Ненависть

Поздно вечером его привезли из Чернобыля. Привезли, потому что ходить он уже не мог. Ноги отказали еще перед посадкой в поезд. И как позже оказалось, он был далеко не единственный, который возвращался домой с роковыми последствиями. Сражение против человеческой ошибки, в результате, обошлось более чем в сто тысяч человеческих жизней. Так вот ныне отплачивает так называемая Родина своим воспитанникам…
Сразу же положили на кровать в гостиной. Врач, который сопровождал его, отвел меня тихонько в сторону и сообщил, что надежды на спасение нет. В больницу ложиться не имеет смысла, заражение невозможно остановить. Поэтому лучше оставить его здесь, среди родных ему людей, чтобы умер он на своей кровати в своем родном доме. Слова доктора ударили мне в голову, забившись в глухом вакууме дрожащим осколком. Я долго не могла придти в себя, переварить все то, что услышала. Мой муж скоро умрет. Умрет так тихо и беспомощно у меня на глазах, на моих же руках. И самое страшное, что я не могу этому предстоять. Мне просто нужно смириться. Смириться и успокоиться.
Когда посторонние покинули квартиру, я осталась стоять, уставившись на только что захлопнувшуюся входную дверь. Осталась стоять, потому что идти больше некуда было. Помощи ни у кого не попросишь, отныне все решено, вопреки любым надеждам. Всего два дня назад я провожала его на пожар, на самый обычный, как нам сказали, пожар. И даже не могла думать о том, что он вернется уже нежильцом. Даже представить себе этого не могла. Где-то глубоко в груди что-то сдавливало, будто бы поднимаясь все выше и выше. Давление подступило прямо к горлу. Я глубоко вздохнула. Слеза скатилась по лицу, остановившись у кончика губ. Одним движением руки я быстро вытерла ее и ступила по направлению к гостиной.
В комнате было темно. Я почему-то боялась включить свет. Но отблеск полной луны все же падал в окно, весьма позволяя примерно разбирать, что и где находится. Я медленно подошла к кровати. Он лежал неподвижно. Сперва думала, что спит, но вдруг он резко открыл глаза. Я включила маленький светильник, прикрепленный к стене. Яркий свет лампочки разрезал глухую темноту и впился клыками в глаза, заставив нас жмуриться.
 - Выключить? – спросила я тихим голосом.
 - Нет, не нужно, - как-то безразлично ответил он.
Его голос был пропитан неимоверной усталостью и сонливостью, неописуемой болью и страданием. В стеклянных глазах леденел страх. Они отображали какую-то нелепую безысходность. Он практически не моргал ими. Все время вглядывался в потолок и о чем-то напряженно думал. Затем вдруг перевел свой взгляд на меня. Мы устремили свои глаза друг на друга, будто бы обмениваясь какой-то тайной информацией. Он смотрел на меня таким испуганным и подавленным взглядом, будто бы уже сейчас намеривая проститься навсегда. Я положила свою руку ему на лоб и почувствовала неистовый жар, который охватывал все его тело. Он будто бы до сих пор горел в том фатальном огне неизбежной смерти и скребущегося отчаяния. Его глаза будто бы до сих пор кричали об опасности и молили о спасении.
Слезы снова накатились на мои глаза. Я не хотела, чтоб он их видел, не хотела, чтоб он еще больше расстраивался и волновался еще из-за меня, но держать их в себе у меня никак не получалось. Конечно, он заметил влагу на моем лице, поэтому принялся своими нежными и мягкими руками вытирать с меня слезы. Руки его были обугленные и немного высохшие, наполненные запахом дыма, но для меня это не имело никакого значения. Это ведь были мои родные руки, которые я всегда и при любых обстоятельствах рада чувствовать. Я припала к ним и начала целовать, пытаясь максимально ощутить всю их теплоту и заботу.
Глядя на меня, он улыбнулся. Но это была уже не та улыбка. Он будто бы насильно выдавливал ее из себя, выжимал фатальной безысходностью. Успокаивать меня даже не пытался, зная мой характер. Просто молчаливо гладил мое лицо, ни на секунду не сводя с меня глаз. Его изнеможенное лицо было пропитано трагедией, что случилась накануне. Он вдоволь насмотрелся на все последствия человеческой цивилизации и теперь душою находился где-то в отстраненном уголке своего подсознания. Наверное, хотел спрятать там свое горе, закопать поглубже, чтобы более о нем не вспоминать. Мне казалось, что его лицо стало каким-то худым. Скулы с глазными раковинами выделялись куда ярче обычного. На нем нависла буря страдания и тоски. Оно было темнее, чем раньше, изрядно пропитанное дымом тщеславия.
Через некоторое время муж попросил позвать детей. Конечно, они уже спали, но я не могла не удовлетворить его просьбу, так как понимала, что она, скорее всего, последняя. Он сознательно готовился к смерти, поэтому теперь желал проститься с родными. Детей у нас было двое: старшая Маринка семи лет и младший Ваня, которому вот недавно только четыре исполнилось. Я отправилась в детскую комнату и разбудила их.
 - А что, папа приехал? – обрадовалась Марина.
 - Да, приехал, приехал, - максимально спокойно произнесла я. – Просыпайтесь, он хочет вас видеть.
После этих слов вся сонливость у детей пропала. Обрадовавшись столь приятному известию, они разом рванули из комнаты в поисках отца. Вот только тогда мне и пришлось на миг задуматься о том, что же я буду делать теперь с ними одна. Я вышла из комнаты и стала у двери гостиной, откуда уже доносился звонкий и радостный визг детей. В один момент улыбнулась, услышав их счастливый смех. Я знаю, как они его любили. Он и так редко бывал дома, а отныне его и вовсе здесь не будет…
Через некоторое время в гостиной все затихло. Отец что-то говорил, но я ничего не могла расслышать. Дети молчали и, видимо, внимательно слушали. Я села у двери и снова заплакала. Слезы лились сами по себе, не прекращаясь. Они быстро капали на мой халат, охватывая ткань соленой влагой. Я долго не могла успокоиться. В голове летали разные мысли, подготавливая меня к самой страшной потере. Я не могла поверить, что после смерти матери в моей жизни случится что-то еще более тяжелое. Это «что-то» снова упадет на мое сердце тяжелым камнем и отпустит явно не скоро…
Дети застали меня, все еще сидящей на полу у прихожей. Они бросились ко мне и обняли своими маленькими ручками так крепко, словно боялись потерять меня.
 - Мама, не плачь, пожалуйста, - хныкал четырехлетний Ваня. – Папа ненадолго уезжает, правда.
 - Я знаю, Ванюша, знаю… - тихо произнесла я, крепко охватив обоих руками.
Маринка же молчала и смотрела на меня как-то обиженно, будто бы на самом деле понимая, что происходит.
 - Ну, давайте, идите спать, - легонько подтолкнула их к детской комнатке. – Я скоро приду, прочту вам что-нибудь на ночь.
Я не хотела, чтобы дети видели мои слезы, поэтому пыталась как можно быстрее отправить их в комнату. Они послушно побежали в детскую, после чего я закрыла за ними дверь. Затем снова зашла в гостиную. Муж лежал, приковав свой взгляд к потолку. Я подошла немного ближе к кровати. Его взгляд стал будто бы немного спокойнее. Более не ощущалось той дикой тревоги, что до этого прямо вырывалась из него. Я присела рядом на кровать, он перевел свой взгляд на  меня и улыбнулся. Да, улыбка действительно не та, но в глазах обитал покой. Видимо, ему становилось уже как-то все равно, что там будет дальше, ведь дальше и так ничего не будет. Он продолжал улыбаться и спокойно смотреть на меня. Его взгляд был таким теплым и надежным, что мне даже стало немного легче. Он абсолютно перестал переживать по поводу своего положения. Он был уже готов. Готов к вечному пространству безмятежной атмосферы запредельности существования. Готов к новому и неизвестному, которое уже так близко. Готов познать новые просторы и преступить грань физического материального бытия. Это, конечно, весьма успокаивало меня, но ведь я была совершенно не готова к потере…
Через некоторое время покормила мужа его любимым рисом с овощами и куриным мясом. Я не знала, что он приедет в тот день, но почему-то как раз перед приездом приготовила именно это блюдо. Чувствовала все-таки, наверное. Затем аккуратно обмыла его пропитанное черным дымом изнеможенное тело, после чего переодела в свежую чистую одежду. Весь вечер просидела с ним, не смыкая глаз. Мы практически ни о чем не говорили, только часто смотрели друг на друга. Я не хотела расспрашивать его о произошедшем, не хотела напоминать о том ужасе, что он пережил. А он, наверное, в свою же очередь, не имел ни малейшего желания об этом рассказывать, поэтому, в основном, и молчал…
Где-то посреди ночи сон все же одолел меня. Муж разбудил и сказал, чтоб я ушла в детскую и нормально там выспалась. Я хотела остаться с ним, но он почему-то был против. Мне так не хотелось его отпускать, казалось, что если я даже на несколько секунд выскочу из комнаты, то навсегда его потеряю. Не хотела его покидать. На некоторое время даже неизбежность того, что скоро произойдет, начала как-то притупляться. Но он очень сильно просил меня переночевать с детьми. Я не могла перечить его просьбе, поэтому все-таки отправилась в соседнюю комнату.

Спала я очень мало, да и вообще ужасно – всю ночь то ворочалась, то просто не могла уснуть. Рано утром покинула детскую комнату, когда дети еще спали. Обычно они рано просыпаются, но в тот день я встала раньше их. Мне хотелось снова его увидеть. Когда приоткрыла дверь гостиной комнаты, до меня вдруг резко долетел запах чего-то гнилого. Создавалось такое впечатление, будто бы где-то что-то пропало, хотя в комнате я никогда не хранила никаких продуктов. Атмосфера была крайне тяжелой, было трудно дышать, но со временем ноздри все же привыкали к свирепому запаху.
Муж еще спал. Создавалось такое впечатление, будто он на протяжении всей ночи не менял позу – все время лежал на спине. Я подошла к нему ближе, но настырный запах еще сильнее стал проникать в легкие, с каждым шагом он только усиливался. Я никак не могла понять, что же это такое, поэтому принялась обнюхивать все, что мне попадалось под руку и заглядывать во все щели, надеясь обнаружить там какой-то испортившийся продукт. Затем перевела свой взгляд на мужа. Некая мысль промелькнула у меня в голове, но в ее достоверность мне не хотелось верить. Откинув немного одеяло, которым был накрыт мой муж, я не поверила собственным глазам. Его перебинтованные ноги начали гнить. Ткань когда-то еще белоснежных бинтов постепенно местами приобретала цвет черной сажи. Затхлый и тяжелый запах гнилого просто разъедал воздух комнаты, превращая его в сгущенный атмосферный комок, будто бы сахар, находящийся долгое время в сырости, начинает делиться на камни…
Я полностью откинула одеяло и увидела, что гниль пробирается по телу все выше и выше. Я не могла поверить в то, что это уже не сон. Но поверить в это все-таки пришлось, ведь предо мной лежало тело именно моего мужа. Оно нещадно разлагалось под натиском проворного заражения радиацией. В глазах у меня вдруг помутнело, сознание вмиг начало куда-то уплывать. Я рухнула на колени перед кроватью и схватилась за голову. Она раскалывалась по кускам, внутри нее что-то душило и резало. Сперва мне хотелось все же отдаться обмороку, заснуть в глухонемом небытии, удалиться куда-то в подсознание, но вдруг сама же себя одернула. Ведь нельзя так просто сдаваться, нельзя так падать, нужно срочно бежать за помощью, необходимо спасти моего мужа!.. Я вмиг поднялась и бросилась к двери, но неожиданно для самой себя остановилось прямо перед ней. Стоп! Куда бежать? За какой еще помощью? Никакой помощи быть уже не может, его участь давно решена, я знаю это еще со вчерашнего дня. Прекрасно это знаю, но до сих пор не могу смириться. Нам уже никто не поможет, никто и никогда…
Я медленно поплелась к его кровати, обессилев от неимоверного шока. Запах гнили меня как-то уже больше не тревожил. То ли просто привыкла к нему, то ли моим рецепторам абсолютно не до него было. Тихонько присев на краешек, взяла его за руку. Она была еще более горячей, чем была вчера вечером. Пульс его был умеренным и спокойным. Я не знаю, может, он еще спал, а может, как раз уже тогда находился на пороге неминуемой кончины.
Страшно жить в бессилии.  В постоянном страхе перед очевидностью. Какой смысл вообще жить, творить и вдыхать жизнь в свое потомство, если все предначертано? Если вся твоя судьба заранее предопределена и предписана? Если кто-то за тебя уже решил ход твоих действий и их окончательный результат? Осознавая неизбежность и фатальность хода событий, ты абсолютно ничего не можешь сделать для того, чтоб хотя бы что-нибудь изменить. Совершенно ничего. Остается только ждать, умываясь бессмысленными слезами. Ждать того, что обязательно произойдет и ударит с неимоверной силой по твоему сердцу. Ударит так, что тебе просто не захочется жить. Но жить все равно придется – хотя бы ради детей…

Ближе к обеду его сердце остановилось. Лицо мужа было столь спокойным и непорочным, будто бы там, куда он попал, не существует таких проблем и забот, которые существуют на этой безумной земле. Когда его тело находилось в квартире, все будто бы происходило довольно-таки нормально и привычно. Я чувствовала его присутствие. Чувствовала его рядом с собой, ощущала на своем лице столь теплые заботливые руки, которые немного пахли дымом. Когда же его увезли, то время будто бы остановилось. Внутри меня что-то пропало, будто бы кто-то оторвал резким движением. Я чувствовала явную недостачу чего-то крайне необходимого и жизненно важного. Внутри меня все постепенно начало рушиться, медленно задевая все вокруг. И остановить эту роковую разруху я просто не могла, она происходила во мне будто бы инертно. В душе образовалась немая пропасть отрезанного счастья размером с то, что люди обычно называют любовью. Безликая черная бездна колола у меня в голове, желая разрушить абсолютно все, окончательно свести меня с ума…
Детей я отвела к соседке перед тем, как тело мужа увезли. Попросила посмотреть за ними весь день. Не хотелось как-то, чтоб они видели все это. Правду я им до сих пор не сказала. Но они все равно рано или поздно ее узнают. Все закончилось так спокойно и обычно, будто бы так и запланировано было. Без лишней истерики, без каких-либо резких эмоций. Но внутри меня все же что-то затаилось, грубым камнем рухнув на самое дно. Что-то тихо и смиренно сидело у меня на сердце, ожидая подходящего момента, чтобы вывернуть наизнанку…

Вечером ко мне пришли три офицера. Один из них, полковник, по-моему, был начальником той пожарной части, в которой работал мой муж. Он просил принять свои соболезнования, говорил о том, что мой муж герой, что он помог спасти человечество от последствий ужасной трагедии. Говорил, что его взнос фундаментальный, что он гордится им, уважает его смелость. А еще полковник произнес фразу, которая кольнуло глубоко у меня в сердце:
 - Родина его никогда не забудет!..
С этого момента я почувствовала, как то, что так долго таилось внутри меня, начало оживать. Офицер вручил мне какую-то медаль, посмертную для моего мужа. А затем начал предлагать материальную помощь, достав из кошелька несколько купюр. Но это окончательно меня взбесило. В моей голове начало что-то кипеть, я больше не могла просто стоять и выслушивать весь этот вздор. Я налетела на офицера с дикими криками, от которых все в квартире зазвенело:
 - Зачем мне это все?! Ты мне что, предлагаешь, своей медалью и этими грязными деньгами затмить смерть моего мужа?!
 - Нет, нет, что вы… - замялся полковник, абсолютно, видимо, не ожидая такой реакции. – Я ведь просто хотел отблагодарить…
 - Засунь себе куда-нибудь поглубже свою благодарность, урод! – заорала я в ответ, не дав мужчине договорить. – Ты! Ты и твоя чертовая Родина убили моего мужа! Твоя вонючая Родина вместе с твоей жирной рожей, слышишь?!
Офицеры испуганно глядели на меня, абсолютно недоумевая от того, что они видели перед собой.
 - Он погиб ради вас, ублюдков! Вы его туда послали! – с этими криками я, что есть силы, нанесла полковнику две хорошие пощечины. – Если бы не вы и не ваша долбанная Родина, он был бы жив!
В порыве лютой ненависти я вцепилась в его шею и изо всех сил принялась сдавливать ее, серьезно намериваясь удушить убийцу моего мужа. Остальные же офицеры мигом схватили меня и повалили на пол, крепко держа за руки. Я вырывалась и кричала неистовым голосом:
 - Ненавижу вас, уроды! Ненавижу всех!
Они пытались меня успокоить, но все было тщетно. Моя свирепость не имела границ, я всем сердцем желала разодрать их всех на мелкие части, желала отомстить за горе, что они мне причинили, за смерть любимого человека, за детей, которые навсегда остались без отца. Я билась в неимоверной истерике, извиваясь на полу бешеной змеей. Все внутри меня колотило с неизвестной силой, с лютой ненавистью и безграничной агрессией. Кто-то из офицеров хотел принести мне воды, но полковник остановил его, сказал, будто бы я сумасшедшая и что надо быстрее уходить. Они были настолько напуганы и потрясены увиденным, что просто хотели как можно быстрее удалиться из квартиры, что, в результате, вскоре и сделали…

Некоторое время я продолжала лежать на полу, упершись головой в стену и раскинув конечности в разные стороны. Постепенно переводя дыхание, медленно приходила в себя. Сердце возобновляло свой ритм, душа понемногу успокаивалась. В один момент я слегка приподнялась и села, опершись о стену спиной. Оценивая ситуацию, начинала понимать, что, наверное, все это было слишком. Нельзя вот так прямо винить этих людей в смерти моего мужа. Да, возможно, это они его послали на верную гибель, но все же… В этой чертовой Родине над любым крутым начальником найдется начальник еще покруче. Над любым так называемым главным человеком найдется человек, который будет еще главнее. Над любым важным еще важнее. И так до бесконечности. Это «Древо власти» или «Древо важности», возможно, где-то и заканчивается, но только нам, обычным смертным людям, вряд ли можно это познать. Нас, простых рабочих, которые в этом древе ползают где-то в глубоких недрах темного дна, все никак не найдя себе место, никто в такие подробности посвящать не станет. И кто же все-таки отдает те самые главные приказы, которые касаются жизни и смерти человеческой, никто никогда не узнает. Ни я, ни те офицеры, ни эта проклятая Родина. Общество играет в начальников и подчиненных, строя сами себе так называемую паутину власти друг над другом. Каждый второй возомнил себя крутым властелином на своей мизерной территории. И мало кто задумывается о том, что, оказавшись на веки вечные в сырой земле, все до единого приравняемся под одну планку. Все вдруг станем равными и одинаковыми перед неизбежностью конца. Ну, а пока этот конец не наступил, люди продолжают с неимоверной сластью разделять и властвовать. Нет пределу абсурда… Нет и не будет…

Киев, апрель 2011 г.