Время лечит

   
                1
 Перед отъездом в Москву я сходил в ЗАГС, где мне поставили  в паспорт штамп о разводе (сам развод состоялся на год раньше). Теперь формально я был свободен, но душа моя еще не освободилась от прошлого. Рана еще не зажила. Подметал ли я московские дворы,  читал ли книги в библиотеке, обедал ли в столовой или просто  шел по улице, я неотступно думал о Саше -  своем сыне, и  о Тоне - бывшей жене. Казалось, моим страданиям нет конца.
Как-то мой приятель - работник музея Калинина, где я работал сторожем, спросил у меня:
- Почему ты развелся?
-Я допустил ошибку, - ответил я.
- Когда? Когда женился или когда развелся? – уточнил приятель.
- Я допустил две ошибки.
- Так не бывает, - сказал он. – Если ты допустил ошибку, когда женился, то развод – это исправление ошибки.
- Нет, я допустил две ошибки, - настойчиво повторил я. 
Я не мог простить Тоне связь с сорокатрехлетним монтажником, но меня неудержимо влекло к ней и к сыну, и я упорно избегал сближения с женщинами,   на которых  мог бы жениться.

                2
Первые полтора года после развода Тоня  бомбардировала меня письмами. Они  бередили мне рану, лишали   покоя. Приведу отрывки из них.
  3. 09. 84

Мама сказала, что, если мы будем жить с тобой, то она жить с нами не будет:  чтобы не мешать нам, она уедет из Везельска (кстати, сейчас она  уехала по своим делам в Славянск, а потом поедет  в Ахтырку). Так что решай теперь, как мы будем жить дальше. А может, ты уже решил? На расстоянии всегда решается лучше. Как говорится: лицом к лицу лица не увидать.
Работы в квартире непочатый край. Щели в полу, полы плохо покрашены. Окна, двери, стены на кухне, в туалете и ванной – все нужно переделывать. Вот когда нужны деньги.
12. 10. 84
Коля, ну что ж ты ни слова не написал?   Давай вместе подумаем,  как нам быть. Давай, наконец, «выясним отношения» - раз и навсегда.
Иногда нахлынет вдруг  чувство тоски,  жалости  и раскаяния, и  кажется, что ничего страшного не произошло, что все можно исправить.   Но, когда вспомнишь ссоры, оскорбления, обиды, думаешь: нет, тут ничего не склеишь и сначала не начнешь.
От той неизвестности, в которой я нахожусь вот уже почти два года, можно свихнуться. В такой же  неизвестности находится еще один человек (ты догадываешься кто). Я только не могу понять, кто в этом порочном  кругу главный, от кого все зависит,  кто может одним махом все решить? Никто не хочет брать на себя этот груз. Это что, должна быть я? Я тоже не могу.  Я прошу сделать это тебя.
Никогда бы я тебе так не написала, если бы не было тех наших трех последних  встреч. (Сама виновата: первая к тебе пошла. Тысячу раз уже я себя за это казнила).  Но то, что тогда у нас с тобой произошло, можно объяснить тем, что в тот момент ни у тебя, ни у меня не было человека, на которого можно было надеяться в смысле будущей жизни. Согласись, что это так.
Коля, если у тебя кто-то появится (или появился), клянусь, я буду только рада за тебя, и уж тем более не в обиде на тебя.   
Прочла все, что сочинила. Страшно посылать.  Но одна надежда: ты знаешь меня, знаешь все, что было и есть, и поэтому поймешь меня!  Если ты не знаешь, что написать, закажи телефонный разговор. Я бы вызвала тебя сама, да не знаю: вдруг в это время ты будешь занят.

2. 01.  1985 г.
С Новым годом тебя! Услышала такой тост: «Если хочешь быть счастливым неделю – влюбись, хочешь быть счастливым месяц – женись, а хочешь быть счастливым всю жизнь – будь здоров». Так что желаю тебе быть счастливым всю жизнь.
О Саше. 19 ноября ему вырезали гланды и аденоиды. Все обошлось благополучно. Врач сказал, что на операции и после Саша вел себя на «5 с плюсом». Ему очень хотелось этим событием поделиться с тобой, но писать было некуда – не было адреса. Не обижай ребенка, пиши ему, он же ждет.
На переговоры вызвала тебя я.
Нас с мамой до сих пор не прописывают в новой квартире, т. к. нужна либо справка о том, что ты учишься в аспирантуре, либо заявление от твоего имени на имя начальника паспортного отделения Октябрьского РОВД о том, что ты не будешь прописываться по адресу Губина 21 кв. 285.
Кстати, Саша уже умеет писать, так что он сможет тебе ответить.

17.01. 85
Мы получаем от тебя по 22 рубля. Если тебе не хватает, то пока не присылай. Поправишь здоровье,  может, пойдешь куда подрабатывать, тогда и пришлешь. А сейчас месяца два я как-нибудь обойдусь. Я же знаю, что такое больной желудок и сколько денег уходит на лечение. Коля, спроси у врача, может, тебе можно полечиться облепиховым маслом. Я могу достать и прислать тебе. Говорят, это очень хорошее средство, признанное официальной медициной.


В одном утерянном мною письме Тоня написала, что прекратила встречаться с ним (т. е. любовником) и что ей не хочется этого делать.   Я понимал, что заставило ее принять такое тяжелое  решение: ее любовник упорно отказывался на ней жениться.
    Я предвидел такой ход событий.  Когда их  роман был в разгаре,  я сказал ей (с болью в сердце, конечно): «Твой Ванюшка уже не молод. Жизнь уходит. Ему просто хочется пережить  необыкновенные приключения, но   он никогда не станет ради тебя  разводиться с женой».  Тогда мои предсказания привели Тоню в ярость, но теперь она вынуждена была признать, что я был прав.

27. 04. 85

Коля, напрасно ты просишь, чтобы я ничего не писала тебе о себе, а рассказывала только о Саше. Ты не бойся, что я буду тебе поверять свои тайны, - у меня их просто нет. Что есть – ты все знаешь. Как бы там ни было, мы с тобой «родственники», - я всегда к тебе так относилась и отношусь.
Давай поговорим о Саше. Скоро ему идти в школу. Ты, наверное, не хуже меня  понимаешь, каково ему будет с первого же класса прослыть «безотцовщиной». Я  думаю, что   его будущим одноклассникам и  даже учителям не нужно говорить, что мы с тобой развелись. Он и сам, если кто спрашивает, говорит: «Папа учится в Москве, в аспирантуре» - говорит с гордостью, а мне потом поясняет: «Не обязательно им знать, что вы развелись».
Если можно,  пиши ему почаще. Пусть слово «папа» будет у него в ежедневном словаре. Конечно, было бы лучше, если бы перед школой вы с ним встретились, а еще лучше, если бы 1-го сентября ты пошел бы с ним в школу.
Очень хочу, чтоб ты меня правильно понял. Даю тебе честное слово: я сейчас думаю только о Саше (ведь 1-й класс – это начало на все 10 лет).
Коля, Саша просил меня вызвать тебя на переговоры, ему хочется с тобой поговорить, услышать твой голос.
Извини, может,  я тебя чем-то разгневала в этом письме (и в предыдущем тоже). Я, наверное, не умею писать письма: думаю одно, а стану писать – всякая белиберда в голову лезет. Самой иной раз противно, когда прочту. Однако ты знаешь (я надеюсь), что я тебе зла никогда не желала. Все остальное отсюда вытекает.

20.05. 85

Я пишу втайне от Саши, т.к. речь пойдет о дне его рождения. Если ты намерен сделать ему подарок, то, прошу тебя, купи ему что-нибудь из нужных вещей, т.к. сейчас время подготовки к школе, нужно столько всего покупать, что и подумать страшно. Я, конечно, прекрасно понимаю, что у тебя нет денег на подарки, но все-таки сыну 7 лет. Коля, я напишу тебе, что ему сейчас нужно, а ты выбери что-то одно, что тебе попадется.
(Далее следовал список на две страницы)
У меня у самой с деньгами полный завал – живу на занятые у Люды 50 рублей. Отдам, когда получу страховку за перелом руки. Не пугайся, дальше я о себе писать не буду. Просто этот вопрос касается непосредственно нашего сына, поэтому я и посвящаю тебя в него. Да, чуть не забыла. У  Коли Гудкова от второй жены  родилась двойня – две девочки. Итак, теперь он отец 4-х детей! Смотри: не повтори его судьбу!
  Не забудь помянуть свою мать – 22 числа исполняется 4 года со дня ее смерти.

1. 06. 85
Есть ли у тебя каникулы? Куда ты поедешь? Пиши. Все-таки вам с Сашей нужно   встретиться - хоть на день. Пиши, в каком месяце и где ты будешь. Что-нибудь придумаем.

16.06. 85 г.

Не помню, может, я тебе это уже писала. Я у Гамзатова прочитала: «Если у тебя нет денег до 40 лет, то и потом не будет». Я в ужасе от этих слов: боюсь, что до моих 40 лет ничего не изменится, а потом можно ничего не ждать.
Коля, ты пишешь, что живешь одиноко. Это только сейчас или ты все время так живешь? Не скупись, пиши подробнее о своей жизни. Ты же знаешь, что я хочу знать о тебе все. И мама всегда о тебе спрашивает. Странно, но после нашего развода она стала лучше к тебе относиться: ни тени иронии, уважение и даже какое-то сочувствие. Коля, согласись, она не сделала тебе столько зла, сколько ты думал. Во всем виновата я. Но меня ты простил давно. Ты хороший. Коля, я рада, что отец моего сына – ты, а не кто другой. Поэтому я за него спокойна: из него должен получиться хороший человек. Может быть, этот развод нам был необходим? Я даже не представляю, что было бы, если бы мы не разошлись. Мне кажется, было бы во сто раз хуже. А так мы поумнели все: и ты, и я, и мама. Извини, ты всегда просишь меня об этом не писать, чтоб тебя не расстраивать и не волновать. Но, по-моему, разрядка нужна и тебе. Раз в год об этом можно и вспомнить.
Ну ладно, теперь снова о деньгах (…)
На отдельном листочке я напишу тебе заказы, их размеры. Листок носи с собой в кармане и пользуйся им, когда будешь в магазинах.

Август 1985
Когда у тебя начало занятий? Было бы здорово, если бы 1-го сентября ты повел Сашу в школу! Хоть на денек не сможешь приехать? Подумай.

     10.09. 85
Коля, с чего это вдруг ты мне желаешь успехов в личной жизни? Уж не собираешься ли ты жениться? Ну что ж, я тоже желаю тебе счастья. Я не смогла сделать тебя счастливым. Может, чья-нибудь обкомовская дочка тебя утешит. Я теперь окончательно поняла, что ты со мной не хочешь иметь никаких дел, и поэтому начала подумывать о новом замужестве.  Что ты на это скажешь? Я боюсь, что, когда Саша подрастет и будет все понимать по-своему (сейчас он все понимает так, как хочу я), выйти замуж мне будет трудно или даже невозможно. А одной оставаться – это хуже смерти (и морально, и материально). Извини за эти излияния. Но мы становимся все более чужими друг для друга, а чужому человеку легче об этом сказать. Я разрешаю и тебе рассказывать мне о себе все такое, чего ты не расскажешь другим. Пиши также о своем здоровье, обо всех своих подругах. Я чем могу, помогу (поделюсь с тобой  своим опытом).

19. 09. 85
Теперь о личной жизни. Коля, у меня такое впечатление, что ты хочешь, чтоб я вышла замуж больше, чем этого хочу я. Спасибо, ты всегда был добр ко мне (после развода). Но я пока не собираюсь замуж. Вернее, не предлагают, еще вернее – не предлагает. Как только я получу предложение, я тебе все опишу. Одно скажу тебе, чтоб тебя успокоить: человек он хороший, во многом похож на тебя. Так что не волнуйся. К тому же, может быть еще ничего и не получится. Коля, ты говоришь, что поправился, - это хорошо. Но только не увлекайся кашами: если набить желудок кашей, он с большим трудом ее переваривает. Лучше ешь диетические (без зажарки) супы, борщи, бульоны.

     Мне стало ясно, что у Тони появился другой мужчина, новый  любовник.

Я  решительно отвергал ее    предложения  снова жить с нею вместе,  но сильнейшее желание  вернуться к ней и к сыну  не покидало меня ни на минуту.

 
                3
Срок учения в аспирантуре закончился, и двадцать первого октября я покинул Москву.   
  В поезде я думал о предстоящей встрече с сыном и Тоней .   «Если снова начнет уговаривать меня вернуться в семью,  сдамся, - решил я. -  Больше нет сил терпеть. Да, она изменила мне. Но кому не изменяли? Даже Наполеон не избежал этой  участи».
В восемь часов утра поезд приехал в  Везельск.   Минут за двадцать на такси я добрался от вокзала до общежития  пединститута - пятиэтажного кирпичного здания. 
Оставив свои вещи (восемь коробок и маленький холодильник) в вестибюле общежития,  я отравился в деканат, чтобы доложить о своем прибытии и решить проблему жилья. Мне разрешили временно поселиться в большой комнате на первом этаже общежития.
Часов в шесть вечера, в сумерки,  я вышел прогуляться. Серые люди, серое небо, серые фонарные столбы угнетающе подействовали на мою психику. Город казался каким-то нереальным, призрачным, чужим. Вокруг не было ни одного близкого человека.   Мне казалось, что я не домой вернулся, а, напротив, оказался на чужбине. Меня  пронзило острое чувство одиночества.   
      
На следующий день после обеда  я пошел навестить бывшую жену Тоню  и нашего сына Сашу. 
      Дверь открыла Тоня. Увидев меня, она вздрогнула.
    - Заходи, - сказала она.
Развернувшись, она стремительно побежала назад.
- Саша, к тебе папа пришел! – крикнула она на ходу.
Она скрылась в спальне.
Я зашел в коридор, снял туфли. В коридоре появился  Саша. Ему было девять лет. У него были ясные серые глаза, умное серьезное лицо.  Мы зашли с ним на кухню, сели за стол, начали разговаривать. Я заметил, что вся кухня была заполнена продуктами.
Тоня долго не появлялась. Наконец, пришла. Говорила сдержанно, холодно, как чужая. Я бросил на нее оценивающий взгляд и испытал разочарование: она постарела, располнела и самое неприятное – у нее появился живот и припухло лицо. 
Во время прошлых встреч с нею стоило мне увидеть большую грудь,  упругую попку,   моя кровь начинала  кипеть. На этот раз я не почувствовал ни малейшего сексуального влечения.  Я  смущенно отвел от нее взгляд.
Мои глаза уткнулись в торт, стоявший на столе. Этот торт Тоня приготовила сама, по ее словам, он ей не удался, и они долго не могли его съесть. Я съел кусок.
    Разговор не клеился. За столом возникло  напряжение. Тоня оставила меня на кухне наедине с сыном.  Минут через пятнадцать я  хотел вымыть руки, дернул дверь в ванную, но она не открылась.
- Ванная занята? – спросил я.
- Да, - услышал я  глуховатый сдавленный голос Тони.
«Что она там делает? Плачет, что ли?»  - удивился я.
Тоня вышла из ванны и, пряча заплаканные глаза,  сказала, что ей надо сходить в магазин.
Она  стремительно выскочила из дома. Вернувшись, она потребовала, чтобы я дал Саше номер телефона и заранее предупреждал его о своем приходе, «чтобы ребенок зря не ждал». Я с раздражением сказал, что собственного телефона у меня нет, а обременять своими личными делами вахтеров я не могу.
Я понимал, что требование Тони было продиктовано не заботой о душевном здоровье сына, а опасением, что я застану у нее мужчину. Я попытался ее успокоить.
- Ты ничего не бойся, я ко всему безразличен, - сказал я.
Она поняла, что я имею в виду, и покраснела от смущения.
- Я о тебе волнуюсь, - тихо сказала она.
- Обо мне волноваться не надо. Я воспринимаю все спокойно. Если нельзя будет зайти к вам домой, то я  буду ждать Сашу на улице.  Когда он выйдет, мы уйдем гулять. Жизнь есть жизнь…
- Это хорошо, что ты понимаешь это…
В порыве благородства я хотел сказать, что не осуждаю ее, что она права во всем. Но я не был уверен, что мои излияния будут уместными, поэтому сдержался.

   - Тоня, мне нужно поговорить о неприятном, - сказал я.
   - Ну давай! - сказала она враждебным тоном и встала в защитную позу. 
Она напомнила мне ощетинившуюся кошку,  к которой приближается собака.
-  Могу ли я снова встать в институтскую очередь на квартиру или я  числюсь  жильцом вашей квартиры? 
- Можешь, - коротко сказала она, опустив глаза.
- Вот и все. Вот и весь неприятный разговор, - сказал я
Напряжение спало. Ее лицо расслабилось.
- А ты что подумала? – спросил я.
- Я ожидала другого, - сказала она со стыдливой улыбкой.
Я знал, что она ожидала от меня. Она  думала,  что я буду претендовать на часть трехкомнатной квартиры, которую мы получили вместе. Но ее страхи не имели никаких оснований. Она плохо знала меня. Никакие сложные обстоятельства жизни не заставили бы меня требовать свою долю. Близкие люди -  дядя Толя, Саня  Макаров - осуждали меня за то, что я без боя уступил свою собственность. Но я не мог поступить иначе. Дело даже не в благородстве – качестве социальном, приобретенном. Причина кроется в моей  психической природе.
Мы вдвоем с сыном погуляли по рощице,  притаившейся на окраине города, полюбовались пейзажами. Шуршание листьев и хруст сухих веток под ногами умиротворяли меня. Потом я довел сына до дома. Когда он скрылся в подъезде, я пошел  на остановку троллейбуса.
По дороге я вспомнил, как суетилась Тоня, как она то исчезала, то снова появлялась. В голову мне пришла мысль, что она была не одна, что в спальне скрывался любовник. Мне эта сценка показалась смешной. Меня долго душил смех.
В памяти всплыли продукты, заполнявшие кухню Тони. У меня возникло подозрение, что они заготовлены на свадебную вечеринку, что Тоня выходит замуж. Почему бы и не выйти?  Женщина она привлекательная, сексуальная, не старая, да еще с квартирой. 
Я вдруг осознал, что Тоня стала мне чужой.  Я испытал облегчение. 
Чуть позже в груди защемило. Возникло такое чувство, будто я безвозвратно потерял что-то важное и ценное. К горлу подступил комок. 
В памяти всплыли ее слова, сказанные мне перед разводом: «От тебя ни любви, ни денег». Денег от меня, ассистента,  она действительно получала немного. А вот любви?  Пожалуй, чувство, которое я к ней испытывал, нельзя назвать любовью.  Но  это чувство было сильнее любви. Есть любовь, есть страсть, а есть что-то такое, что не имеет названия. Вряд ли это чувство  можно назвать привычкой. Более всего оно похоже на наркотическую зависимость. 

                4
В начале ноября  я узнал от одной  знакомой, что, Тоня вышла замуж. Вскоре я получил от нее письмо. 
«Коля, - писала она, - с алиментами я, конечно, подожду, сколько тебе будет нужно. А не писала я тебе потому, что не знала, как тебе сказать, что я выхожу замуж, все ждала, что тебе об этом скажет кто-нибудь другой. Судя по тому, что ты «рад за меня», тебе это стало известно. Я бы хотела, чтобы ты на самом деле был рад. Еще больше я бы хотела, чтоб ты женился и чтоб тебе повезло. Не будь слишком разборчивым, женись на той, которая тебя полюбит, но только потом люби ее  и ты за это. В общем, учись на прошлых ошибках.
В воскресенье, 6-го числа, можешь прийти часам к 12-ти, погулять с ним, но давай подумаем о нем: не слишком ли и ему будет тяжело разрываться между нами и тобой. Тут столько событий для него, все вновь, он и так стал плохо спать: засыпает в час ночи, хотя ложится в 10 – 10. 30. Ведь он уже большой, все понимает, и его душа болит. Коля, я прошу тебя, хотя бы пока месяца два-три, пусть он привыкнет к нему (хотя они знакомы 3 года). Ты не думай, я без всякого умысла против тебя это говорю, я просто представляю себя на месте Саши. Мне и то тяжело, особенно тяжело стало, когда ты приехал в Везельск. А ему (Саше) это будет вообще не под силу».
Далее следовали ее рассуждения о правильном воспитании сына. Она просила меня не баловать его ненужными подарками, чтобы он ради них не заигрывал со мной.
Заканчивалось письмо словами: «А вообще подумай над моим предложением на счет того, чтобы пока вам не встречаться (эта мысль, кстати, пришла мне после того, как я написала «приходи к 12-ти часам» - так что не думай, что это какой-то хитрый ход с моей стороны). Делай, как хочешь, я полностью полагаюсь на твой разум, думаю, что его покой (душевный) тебе так же дорог, как и мне.
Тоня. 29. 11. 87.»
Еще недавно, когда я думал о ней, меня терзали приступы ревности и злобы. Теперь же она не вызывала у меня ни  малейшего раздражения. Мне хотелось, чтобы ее жизнь была радостной и счастливой.
В конце февраля я получил от нее еще одно письмо:
«Ты не обижайся, что мы долго не отвечали: я лежала в больнице, а мама уехала к бабе Даше по телеграмме – она заболела.
Меня пока из больницы не отпустили. Я не знаю, как быть: ни мамы нет, ни я не могу, да и Саша недавно переболел ОРЗ и еще не окреп для дальних прогулок по городу. Может, еще потерпишь до тепла? А там и мама приедет, она, думаю, сможет повести Сашу на встречу с тобой.
Коля, извини Сашу за то, что он не поздравил тебя с праздником: я была в больнице, мама закрутилась в заботах – некому было ему подсказать».

 
                5
Мы встретились с Сашей в марте возле  универмага «Маяк».   Шерстяная шапочка-петушок, надетая на его голову,  придавала ему трогательный вид.  Он принес мне последнюю конфету:
- Ешь. – Он посмотрел на меня своими ясными глазами.
- А ты?
- Я не хочу.
Мы погуляли по городу. Я стал расспрашивать о его жизни.
- Без отца плохо как-то. Как-то плохо, - сказал он.
Мое сердце сжалось от жалости.
Мы обсудили замужество Тони.
- Это вполне естественно, - сказал я. – Нельзя же маме всю жизнь жить одной. Называй своего отчима папой. Я не возражаю. Но фамилию не меняй!
Для меня было важно, чтобы он носил мою фамилию.  Мне казалось, что если он поменяет мою фамилию на фамилию отчима, то я потеряю сына. 
В сумерки я проводил его на остановку троллейбуса. Я сунул ему десятку – красную помятую ассигнацию.
Он сел в троллейбус. Когда троллейбус поехал, мне стало нестерпимо жаль сына, жаль себя. Я почувствовал себя бесконечно одиноким. Где-то там были свет, уют, Тоня, ее роскошное тело в домашнем халате. А я был один.  Комок подступил к горлу. Слеза потекла по щеке.  Мне кажется, никогда в жизни я не переживал такого состояния ненужности, бесприютности и такой жалости к себе. 

                6
Я договорился со Светой, кастеляншей общежития, о смене белья и, сидя на кровати,  поджидал, когда она подаст мне сигнал к действию. Раздался стук в дверь моей комнаты. Я схватил белье и бросился к выходу. Открыл дверь: передо мной стояла моя  бывшая теща Вера Алексеевна.  Ее внезапное появление вызвало у меня сильнейший шок.  Я на мгновение оцепенел. Она смущенно улыбалась:
- Что, не ждал?
- Заходите! – сказал я.
Я был искренне рад ее приходу. Мне хотелось с нею поговорить. Я усадил ее за стол, предложил чаю. Но она отказалась. Она куда-то спешила.
Она почти не изменилась за последние годы. Ей было за шестьдесят, но у нее была приятная внешность:  красивая фигура,  довольно молодая кожа. Несомненно, в молодости  она была привлекательной женщиной. Не зря ее ревновал, а  в пьяном виде даже бил муж.      
- Я принесла фотографии, - сказала она и передала мне альбом, о существовании которого я начисто забыл. Я положил его на стол, в сторону.
- Ну как вы там поживаете? – спросил я.
- Ничего, хорошо. Ты спрашивай, что тебя интересует. - Всем своим видом она давала понять, что очень торопится. Ее лицо выражало нетерпение.
- Ну хорошо. Тогда о самом главном. Как там Саша поживает?
- Недавно опять переболел. Не ходил в школу. Тоня ему сказала: «Не ходи».
- Мне давно хочется с ним встретиться. А на улице сырость.
Замечаю: Вера Алексеевна мнется, что-то хочет сказать.
- Со встречей надо повременить, - решилась она.-  Ему будет тяжело.  Он не может разрываться между вами. Ведь  он  о  технике с ним много говорит.
Она имела в виду отчима Саши.
- Я понимаю… - выдавил я.
- Лучше вам не встречаться, - твердым тоном проговорила она.
Я почувствовал, как комок подкатил к горлу.
- Не могу. Я привык, что у меня есть сын, - выдавил я из себя. 
Видимо, вид у меня стал жалким. Бывшая теща сказала:
- Я понимаю. Но нужно подумать о нем. Ведь это его травмирует. Он же такой умный. Все понимает. Если бы ты был ему безразличен, то он бы не переживал.
Я вспомнил, как три года назад в Славянске, где во время каникул он жил с бабушкой и куда  я приезжал к нему, он меня уговаривал вернуться к ним, и сердце мое пронзила жалость.
- Я понимаю… А как он?
- Он дал мне и Тоне прочитать  письмо, которое ты ему прислал. Я спросила у него, будет ли он с тобой встречаться. Он сказал, что ему будет тяжело.
- Значит, он сам так сказал…
- Я же врать не буду.
- Я вам верю.
  Мы вышли на улицу, направились на остановку троллейбуса, по пути обсуждая мучительный вопрос.
- Раз он сам хочет, встречу, конечно, можно отложить. Все равно когда-нибудь он вернется ко мне.
Теща испугалась. Ее стальные глаза широко раскрылись.  Я поспешил уточнить свои слова:
- Я имею в виду, что он захочет со мной общаться.   
Мы пришли на остановку. Подъехал троллейбус.
- Передавайте привет Саше, - попросил я, - если, конечно, можно.
- Да он знает, что я к тебе поехала.
Вечером рассматривал старые фотографии,  на которых были изображены Тоня, Саша, и обливался слезами.
«А ведь мог быть счастливым человеком, если бы мы жили отдельно от Веры Алексеевны, - думал я. – Но под одной крышей с нею наша семья была обречена».
Саше я решил не писать. «Что делать! – думал я. - Такова жизнь. Надо мужественно принять очередной удар судьбы». 
На следующий день я проснулся от головной боли в пять часов утра. Я не знал, отчего боль – от магнитных бурь или же от вчерашних горестных размышлений. Выпил таблетку цитрамона – не помогло. Выпил другую и, борясь с тошнотой, стал думать о прошлом. Была у меня когда-то семья - жена, сын, а теперь никого.
В памяти всплыл эпизод из семейной жизни.  Включилась фантазия.
Тоня прижимает мою голову к своей большой горячей груди и говорит: «Где ты еще найдешь еще такую, как ее». Тогда я ничего не сказал я ей, а сам подумал: «Найду и получше». Но теперь в воображении я говорил ей: «Конечно, никогда и нигде. На свете нет женщины лучше тебя. Ты самая красивая, самая нежная, самая страстная, самая умная, самая сексуальная. Можно я тебя поцелую». «Да», - говорит она и целует меня в губы. «Нет, я хочу целовать не только твои губы. Я хочу целовать тебя всю. У тебя самая лучшая в мире попка и самые красивые ноги». Мои губы впиваются в ее бедра,  продвигаются вверх… 
Но эта сцена была возможна лишь в воображении.  Настоящее было печально: я был совершенно одинок. От этой мысли защемило в груди. Когда я умывался, в зеркале отражались мое  осунувшееся лицо, впавшие глаза, синие круги под глазами и морщинки вокруг глаз. «Плохи мои дела», - подумал я печально. 
«Не буду писать сыну, - думал я. – Только ко дню рождения пошлю ему подарок и напишу: «Поздравляю те, сынок. С Днем рождения. Будь счастлив.  Я верю, что когда-нибудь ты захочешь со мной встретиться. Сколько пройдет времени, когда у тебя появится такое желание, я не знаю, но я уверен, что рано или поздно это время придет».

Визит бывшей тещи вывел меня из состояния психического равновесия. Моя нервная система взвинтилась до предела. 
В «Утренней почте» песенку про собаку Люси спел  мальчик, кажется Гарик. Ему было лет семь, не больше. У него был приятный голос, симпатичное лицо, не было  одного зуба. Он напомнил мне маленького Сашу. Сердце мое дрогнуло, и начался новый приступ ностальгии. Давили стены. Чтобы не сойти с ума, я хотел куда-нибудь убежать.  Потом пришел в себя, снова стал печатать на машинке лекцию по стилистике.
Депрессия

1-го мая я проснулся рано, часов в шесть, и, воткнув ноги в старые разбитые тапки,  пошел на кухню варить вермишель. Только  открыл дверцу шкафчика, как из него вывалилась пустая стеклянная бутылка из-под кефира и,  упав на бетонный пол, разбилась вдребезги. «Полтинника как не бывало», - подумал я с горечью (пустые бутылки я сдавал в магазин). Я сделал шаг в сторону – в ступню вонзился осколок  стекла. «Вот теперь настоящая неприятность, - подумал я, - а полтинник – пустяк».
Я стоял на одной ноге и пытался вытащить из другой стеклышко, когда меня оглушил грубовато-добродушный голос стоявшей в дверях  Петровны - грозной вахтерши:
- Это  у тебя тут разбилось?
- У меня.
- Ногу поранил?
- Да, стекло в ноге.
- А я подумала, что это окно разбили.
Успокоенная, она пошла на свой боевой пост, а я изловчился и вытащил, наконец, стекло.
     Я вспомнил, как пять лет назад во время демонстрации я встретил на площади Сашу и Тоню. Увидев меня, Саша засиял от счастья. Его маленькие ручки вцепились в наши с Тоней руки и не выпускали их.  Он пытался соединить нас.  Более всего на свете мне хотелось тогда жить с ними, но  это было невозможно, и мне было нестерпимо жаль сынишку.
«Вдруг мне и сегодня повезет, - подумал я.- И я увижу их».
Я вышел на улицу. Было холодно, дул пронизывающий ветер, но я не стал возвращаться домой, чтобы надеть плащ.   
Когда наша колонна проходила по площади,  я жадно всматривался в толпу. Но на этот раз ни сына, ни Тони не было. Мы жили с ним в одном городе, но  нас разделяла пропасть.
    В центральном парке, через который я проходил, уже начались народные гулянья.  Вокруг царила праздничная атмосфера. Но ни детский гомон, ни  вращающиеся карусели, ни лошади, бегавшие по кругу,  не радовали меня. В голову лезли только мрачные мысли.   
Настроение стремительно падало.   Душа  надрывалась от отчаянного крика,  заходилась  от  рыданий.  «Отчего  такая тоска? Отчего такая боль? Когда моя душа успокоится?  - спрашивал я Всевышнего и не получал ответа. 
Грустная новость
В конце мая начались вступительные экзамены на заочном отделении.   
На сочинении  я сидел рядом со своей новой знакомой Лидией Васильевной,  женщиной лет тридцати восьми, невысокого роста, бесформенной, с редкими зубами, некрасивой,  но доброй и порядочной.  Выяснилось, что она работает в одной школе с Тоней, моей бывшей женой. -  А вы знаете, что у вашей бывшей жены родился сын? – спросила она.
- Нет!
«Так вот почему при встрече она была такой полной. Она же была беременной», - пронеслось у меня в голове.
- Когда она выходила замуж, она была уже давно беременна, - подтвердила  Лидия Васильевна мою догадку.
Вначале я развеселился. «По-прежнему верна своей тактике: сначала забеременеть от мужчины (надо отдать ей должное: она не боится риска), а потом затащить его под венец», - думал я о бывшей жене.  Но чуть позже я загрустил.
- Что,  переживаете? – спросила моя собеседница.
- Да нет. Раньше переживал. А теперь … Мы же пять лет не живем вместе.
Лида стала мне сочувствовать:
- Когда я увидела вас, я сразу поняла, что вы не подходите друг другу.  Вы лучше. Не знаю, как вы могли с нею жить.   
Она напомнила мне о  скандальной истории, в которую попала Тоня, когда работала еще  в финансово-экономическом институте (в то время мы еще жили вместе). Тоня поднималась по лестнице на второй этаж. Жена любовника Тони   на глазах десятков студентов, сотрудников  с криком: «****ь! Сучка!» -  набросилась на нее с кулаками, избила ее. У Тони опухло лицо,  под глазом появился  синяк. 
Хотя после того случая прошло много лет, я снова ощутил себя рогоносцем, и  мне стало  стыдно.
 
                7
Я послал  бывшей теще письмо, в котором предложил встретиться, чтобы передать сыну бинокль, который я купил ему в подарок.  В шесть часов вечера в дверь тихо постучали, и в комнату сразу же вошла Вера Алексеевна - не в ее правилах ждать, когда ей разрешат войти.  На мне были лишь трусы и майка. Я вскочил с кровати,   спрятался за дверь шкафа, натянул брюки.
Визит бывшей тещи меня несказанно обрадовал: от нее я мог узнать, как живет Саша.
- У вас время есть? Может, чайку с сочниками попьем? – спросил я.
- Нет, не надо. Я б хотела, чтоб ты меня проводил.
Я быстро переоделся,  отдал Вере Алексеевне бинокль, и мы пошли в центр города.
Мы были дружелюбно настроены друг к другу. Когда мы переходили через дорогу,  я увидел, что к  нам на большой скорости приближается машина. Я схватил бывшую тещу за руку и стремительно потянул с опасного участка.
По дороге она рассказывала о Саше:
- О тебе мы с ним не говорим, но он тебя не забыл. Учится на четверки и пятерки. Недавно снова переболел. Гена приделал к велосипеду фонарь. Они часто говорят о технике. Саша спрашивает, а Гена отвечает. 
- Сейчас ему тяжело. Встречаться вам еще рано, - сказала она на прощанье. – Но придет время, и вы будете с ним друзьями.
Осознание того, что когда-нибудь с Сашей  мы будем друзьями,  вызвала у меня в груди вспышку радости. «Скорее бы пришло это время», - подумал я.
Я догадывался, почему он сам избегает встреч со мной: с моего одобрения он называл отчима папой и не знал, как обращаться ко мне.  Называть же папами сразу двух мужчин ему казалось кощунственным.   

                8

Наконец,  мораторий на общение  с сыном был отменен. Но Саша   не  сразу откликнулся на мое предложения встретиться, и я  вынужден был довольствоваться эпистолярной формой общения с ним. Мне не хотелось, чтобы мои письма  были   назидательными и скучными. Вместе с тем мне хотелось передать ему свой жизненный опыт. 
«Помни, жизнь тебе предстоит нелегкая, - писал я ему.  -  Не повторяй моих ошибок. Не будь таким романтиком, как я. Трезво смотри на жизнь и на людей».   
Наконец состоялась наша встреча.  Мы гуляли по городскому  парку, катались на каруселях, затем  зашли в исторический музей и посмотрели панораму танкового сражения. Меня восхищала техническая эрудиция Саши. Не я ему, а он мне рассказывал, как устроены танки, катюша, окружавшие музей. Паровоз, стоявший в детском городке, ему не понравился только потому, что у него отсутствовали какие-то  детали (какие – я так и не понял).
Я успокоился, когда  узнал, что живется сыну неплохо, что  его не обижают, что  отчим дядя  Гена регулярно ремонтирует его велосипед. 

Я смотрел по телевизору встречу с режиссером и актером Роланом Быковым.  Мне  понравилась его мысль, что  главное чувство в мужчине – это чувство отцовства. 
В начале июля  от Саши неожиданно пришло письмо, в котором он предлагал встретиться и вместе сходить на пляж. Его предложение обрадовало меня: я дорожил каждой встречей с ним. 
На следующий день погода внезапно испортилась: небо заволокло тучами, солнце исчезло с неба. Я боялся, что сын не придет, но мои опасения оказались напрасными: встреча состоялась.
Мы катались на лодке. На веслах сидели по очереди.
Я расспрашивал его о жизни. Он отвечал, правда, довольно скупо и сдержанно.
Его мысли были поглощены предстоящей поездкой в Ростов к дяде Валере, к которому он собирался отправиться вместе с бабушкой, в последнее время жившей в Ахтырке.
В лагере Саше не довелось побывать. Его не отпустила Тоня.
- Там халатные воспитатели, за детьми не следят, и те тонут, - объяснил Саша решение матери.
Брат Сережа подрастал. Недавно ему исполнился годик. Саша сказал, что именно из-за именин брата, на которых он должен был присутствовать, в прошлый раз  он не смог прийти ко мне. 
Я поинтересовался, какие у него политические взгляды. Оказалось, что мы единомышленники.
- Пусть бы лучше был НЭП или капитализм, - рассуждал он. -  А то у нас ни продуктов, ни вещей. А у них все есть.
Я рассмеялся:
- Хоть живем врозь, но остаемся единомышленниками. Гены дают о себе знать. А ты за многопартийную или однопартийную систему?
На этот вопрос ответ последовал не сразу. После паузы он сказал:
- Мне все равно.
Но потом, видимо, заметив мое разочарование, поправился:
- Нет, я за многопартийную.
Я изложил ему свой взгляд на  вопрос:
- Сейчас, может, преждевременно вводить у нас многопартийную систему: у людей низкая политическая культура, и может произойти кровопролитие. Но в перспективе нам нужна многопартийная система.
Саша натер на ладонях мозоли.  Мы  пошли в городской парк, где отдали дань  всем аттракционам.   
Опасаясь за его безопасность, я пошел его провожать, но я так волновался за сына, что сам создавал критические ситуации. Первая опасная ситуация возникла возле парка. Мы подошли к дороге. Сначала я  устремился за толпой, но потом внезапно сдрейфил, остановился.  Саша заметался, на лице изобразился испуг. Мимо нас неслись автомобили. К счастью,  обошлось без жертв.
Мы подошли к троллейбусной остановке. Он хотел уехать один.
- Признайся, ты не доверяешь мне? – спросил я сына. – Со мной трудно переходить дорогу.
Он признал этот факт. Но я не мог отпустить его одного.
Вторая неприятность ждала нас уже в конце пути, недалеко от дома Саши. Вышли из троллейбуса.
- Давай пойдем с людьми, - предложил я.
Он не возражал. Люди, настырные, бесстрашные, лезли прямо под колеса. Я опять не выдержал, остановился. Мы отстали от людей. Нерешительность могла  дорого стоить нам. Я увидел, как на нас несется грузовик. Я схватил Сашу за руку. Все тело мое напряглось до предела. Не за себя было страшно, за сына.
Грузовик на большой скорости пронесся мимо нас. «Пронесло!»
- Козел! Не остановился! Не пропустил! – вгорячах выругался  Саша.
Мы добрались до тротуара. Саша что-то пробурчал себе под нос, стал спешно прощаться  со мной.
У меня возникло подозрение, что он не хочет афишировать наши отношения.  Ведь у него был отчим, которого он называл папой, и ему явно не хотелось, чтобы знакомые и соседи увидели его в обществе второго папы. Я нисколько на него не обиделся: ведь иметь сразу двух отцов противоестественно. 


                9
        Центральный универмаг  был похож на муравейник:   тысячи покупателей, как муравьи, двигались по нему в разных направлениях.
Выяснив,  что в отдел «Радио-музыки»  новые пластинки не поступали, я направился в отдел мужской одежды.  Вдруг кто-то окликнул меня сбоку. Я повернул голову и увидел высокого,  голубоглазого мальчика лет двенадцати, который, улыбаясь, смотрел на меня.  В течение двух-трех  секунд я не мог его узнать. Я напряг память -    произошло озарение: «Это же сын мой, Саша».
  Мы поздоровались. Он представил мне своего спутника -   смуглого кареглазого  подростка с треугольным лицом и острым подбородком:
  - Это Игорь. Мы вместе были в санатории.
  Игорь несколько  уступал моему сыну в росте и в ширине плеч.   
    Мне стало стыдно, что я не сразу узнал сына. Я не сомневался, что ребята заметили мое  замешательство, и сделал попытку хоть как-то оправдаться: 
  - Как ты быстро меняешься. Растешь не по дням, а по часам. 
- Да, уже маму догнал, - с оттенком гордости произнес Саша. 
- Да и пальто  на тебе  новое появилось.
- Это не пальто, это плащ-пальто, - поправил он. – Мне его недавно купили.
   - Бледный ты какой-то.
  - Мне аппендицит сделали.
- Аппендицит? – ужаснулся я.  – Когда? 
  - Второго декабря.
  - Чуть больше месяца назад?  Как себя чувствуешь?
  - Хорошо. Операция прошла хорошо. Аппендицит был гнойный, но не разорвался. Смогли удалить.
  - Что ж вы мне не дали знать? Я бы навестил тебя в больнице.
  - Мама вспомнила об этом за несколько дней до выписки. Письмо все равно не успело бы до тебя дойти.
Мы вышли на улицу. Дул сырой ветер. Холод проник под пальто, под воротник, и по телу прошла  дрожь.
Мне не хотелось ударить лицом в грязь.
- Давайте сходим в кафе, - предложил я. – Попьем кофе, поедим пирожные.
- Мне нельзя, - буркнул Игорь угрюмо. – У меня живот болит. Мне пора домой.
- Давайте зайдем в тир, постреляете, а потом ты, Игорь, пойдешь домой.
Ребята согласились. Мы перешли дорогу и зашли в тир,  размещавшийся в подвале пятиэтажного здания – бывшего общежития нашего института, в котором несколько  лет я прожил с Тоней, Сашей и Верой Алексеевной, моей бывшей тещей –  психопаткой и вампиром.  До сих пор с содроганием вспоминаю, как она, выждав, когда Тоня уйдет на работу, открывала дверь в нашу комнату  и без всякой причины говорила мне с ненавистью: «Мерзавец!» - и быстро закрывала дверь.  Меня потом весь день трясло от бессильной злобы, от желания задушить сумасшедшую старуху. 
- На все. – Я протянул стоявшему у стойки старику  рубль.
- С сегодняшнего дня подорожали, -  предупредил он. – Теперь штука стоит пять копеек.
- Если мало будет, вы скажите, - обратился я к ребятам. – Я еще куплю.
Первым стрелял Саша. Его выстрелы были неудачны. Если в прошлый раз после каждого выстрела падала какая-нибудь фигура, то теперь упал только один болт.
- Винтовка плохая, - объяснил Саша причину своей неудачи, - не поймешь, как бьет – по центру или в обрез.
Он сделал пять выстрелов, и винтовка перешла в руки его товарища. «Чуткий, - отметил я не без удовольствия. – Как я в молодости».
- Еще хотите? – спросил я ребят, когда пульки кончились.
Они отказались. 
- Куда теперь пойдем? Может, в кино? – спросил я.
    Саша согласился, а Игорь отказался. Он угрюмым тоном сказал, что торопится домой.
  Нежелание Игоря составить нам компанию меня нисколько не огорчило,  так как мне хотелось пообщаться с сыном наедине. Тем более, Игорь не включался в разговор, и его молчание начало меня тяготить.
   Мы обошли близлежащие кинотеатры. И в «Видеозале», и  в «Победе» шли неинтересные фильмы.
  Я предложил зайти в универмаг «Детский мир» в надежде там купить что-нибудь ребятам, но они  отказались.
  - Мы там уже были, -  сообщил Саша. – Там ничего подходящего нет.
Я был в растерянности. Я не знал, как развлечь своих спутников. Мой отцовский авторитет  был под угрозой.
- Мама говорила, что в «Радуге» идет очень смешная кинокомедия – такая же, как «Операция «Ы»», - вспомнил Саша.
- Так пойдем же скорее туда! – обрадовался я.
- Я домой, - повторил Игорь угрюмо.
Я предложил проводить Игоря до остановки. Мы направились   к стадиону. Ботинки скользили по льду, покрывавшему тротуары. Приходилось балансировать.
- Я ваши планы не нарушил?  Вы уже пообщались? – спросил я.
- Нет. Мы в полвторого встретились.
Я посмотрел на часы: они показывали три.
Возле подземного перехода с лотка продавали яблоки, мандарины и лимоны. Я встал в очередь.
- Подожди,  сейчас куплю фруктов. Угостишься, - обратился я к Игорю.
- У нас дома много, - буркнул он.
- Ну как хочешь.
Он скрылся в подземном переходе, а мы, купив мандарин и яблок, сели в троллейбус и поехали в кинотеатр.
    Мы вышли из троллейбуса, направились к кинотеатру. Когда проходили мимо фотоателье, у меня появилось желание сфотографироваться   на память, но Саша не проявил энтузиазма.
Что-то не хочется, - сказал он, поморщившись.
  У меня возникло подозрение,  что он соблюдает правила конспирации. Видимо, он скрывает от отчима, что встречается  со мной, и боится, что фотографии его разоблачат. 
   В кинотеатре нас постигла новая неудача. Выяснилось, что показывали не  смешную кинокомедию, ради которой мы проделали длинный путь, а другой неинтересный фильм, на который Саше идти не хотелось. Что оставалось делать?
   - Пойдем ко мне в гости, - предложил я. - Посидим, чаю попьем.
От кинотеатра до моего общежития расстояние небольшое. По пути я купил в кафе торт.
- Как живете? – спросил я у Саши.
- Нормально. Мама пошла работать. Раньше денег не хватало.
Я вспомнил Тоню, и сердце мое болезненно сжалось.
- Это правильное решение.
    При упоминании о деньгах мне стало немного стыдно: моя материальная помощь сыну, конечно, недостаточна.
- Мне купили магнитолу.
- Не обижают тебя?
- Нет.
    - Впрочем, если бы обижали, то магнитолу бы не купили.
    - Магнитолу купила бабушка, - уточнил он.
  «Да, она всегда была альтруистом, - подумал  я. – Все до последней копейки отдавала дочери и внуку».
- Как брат? 
- Очень нервный. Невозможно с ним. Замучил всех.
- Что мама с бабушкой говорят? С тобой легче было?
- Да. Говорят, со мной горя не знали.
Мою грудь наполнила гордость. «В меня пошел, - пронеслось у меня в голове. – Мои гены. У меня получаются хорошие дети».
- Он все время нервничает, - с воодушевлением рассказывал Саша. – Теперь стало ясно, что он заикается. К бабке собираются вести страх выливать.
- А сколько ему сейчас?
- Два с половиной года.
- Ты в два с половиной года был очень общительным, - вспомнил я. – Со всеми находил общий язык. Однажды я пригласил в гости своих учеников-иностранцев. Ты засыпал   чернокожего студента вопросами. «Дядя Чанжвок, а почему у тебя черные руки?» Мы объяснили тебе: в Африке, мол,  знойное солнце, и кожа чернеет от загара. Твое любопытство, казалось,  было удовлетворено,  но через несколько минут последовал новый вопрос: «Дядя Чанжвок, а почему у тебя черные уши?» Мы  ответили и на него. Но и после этих дополнительных разъяснений тебя продолжала  томить жажда познания.  «Дядя Чанжвок, а почему у тебя черная шея?» –  спрашивал ты.  А сейчас ты общительный?
- Не очень.
- Почему?
- Да у меня слишком слюней много. Когда я говорю, они изо рта летят. Приходится больше молчать.
- Книги, которые я тебе давал, ты прочитал?
- Да. За несколько дней. Очень понравились. Почему такие книги не издают? Печатают что попало.
- Я тебе дам еще такие же интересные книги.
Мы зашли в общежитие, прошли по длинному коридору.
       - Какая у тебя комната маленькая! – изумился Саша, когда мы переступили порог моего жилища.
Мне стало стыдно перед сыном: я дожил до тридцати шести лет, а живу в конуре. 
- Квартиру не дают? – спросил он.
- Нет. Ты же знаешь, как трудно у нас с жильем.
  «Интересно, знает ли он, что я оставил им квартиру?  - мелькнуло у меня в голове. – Наверно, нет».
Мне неприятна была мысль, что  квартира, в том числе и моя доля, рано или поздно достанется не моему сыну, а постороннему мальчику.
- Я надеялся, что когда ты вырастешь, у тебя будет жилье, но теперь у тебя есть брат и отчим.  Ты с кем в комнате живешь?
        - С бабушкой.
        - А мне она недавно  приснилась, - сказал я. – Идет она по многолюдной улице. Солнце яркое, яркое. Увидел я ее – и в сторону, в толпу, нырь, чтоб не заметила меня. И  драпать! Подальше от опасного места. Бегу, а  в голове мысль вертится: «А вдруг с нею Саша?» Останавливаюсь, иду назад. Снова вижу ее, а рядом с нею ты идешь – только не такой, какой ты сейчас, а такой, каким был пять лет назад, когда ты приезжал с нею ко мне в Москву. Иду навстречу к вам.
Все тело Саши сотрясалось от беззвучного смеха.   У него была своеобразная манера смеяться. 
- Я тоже недавно видел тебя во сне, - сказал он.   
На душе у меня было легко, не было скорби, которая всегда окрашивала все наши прежние встречи.
    - Отчим знает, что мы встречаемся? – поинтересовался я.
    - Не знаю, - буркнул Саша. – Мы об этом не говорим.
   - В прошлый раз ты не хотел взять сразу много книг. Почему? Чтобы отчим не догадался, что мы с тобой встречаемся?
         - Может быть.
         - Ты не хотел в прошлый раз, чтобы я провожал до самого дома. Тоже по этой причине?
        - Может быть.
  Я решил познакомить его со своей фонотекой. Включил проигрыватель. Зазвучала музыка Баха.
- Нравится?
- Да, ничего. Неплохая музыка, - сказал он сухо, из вежливости.
После Баха я поставил пластинку с концертом группы «Пинк-Флойд». Его поразила не сама музыка, а продолжительность вступления.
Он заметно скучал.
- Мне пора, - сказал он, отдав должное музыке. – Я же не знал, что тебя встречу. Не предупредил. Дома будут волноваться.
Мне не хотелось с ним расставаться.
- Сейчас, еще одну песню послушаем, - удерживал его я. -  Минут через десять пойдем.
Закрутилась пластинка с песнями  Высоцкого. Чтобы усилить комический эффект от песни, я стал изображать алкоголика и дебошира, от имени которого пел  бард.  Саша беззвучно смеялся.
На прощанье я дал ему  три книги – повести Беляева, «Прерию» Купера, «Таинственный остров» Жюль Верна.  У него глаза загорелись:
- Как раз эти книги я хотел почитать.
      Он наотрез отказался взять с собой остатки торта и  фрукты. Я понимал, что он не хочет нарушать правила конспирации.
    Я проводил его до стадиона. Когда я  протянул ему десятирублевую ассигнацию, он отстранился назад:
- Не надо, не надо.
Я проявил настойчивость, и ассигнация исчезла у него в кармане.
Подъехал его троллейбус.
- Ты пиши, - сказал сын на прощанье. – Мы встретимся.
Троллейбус  уехал. Я остался один.  Мне стало немного грустно, но душа моя не обливалась слезами, как в былые времена, когда я расставался с сыном после очередного свидания. 
На небе загорелись звезды. Я шел по улице, предаваясь философским размышлениям.   Вдруг меня как обухом по голове ударило: «Я же забыл оставить  Басаргину  ключ от комнаты!»
В моем холодильнике хранилось три килограмма мяса, которое мать Игоря, моего приятеля,  гостившая у него уже с неделю,  собиралась взять с собой в Уфу.  Игорь заходил ко мне утром и предупредил меня, что мать уезжает вечером - поезд отправлялся в 18. 45.  Я посмотрел на часы: 17.40.
Я бросился на остановку. На каждой остановке троллейбус стоял, казалось, целую вечность. Ничего не поделаешь: час пик.
Когда я подбегал к общежитию, я увидел, как Игорь Басаргин с обезумевшим лицом несется по тротуару в сторону троллейбусной остановки.
- Игорь! Назад, - закричал я.
Он остановился, обернулся, увидел меня,  и мы вместе помчались назад, в общежитие.
  Открылась одна дверь, другая. Я метнулся к холодильнику. Мясо примерзло к морозильнику.  Рывок. Хруст. 
     Игорь с мясом  исчез в темноте.  Вернулся через час.
     - Успел! – сказал  он, вернувшись.
  С моей души свалился камень. 


Новая встреча
 
Саша пришел ко мне накануне праздника советской армии.  Из его сумки  вынырнула маленькая цветная декоративная кадушка. 
- С праздником! - сказал он и протянул протянул кадушечку мне.
В ответ я подарил ему десять рублей.   
- Надо в дело пустить, - сказал он солидно, пряча в карман ассигнацию.
- В какое дело?
- Спекульнуть.
- Да ты что! Разве можно!
- А что плохого в спекуляции? – возразил он  с чувством собственной правоты.
- А что хорошего?  Покупаешь  по одной цене, а продаешь по другой.  Это же обман людей. 
- Вообще-то да, у нас обман. Это на западе спекуляция – бизнес.
Он положил на стол книги, которые я давал ему в прошлый раз.
Я  надеялся посидеть с ним за чаем, поговорить, но он отказался и от чая и от торта.
- После прошлой встречи у меня ныл желудок, - объяснил он.
Я предложил ему сходить в кино, но  он отказался.
     - Дома у нас  кабельное телевидение,   каждый день смотрю детективы и фильмы ужасов. Уж надоели, - пробасил он.
         Я не знал, чем его занять. Меня охватило чувство беспокойства.   
         Я всмотрелся в него и  испытал шок: за месяц он снова изменился до неузнаваемости.  Ему было двенадцать лет, но ростом он уже вымахал с меня. Детские черты стерлись. Его лицо выражало чувство  собственного достоинства, уверенность в себе. Широкие плечи производили впечатление мощи. Я совершенно не ощущал себя отцом  этого юноши. 
- Я приготовил тебе книги, - сказал я. – Дефо, Агата Кристи, Герберт  Уэллс.
Он поморщился:
- Не надо.
- Почему? –  огорчился я.
- У меня дома целая полка книг есть. Не читаю.
«Когда ему читать, если он каждый день смотрит детективы и триллеры», - подумал я с досадой.
- Жаль, - проговорил я огорченно. -  А я собирался достать тебе еще интересные книги. Эти-то ты хоть прочитал? - Я показал глазами на стопку, лежавшую на столе.
- Эти прочитал. Самая интересная из них – «Прерия» Купера.
- Может, возьмешь, - я положил руку на книги,  от которых он отказался.
- Нет, нет.
Мое самолюбие страдало. Его решительный отказ от книг разрушил мою отцовскую иллюзию влиять на него, формировать его личность.
Я заговорил о Роме, о рождении которого  Саша уже знал из моего письма.   
В глазах его вспыхнул живой интерес:
Ну и как он?
Нормально, только у него чересчур  короткие ноги.
На лице его мелькнула загадочная улыбка. 
- Во вторник в Полтаву едем, - проговорил он хрипловатым голосом. – На соревнование по волейболу.
- Вся команда едет?
- Нет, только трое из команды.
- Выходит, ты хорошо играешь?
      - Выходит. Наверно, в маму, - пошутил он, сдержанно улыбнувшись.
Моя бывшая жена, несмотря на невысокий рост, в школьные  и студенческие  годы ходила в секцию по волейболу  и участвовала  в соревнованиях.
Ты по-прежнему капитан?
По-прежнему
         Я еще раз внимательно окинул его взглядом.
      -  А ты окреп, вырос, - похвалил я его.
- Тренируюсь, витамины пью, протеины употребляю.
- Только будь осторожен. Не загуби себя.
- Не загублю. – Он поморщился. Мои наставления утомляли его. 
Я уже знал,  что он  занимается тяжелой атлетикой, что его любимый снаряд – штанга.
     Он предложил пойти в парк, на аттракцион, я не возражал. Мы вышли на улицу и через пять  минут  подошли к перекрестку.
         На светофоре  горел красный свет, но Саша,  не сбавляя  шага,  вышел на  дорогу,  хотя к перекрестку приближался грузовик.  Пришлось последовать за ним. Он менялся на глазах. Еще во время предыдущей  встречи  он переходил улицу только на зеленый  свет.
    - Раньше я соблюдал правила дорожного движения, теперь нарушаю, -  сказал он.
- Почему?
- Люблю риск.  Без риска скучно жить.
         - Это неоправданный риск.  Есть шанс попасть под колеса. 
    Мою назидательную фразу он пропустил мимо ушей.
        - Как ты думаешь, будет ли гражданская война? – спросил он, когда мы подходили к парку.
Не знаю. Может,  обойдется.
- А я думаю, будет. Я уже присмотрел себе молоток.
Я с трудом скрыл улыбку. Все-таки черты детского мировосприятия у него еще сохранялись.
Ты что, собираешься  воевать?
Да. А что? Маленькие могут пролезть…
Меня снова внутренне улыбнулся: он уже настоящий детина, но по инерции идентифицирует себя с ребенком, способным пролезть в любую щель.
- Не лез бы ты в политику. Это опасно.
- Ну и что? Я люблю опасность.
- Можно погибнуть.
- Все равно умирать. Какая разница когда.
Меня порадовало,  что ход его мысли совпал с ходом моей. Я вспомнил, как три недели назад в споре с Карповым,  я использовал точно такую же фразу.
  Забавно было наблюдать, как  его зрелые философские рассуждения о жизни  сочетались с наивным детским взглядом на мир.
- А как ты думаешь, есть душа? – спросил он.
Я сказал, что такой души, которая существует после смерти, нет.
А я думаю, что есть, - задумчиво проговорил он.
И в какой же форме она существует?
- В материальной, конечно. Ученые установили, что человек после смерти весит на два грамма меньше, чем до смерти.
Значит, душа весит два грамма?
Да.
- Это противоречит даже религиозным представлениям о душе.  Религия учит, что душа нематериальна, не имеет веса.  Ничего удивительного нет в том, что умерший человек на два грамма весит меньше живого. Когда человек умирает, из него выходит воздух, возможно, какая-то энергия.
В памяти всплыл  тяжелый эпизод из моей жизни: когда мы с дядей, взявшись за края одеяла, приподняли тело моей  только  что умершей матери,  чтобы перенести его с дивана  в другое место,  из ее легких, как при глубоком выдохе,  вышел поток   воздуха;  было такое впечатление, будто спустил  шар; тогда меня бросило в жар, мне показалось, что мать еще живая, что мы ошиблись, полагая, что она умерла.   
- Некоторые люди, у которых была клиническая смерть, рассказывали, что они летали, видели все, что происходит на земле. – Голос сына зазвучал мечтательно. - Хотелось бы полетать.
Я перепугался: вдруг для того, чтобы «полетать», он покончит с собой.  Я стал его отговаривать от «полета».
- Многие люди думают, что душа их бессмертна. Но это глубокое заблуждение. Душа есть только у живых людей. Она  умирает вместе с телом.  Были  случаи, когда дети кончали жизнь самоубийством, чтобы увидеть другой мир.   Но они ничего не могли увидеть, другого мира нет,  - убеждал  я.
- Да я не собираюсь кончать с собой.  Ну ладно, хватит об этом, - оборвал он меня с досадой, с высокомерием.
Его грубый  тон задел меня за живое, но я проглотил обиду.  Тоня в письме жаловалась на его грубость, но по отношению ко мне раньше не позволял себе  вольностей.
Мы зашли в зал игральных автоматов. Я разменял два рубля, отдал ему горсть пятнадцатикопеечных монет.  Меня восхищала виртуозность, с какой он поражал цели. Два раза мы играли вместе, соревнуясь друг с другом. Где там! Он превосходил меня во всем: он лучше стрелял, лучше водил «автомобиль».
Монеты кончились, мы вышли на улицу.
Ты часто здесь бываешь? – спросил я.
Редко.  Но когда сюда попадаю, проигрываю все деньги.
«Азартный игрок», - подумал я с некоторой тревогой.
Мне хотелось побольше узнать о Тоне, о ее семье.
Как Сережа? – спросил я.- По-прежнему нервный?
- Сейчас лучше.
Мама работает?
Работает?
Сколько получает?
Двести.
Учителям зарплату уже повысили, а нам еще нет.
На мои вопросы он отвечал скупо и неохотно. Я замолчал.   Когда мы проходили мимо киоска звукозаписи, он захотел записать себе песню Виктора Цоя. Я хотел  раскошелиться,  но  записей группы «Кино» в киоске не оказалось. Он заторопился домой.
Приближался его автобус. Он  побежал на остановку, расположенную возле гостиницы «Центральная". Я рванул  за ним,  налетел на женщину с корзиной в руке и закрутился на льду. 
    Я решил проводить сына до следующей остановки и  залез в автобус. В салоне Саша  был почему-то  холоден, замкнут, сух. Возможно, он опасался, что я поеду провожать его до дома, и меня увидит его отчим.  Когда автобус подъезжал к следующей остановке, я протянул сыну руку для прощания. Он молча  протянул свою. Автобус резко затормозил, и нас обоих понесло вперед. «Не вовремя я надумал прощаться», - подумал я.   
Я вышел  из автобуса и пешком поплелся домой.
Встреча с сыном   вызвала у меня противоречивые  чувства. С одной стороны, меня переполняла гордость за него. Меня восхищали его интеллектуальное и физическое развитие,  спортивные достижения,  философский склад ума, превосходная реакция. Обладая такими качествами, он мог занять достойное место в обществе. Он мог стать ученым, политиком. С другой стороны, душу мою разъедала тревога, беспокойство, так как  я чувствовал,  что сын  отдалился от меня, что я упал в его глазах. У меня было такое чувство, что я общался не со своим сыном,  которого я любил и ради которого, ни секунды не колеблясь,  пожертвовал бы своей жизнью, а с другим чужим мне человеком.
Меня мучил вопрос, почему изменилось его отношение ко мне. Я нашел несколько возможных причин. Во-первых, он мог расценить как предательство по отношению к себе появление у меня второго сына. Во-вторых, он стал подростком, а в этом возрасте у человек вообще  негативно относится к взрослым. В-третьих, мы уже восемь лет живем врозь, и его любовь ко мне постепенно угасла. 
         В назидательном письме, написанном  дня через два  после встречи, я советовал ему  читать хорошие книги и не  смотреть фильмы по кабельному телевидению, которые  ничего не дают ни уму, ни сердцу.
Я вдруг стал замечать, что и моя любовь к Саше    утратила ореол страдания.  В душе уже не возникало щемящей боли, не подкатывал комок к горлу, когда я думал о нем.   
Мне было грустно оттого, что духовная связь с Сашей ослабла, что между нами произошло отчуждение, и вместе с тем я почувствовал какое-то облегчение. Боль, вызванная разводом с Тоней, утихла.


                10
Меня разбудил громкий требовательный стук.  Дверь открылась еще до того, как я сказал: «Войдите». В комнату зашла  Вера  Алексеевна, моя бывшая теща. Она выглядела точно так же, как во время прошлой встречи. (В старости люди меняются значительно медленнее, чем в молодые годы). Настоящая психопатка, в былые времена она попортила мне немало крови,  тем не менее, ее визит меня обрадовал: она была посланцем из прошлой, как теперь казалось, более счастливой жизни.
К счастью, моего соседа Константина дома не было. Мы могли поговорить с нею в спокойной обстановке.
Я посадил ее за стол, предложил чаю, хотел сбегать в буфет за сладостями и сочниками, но, к моему сожалению, она отказалась от угощения.
Она набросилась на меня с рассказами о своей жизни. На меня посыпались жалобы на Тоню,  с которой они, как и раньше, жили на ножах. Она рассказала о десятках стычек, ссор со своей дочерью. Воспроизведу лишь два эпизода.
Возле магазина  Веру Алексеевну остановила незнакомая женщина и попросила помыть стеклянную банку, чтобы купить какой-то дефицитный продукт (ее дом находился слишком далеко от магазина). Вера Алексеевна, альтруистка,  взяла грязную банку и принесла ее домой, но, чтобы сэкономить время,  сразу мыть  не стала, а вынесла  женщине, ждавшей ее на улице, свою чистую банку. Когда о поступке Веры Алексеевны узнала Тоня, она устроила матери страшный скандал.
- Ты зачем это сделала! – злобно кричала она матери в лицо. – Может, она вынюхивает, чтобы воров навести, может, банка отравлена!
Теща пыталась оправдаться:
- Она же в квартиру не заходила, стояла во дворе! А банку я тщательно вымою.
Но эти простые доводы не доходили до сознания моей бывшей жены. Она продолжала распекать свою мать. Ее обвинения  довели Веру Алексеевну до истерики.
Другой эпизод. Вера Алексеевна продала дом в Славянске, а деньги положила на книжку. Тоня потребовала свою долю.  Вера Алексеевна, не сомневаясь в том, что Тоня пустит деньги на ветер («Ты же знаешь, какая она транжирка», - сказала она), отказалась отдать ей сумму. Тоня стала устраивать скандалы чуть ли не каждый день. 
- И в кого она такая, - сокрушенно проговорила бывшая теща. – Ведь мы ее такой не воспитывали. Когда она привезла из Губина воротник твоей матери, я ее ругала: «Зачем он тебе? Ты к нему никакого отношения не имеешь!»
В моей памяти всплыла грязная история с воротником, и стыд ожег мое лицо.
После похорон моей матери Тоня срезала норковый воротник с ее пальто и взяла его себе. Тогда я одобрил ее действия, так как взять «на память» больше было нечего. Я осудил Тоню год лишь  спустя, когда она в воротнике моей матери без зазрения совести ходила на встречу к своему любовнику. «Как можно? – думал я. – Ведь это нечистоплотно.  Муха. Настоящая муха». Сама Тоня не испытывала ни малейшего стыда. 
Когда от брата и от тети я узнал, что мать завещала пальто с воротником тете Марусе,   стыдливость не позволила мне потребовать у Тони воротник назад, чтобы отдать его законному владельцу.
«Ксюша лучше Тони почти во всех отношениях, - думал я. – Она и  умнее, и хозяйственнее, порядочнее. Она бы никогда   не позарилась на воротник. Единственное, в чем Ксюша уступает Тоне, - это сексуальность. Тоня - гений секса. Ни одна женщина не сравнится с нею в сексуальном мастерстве. Но я уверен, что Ксюшу тоже можно раскрепостить».
Слушая бывшую тещу, я понимал, что она пришла не за тем, чтобы поплакаться мне в жилетку. И действительно, перемыв косточки своей дочери, она приступила к делу.
- Я уезжаю жить к матери в Ахтырку, - сказала она. -  Ей уже девяносто лет. Она уже не ходит. Пропишусь в Ахтырке. Чтобы Тоня вместо меня могла стать хозяйкой квартиры, ты должен написать заявление, чтобы тебя сняли с ордера. 
- А я еще числюсь в ордере? – удивился я.
- Да.
При желании  я еще мог бы претендовать на долю в квартире, но мне было бы легче повеситься, чем  судиться с бывшими членами семьи.
Я без колебаний написал заявление в соответствующую инстанцию с просьбой снять меня с ордера.

                11

 Я проходил мимо остановки  завода «Энергия», откуда обычно отправлялись люди на свои дачные участки,  на меня бросила взгляд женщина невысокого роста, с большой грудью, в вульгарных спортивных синих штанах, футболке, с тяпкой в руках. Она была отдаленно похожа на Тоню. Меня охватило смятение: «Неужели это она? Неужели так изменилась за несколько лет?»
Мне хотелось поговорить с Тоней о Саше, но рядом с моей вероятной бывшей женой стоял мужчина невысокого роста, с интеллигентным лицом. Это мог быть Гена, ее второй муж. Чтобы не создавать неловкую ситуацию, я не стал здороваться с нею, не стал подходить к ней. Если бы его не было, то  между нами мог состояться такой диалог.
- Извините, вы  никогда не были моей женой? – спросил бы я у женщины.
Если бы она меня не узнала, то я продолжил бы задавать  вопросы:
- Как вас зовут? Как звали вашего первого мужа? Как зовут вашего старшего сына?
Если бы она ответила соответственно: «Тоня. Николай. Саша», то я бы сказал:
- Сомнений нет: вы  моя первая жена.
Восемь лет прошло после разрыва, и теперь супружеская жизнь нею  представлялась мне миражом. «Да была ли у меня жена Тоня? – думал я. – Может, такой жены у меня никогда и  не было?»
Я написал ей письмо. Спросил, она ли это была на остановке. В ответном письме она подтвердила, что на остановке была она и ее второй муж. «Время и болезни сделали свое дело», -  писала  она с горечью.
«Стоит ли жалеть, что мы расстались, - думал я. – Все равно лучшее, чем она обладала: красивая фигура, большая упругая грудь, изящная  попка – досталось мне.  Почти семь лет я ежедневно  наслаждался этой роскошью. (Правда,  моим предшественникам повезло еще больше: когда она спала с ними, она была еще моложе и совершеннее)».

   Я  переживал из-за того, что Саша  не приходит ко мне в гости, не пишет мне письма. У меня было такое чувство, будто  я теряю сына. 
К решению проблемы я решил подключить Тоню.  Я написал ей письмо.            
Здравствуй, Тоня!
Тебя, наверно, удивляет, что я пишу тебе. Написать письмо меня побудили соображения личного характера. Я ничего не знаю о Саше. Уже несколько месяцев мы с ним не виделись. Ты скажешь,  что ты не мешаешь нашим встречам, что ты никогда не настраивала сына против меня. Да, не мешаешь, да, не настраивала. Твоя позиция характеризует тебя как человека здравомыслящего. Я всегда ценил твой ум, твой педагогический талант. Но недостаточно не мешать. Ты должна способствовать развитию наших отношений. Ведь они принесут пользу  всем нам.
Прежде всего, они нужны мне. Я не хочу терять сына, которого  любил и люблю больше жизни.
  Выиграет и Саша.  Он испытает благотворное влияние отца - человека прогрессивных взглядов. Кроме того, материальная поддержка ему не помешает и после того, как ему исполнится восемнадцать лет.
Ты тоже не останешься в проигрыше. Ведь ты образцовая мать: что полезно сыну, то хорошо и тебе.
Во время наших встреч с Сашей я ни разу  не отзывался о тебе плохо – и отнюдь не из соображений этики. Я действительно отношусь к тебе с глубокой и искренней симпатией.  Наш брак распался, но я не держу на тебя зла. Напротив, я благодарен судьбе за то, что ты была в моей жизни. Ты отдала  мне свою молодость,  красоту, нежность.  На свете нет (и вероятно, уже не будет) женщины, с которой я был бы так же счастлив, как с тобой.
В последние годы многие бывшие супруги ради детей поддерживают между собой дружеские отношения. Почему бы нам не последовать их примеру?
Конечно, нам необязательно встречаться. Мысль о возможной встрече вызывает у меня  мистический ужас. Разговаривать с тобой – это все равно, что общаться с покойной  матерью. Вы слились в моем сознании. Не случайно после развода   в моих ночных кошмарах  ты являлась  мне  в образе матери.
Нет, речь не идет о встрече. Но почему бы нам   время от времени не обмениваться письмами, посвященными нашему сыну? (Меня всегда восхищал твой стиль).
Надеюсь, твой второй муж, человек благородный и умный (у тебя отличный вкус!), не будет тебя ревновать и расстраиваться из-за нашей переписки.
Дай бог здоровья тебе, Саше, всем членам твоей семьи. Кстати, как чувствует себя Сережа?  Ему уже годика три будет?               
            


                12
Раздался стук в дверь. «Кто это? - удивился я. - Никто не собирался ко мне сегодня приходить».
В моей груди шевельнулась тихая радость: мне хотелось пообщаться хоть с кем-нибудь, и появление любого гостя было для меня приятным сюрпризом.
В дверях стоял  подросток на голову выше меня ростом, одетый в кожаную куртку. В чертах его лица было что-то до боли знакомое, но я не сразу смог вспомнить его. «Кто этот отрок? Юра, что ли? - мелькнуло в моей голове, - но мой брат уже не мальчик. Ему сейчас тридцать».
Замешательство длилось недолго. Секунды через три произошло озарение: «Это ж сын!  Саша! Но как он изменился за последние три месяца, пока мы не виделись. Растет не по дням, а по часам».
Я рад был видеть сына, но вместе с тем мое сердце болезненно сжалось, в голову полезли мрачные мысли: «У меня уже взрослый сын, а я ничего не достиг в жизни. Квартиры нет. Семьи нет. Живу, как бомж».
Саша снял куртку, сел на кровать. Он был одет в синие джинсы и в добротный серый свитер.
- Я с трудом нашел твою комнату, - проговорил он баском.
- Редко ходишь, - упрекнул я его из приличия.
- Но ты же не написал...- парировал он.
Во время прошлой встречи мы договорились, что  в письме я  сообщу ему номер телефона общежития, чтобы он смог заранее предупреждать меня о своем визите.
Письма я так и не написал. Почему? Разве мне не хотелось его видеть? Конечно, хотелось. Но в последнее время к радости, возникающей при наших встречах, примешивается и чувство стыда. Мне было стыдно перед ним за свою нищету и неустроенность. Мне стыдно перед студентками, что у меня такой взрослый сын.
Когда-то разрыв с семьей причинил мне невыносимые страдания, но время залечило мою рану. Сейчас Саша уже не вызывал у меня такой острой жалости, как в былые времена, когда после встречи с ним я ходил как потерянный.
- Да, не позвонил, - мне пришлось признать очевидный факт. - У нас к телефону не зовут.
- Почему? - возмутился сын.
- Это ж служебный телефон. - Вахтерша не может оставить пост, чтобы меня позвать. Так что в следующий раз, когда надумаешь прийти, напиши письмо. Впрочем, я знаю: писать ты не любишь.
- Это правда: писать не люблю, - признал он.
Когда я учился в Москве, я пытался завязать с ним переписку, но он не отвечал на мои письма. Не в меня пошел: в отличие от него, я в детстве с удовольствием  переписывался с дядей Толей, жившим с семьей в Чардаре.
Я всматривался в сына, стараясь найти фамильные черты. На меня он совсем не был похож: продолговатое лицо, маленькие (как у Тони) ушки, светло-голубые, почти бесцветные глаза. Неужели не мой сын? Да нет, мой. Есть в нем что-то от нашего рода, например, широкие ноздри - у брата такие же. Тоня по природе своей авантюристка, но в то время, когда был зачат Саша, она любила меня и была мне верна.
Саша был очень красивым в раннем детстве, но сейчас подурнел: лицо огрубело, нос расширился, на голове белеет длинная полоска, которая у него появилась одиннадцать лет назад, когда он упал со стула и ударился головой о батарею отопления.  В поликлинике ему наложили швы. Вначале шрам был небольшой, незаметный, но с увеличением головы  он тоже увеличился.
Моя совесть чиста: в те драматические минуты за Сашей присматривала не я, а Вера Алексеевна, бывшая теща.
Я поинтересовался, как он учится. 
- У меня  есть все виды оценок - и пятерки, и четверки, и тройки. Тройки - по алгебре и геометрии, - ответил он с ноткой гордости.
- Неужели математика не идет? - огорчился я. - Ведь у тебя ж развитое логическое мышление.
- Учительница у нас такая... занижает. Недавно по контрольной тройку поставила. У меня была только одна ошибка. Можно было бы поставить четверку. Правда, я и сам виноват: много исправлений.
«Да, несомненно, это мой сын, - подумал я. - Небрежность - моя ахиллесова пята».
Я снял с полки три книги - «Пармскую обитель», «Красное и черное» Стендаля и рассказы Брет Гарда.
- Вот эту, - Саша показал на «Пармскую обитель», - я кажется читал. А эта о чем? - он взял в руки «Красное и черное».   
- О любви, - ответил я.
- Нет, не буду читать, - поморщился он.
- Почему? - удивился я.
- Неинтересно.
- Неужели про любовь неинтересно?
- Нет.
- Я в твои годы уже интересовался девочками, влюблялся. Да, точно. В первый раз я влюбился в седьмом классе. Неужели ты еще не влюблялся?
- Нет, никогда. Да и как это, влюбляться?
«Нет, не похож на меня, - подумал я с горечью. - Да и на мать свою не похож. Она всегда была  влюбчивой. Сначала  любила узбека, потом меня, а потом монтажника Ивана. Да и кого она только не любила».
Как влюбляться?
- Встретишь в коридоре девочку, и в глазах темнеет от волнения, - объяснил я. - Счастлив оттого, что просто увидишь ее.
- Тогда, наверно, люди были другие.
- Да такие, как и сейчас, - возразил я. - Разные.
- Но среди моих знакомых нет таких.
Он  вернул  мне книги:
- Сейчас у меня есть что читать.
Я перевел разговор с литературной темы на тему семейную.
- Как мама? Постарела?
- Не очень. Она выглядит моложе своих ровесниц, - в его голосе отчетливо звучала нотка гордости.
- А я, на твой взгляд, изменился?
- Изменился. Ты стал меньше, - с простодушной откровенностью проговорил сын.
- Это ты стал больше, - возразил я.
- Люди с возрастом становятся меньше, - настаивал он.
- А кто постарел больше - я или мама?
- По-моему, ты. Ты кажешься старше ее. Ты выглядишь на тридцать семь-тридцать восемь лет, а маме можно дать тридцать шесть.
- А ведь ей тридцать восемь, - проговорил я, пытаясь скрыть огорчение. - Как у тебя отношения с нею?
- В последнее время она изменилась. В худшую сторону. Пристает ко мне. Например, сегодня я подстригся, а она: «Как ты подстригся! Сявка, сявка!». Пристает ко мне, говорит: «Скоро у тебя девочки будут. Да скорей бы уж».
Я подумал, что, возможно, Тоню беспокоит безразличие Саши к девочкам, возможно, она, как и я, опасается, что сын отстает в половом развитии. 
- Конечно, это вмешательство в личные дела, - поддержал я сына.
- Или куда-нибудь идешь, а она: «Куда идешь? Куда идешь?» - продолжал возмущаться Саша. - Как будто я сам знаю, куда иду. Сегодня, например, я же не знал, что к тебе приду. Я собирался прийти вчера, но у меня не получилось...
-Ты будь к ней снисходительнее. Она же переживает за тебя. Сейчас преступность растет.  Какие у тебя отношения с отчимом? - поинтересовался я.
- Тпху, тпху, - он поплевал через левое плечо, чтоб не сглазить. - Нормальные.
Мне хотелось всесторонне изучить сына, и  я перевел разговор на другую тему:
- Ты политикой интересуешься?
- Нет, скучно. Надоело. Зло разбирает.
- Правильно, лучше подальше держаться от нее. Это опасное занятие. Сейчас появилось столько лжепророков.
Мы поговорили об экономических проблемах страны. 
Приятно было осознавать, что мой сын - мыслящий человек, что мы с ним единомышленники. Я пришел к заключению, что он достоин своего отца, и грудь мою расперло от гордости.
Мы  направились в павильон игровых автоматов. По дороге в парк Саша рассказывал о своей бабке.
- Она делает для меня больше, чем мать, - откровенничал он.
- Она тебя по-прежнему боготворит? - поинтересовался я.
- Да. Все делает. Готовит еду, постель заправляет.
- С матерью ругаются?
- Нет, в последнее время перестали.
- Давно? Месяц, два назад?
- Да уж с полгода.
Из рассказа Саши я узнал, что Вера Алексеевна недавно уехала в Ахтырку, к своей матери , восьмидесятилетней старухе, у которой он был прошлым летом в гостях.
- Тебя прабабушка хвалила. Говорит: «Хороший у тебя отец». А бабушку Веру ругает: «Я ее в Крым возила, а она что со мной делает», - рассказывал сын.   
Мне приятно было, что прабабка Саши до сих пор помнит меня. В последний раз я видел ее лет двенадцать назад. Это была грузная, крупная старуха с длинным, широким носом, с низким зычным голосом. Помнится, мы быстро нашли с нею общий язык. «Это невыносимый человек», - говорила она о своей дочери, а моей теще. Наши мнения о Вере Алексеевне полностью совпали.
Я рассочувствовался:
- Передай бабушке Даше от меня привет, скажи ей, что помню ее. 
- Передам.
  Уже совершенно стемнело, когда мы пришли на остановку троллейбуса.
- Теперь я буду приходить к тебе почаще, - сказал он.
- Я знал, что рано или поздно ты ко мне вернешься.
Он не уловил скрытого смысла моей фразы.
Я протянул ему десятирублевую ассигнацию. Он отказался взять:
- Зачем они мне?
Его равнодушие к деньгам объяснялось не аскетизмом и не скромностью, а невозможностью  купить на них что-либо легальным путем: в то время все товары с полок магазинов как корова языком слизала.
Я попытался уговорить его взять деньги:
     - Может, девочку в кино пригласишь.
Он поморщился. У него явно не было намерений идти в кино со спутницей.
Когда Саша уехал, на душе моей стало пусто и неуютно, но былой скорби не было.
В течение семи лет после развода не заживала моя рана. Наконец, я вырвался из плена прошлого. Я  полностью выздоровел.



                13
     Возвращаясь с пляжа, на железнодорожном мосту я увидел свою бывшую жену Тоню, которая, держа за руку маленького ребенка (сына от второго брака),  шла мне навстречу. Меня охватила паника. Мне хотелось исчезнуть, раствориться. Но спрятаться было негде. Не прыгать же с моста на рельсы. Я взял себя в руки и решительно пошел  ей навстречу. Увидев меня, она вздрогнула, вскрикнула, но тоже взяла себя в руки.  Мы медленно приближались друг другу. Она улыбалась, обнажая плотные белые зубы. Ее лицо было багровым от смущения. «Остановиться или нет? – думал я.  -  А вдруг позади них идет ее муж? Возникнет неловкая ситуация…» Решил не останавливаться.
    На ней было модное бежевое платье  с  металлическими кнопками. Она пополнела за последние годы, но тело сохранило правильные пропорции: большая грудь,  бедра значительно шире талии.
   Мы приблизились.
- Здравствуй, - сказал я, не останавливаясь. Кажется, мне удалось улыбнуться.
- Привет! – произнесла она с деланной бодростью.
- Ну как там у вас? – спросил я, когда она уже оказалась позади меня.
- Ничего, - тем же бодрым тоном ответила она, не останавливаясь.
     Моя душа была спокойна. Встреча с Тоней вызвала в душе лишь легкую грусть и сожаление. Не было ни обиды, ни злобы, ни ревности.  Старая рана полностью зарубцевалась. Ведь после развода прошло восемь лет.
    В памяти всплыли ее слова, которые она,  пытаясь вернуть меня в лоно семьи, сказала мне незадолго до развода: «Все равно лучше меня ты не найдешь. Первая жена – от бога».
  Я вспомнил других женщин, которые были у меня после развода. В сексуальном отношении все они меркли  на ее фоне.  «Наверно, она была права, - подумал я, направляясь на троллейбусную остановку.  - Возможно, я допустил ошибку, когда не простил ей измену. Но не стоит посыпать голову пеплом. Нужно «исторически» подходить к оценке своей жизни, своих поступков.  Тогда я не мог поступить иначе».
 









©