как хочешь.
      А тут вдруг оказалось, что заставить меня изобразить «оттенки» почти невозможно. Играет она сама, подчёркивает определённую ноту, а мне это не нравится.
        - Что тут написано?» - спрашивает. 
        - Appassionato, - отвечаю и смотрю в пол.
        - Что это значит?
        - Страстно, - шепчу.
        - Ну, так играйте так, как написано!
       И тут меня прорывает, я говорю, что не могу так играть, вот так на людях себя раздевать. Что-то в этом роде. Она смотрит, золотые глаза с хитринкой.
        - Я Вас чему-то предосудительному учу? Я нарочно усилила эту ноту, чтобы вам стало понятнее.
         И вдруг поручает мне:
        - Ладно, напишите, что хотите, что придёт Вам в голову под впечатлением от этой пьесы Шумана, которую я вам задала, «Незнакомец».  На следующий урок принесите!
          Написала я с удовольствием. Принесла. Прочитала моя учительница.
       - Скажите, а кто Вас заставляет музыкой заниматься?
       - Мама…
       - Понятно… к музыке у Вас есть способности, но… можете впоследствии и не играть. И протянув мне листочки, сказала:
       - Обещайте мне сохранить это. Это - Ваше.
       Я сохранила рассказик «Незнакомец», написанный в 1960 году,  как и обещала. Потому и посвящение  «Мурмилону»,(ведь так я тайно называла мою учительницу, которую очень любила и люблю). Все книжки, которые выходят у меня, посылаю ей всегда. И жду отклика, иногда её скупого: «зацепило». А что мне ещё нужно?


                НЕЗНАКОМЕЦ
                Мурмилону

               
          Я увидела его накануне своей операции в проходном коридоре больницы, где временно поставили мою койку. Он лежал напротив, уткнувшись лицом в подушку, огромный и неподвижный. Казалось, он недавно боролся со своим одеялом, но теперь притих, устал и обессилел, окончательно запутавшись в складках. Целый день я не видела его лица. Ночью не могла уснуть от холода, хотя легла, не раздеваясь. Сестра сказала кому-то: «Избили вчера». «Очевидно, это о нём», – подумала я. Санитарка бесшумно убирала, возя влажной тряпкой по линолеуму. Потом она погасила свет и ушла. Холодная пустая тишина заполнила коридор, и мне стало почему-то страшно...
     Я не сводила глаз с человека напротив и очень долго, казалось мне, ждала, когда же он хотя бы пошевельнётся. А он оставался неподвижным. Меня даже слегка затрясло. Я уже собралась встать и подойти к нему поближе, но он в это время чуть-чуть повернул голову и попросил пить. Я мигом вскочила, ощупью нашла тумбочку с графином, налила стакан воды и присев у его кровати, поднесла. Ему было неудобно, но пил он жадно, потом шепнул: «Всё», – перевёл дыхание и добавил, – «Спасибо».
       Я возвратилась к тумбочке у окна, поставила стакан, приоткрыла занавеску. За окном – непроницаемая темень. Потом я уснула. Утром меня прооперировали и перевели в палату. Два дня я не выходила, а на третий увидела того самого человека, его кровать была по-прежнему в проходе, но он уже сидел на койке. Оказалось – молодой, высокий, с пышными золотистыми волосами. Но раньше всего я обратила внимание на глаза: один глаз большой, даже слишком, чисто-голубой в беленьких «зёрнышках», а другой – маленький, заплывший с кровавыми сгустками на белке, совсем-совсем голубенький, влажный, чёрные реснички торчат из него остриями вперёд. Брови густые, губы казались неповоротливыми. Видны несколько металлических зубов во рту. Он в пижаме с оранжевыми полосками, она ему тесновата, две верхние пуговицы не застёгиваются у шеи. Руки, видать, сильные, кисти широкие, на одной из них синеет татуировка с тыльной стороны ладони – солнышко и ниже надпись «Сибирь».
     Целый день у его кровати стоит мальчик, он кажется совсем крошечным, голова его перевязана, на ухе толстое наслоение бинтов, глаза суженые, больные. В этой повязке малыш похож на головастика, он молчит, не отходит от побитого человека. Пока я разглядывала незнакомца, он что-то рассказывал «головастику» с улыбкой.
      Через день, смущаясь, он рассказал мне, как попал в больницу.
«Какая-то шпана, значит, совсем мальчишки, но их было человек семь-восемь, ну. так они хотели отнять велосипед у одного парня на вокзале. А я смотрю – парень на велосипеде без руки. Ну, вмешался, дал ему возможность уехать, а сам дальше иду, не оглядываюсь. Вдруг один наскочил сзади, я его отшвырнул, а они все, черти, как бросятся со спины, сыпались бы с меня, как груши с дерева, но с ног сбили... Ну и всё. Глаз – ерунда, заживёт, а переносицу перебили, из-за неё я сюда и вселился в ЛОР-отделение. Да, видно отлежался, скоро домой.
При этом он посмотрел на мальчика-головастика, стоявшего, как и прежде, рядом.
        – А им что будет, хулиганам этим?
        – Что с них возьмёшь? Говорят, что были пьяные. Вчера приходили, извинялись. С меня и достаточно. пусть милиция решает, только куда их сажать сейчас в тюрьму, ребята молодые. Жизнь погубят. И так будет наука.
        Утром меня опять потянуло к незнакомцу, но кровать в коридоре была пустой, постель свёрнута, на полу, распластав широкие плечи, лежала пижама с оранжевыми полосками, она казалась только что сброшенной. Я метнулась к окну, а там, на подоконнике на коленках стоял мальчик и растирал слёзы.
   «Ты плачешь потому что дядя ушёл?» Он не ответил мне, я хотела снять его с подоконника, но малыш заплакал ещё горше... Я знаю, как это тяжело – привяжешься к человеку, а он вдруг исчезнет в один непрекрасный день, и нет никакой надежды увидеть его вновь.
     Миновал следующий день. Я проходила по коридору и вдруг услыхала стук в окошко. А наше отделение расположено чуть выше первого этажа, как будто бельэтаж. Обернулась я. Внизу на улице стоит тот самый человек, смотрит на меня вверх. Потом он вытащил из кармана какой-то кулёчек и поднял его, показывая мне. Я пожала плечами. Тогда он показал ладонью вниз на полметра от земли и на ухо, тут я поняла, что он хочет позвать малыша. Я побежала в палату маленьких. Наш головастик грустно сидел на кровати, перебирал карандаши в пачке.
   - Скорее! Давай руку, к тебе пришли, принесли гостинец!
   - Нет, это не ко мне, мы далеко живём, наш дом очень далеко
   - К тебе, к тебе! Пошли!
          Он нехотя встал. У окна я подсадила его. Он стал на коленки. Внизу улыбался рослый парень с пышными волосами. Вот он приподнялся, стал на какой-то выступ под окном. Секунда – и в форточке показался кулёк. В этот миг мелькнула вытатуированное солнышко на его руке и слово «Сибирь». Мальчик прижал к себе кулёк, он не сводил глаз с окна.
     – Ты приходи ещё, – кричал он тонко-тонко, – приходи!
    В его голосе слышались слёзы, а я отошла, чтобы не мешать им и не привлекать внимание персонала...