Английский дед

Я зашла в комнату. Сын с племянницей, студенты одного московского вуза, весело трещали о своих проблемах. Сын басил, племянница щебетала.
-Мам, кто звонил?
-Баба Таня.
-Та, у которой мы в прошлом году гостили?
-Угу.
-Крестная, крестная, а расскажи про бабулю с дедулей, - протянула племянница.
-Тогда без чая не обойтись!
       Я достала конфеты, торт, и мы, по-семейному, расположились вокруг стола.

      Дед Володя  любил  бабу Ксению  почти 50 лет. И столько же он любил выпить. Баба Ксения вела неравный бой с противником. Счет явно не был в ее пользу. Для своей победы она не гнушалась ничем: и травой поила, и в церкви свечи ставила, и знахарка часами гипнотизировала  деда за чаем. Действенного лекарства  не  находилось. В конце концов, она решила искоренить это коварное зло последним методом: слежкой - не дать деду возможности прикоснуться к рюмке. Исполнителями этой операции она назначила, конечно, меня с сестрой.

     Честно говоря, пил дедуля интеллигентно! Его никогда не видели в кругу других  выпивох, не видели сам процесс. Конечным был только результат, когда он шел с работы по пятницам. Он не шел, а плыл в вечности, как Летучий голландец! Что заставляло аккуратиста-деда  допиваться до чертиков, одному Богу известно. Он не с кем не делился, только приговаривал: «Чтоб ты понимала, Ксенька!» За этими словами стояла  какая-то щемящая тайна, которая не давала дедушке покоя. В классический  запой он не уходил, и это было  еще одной его отличительной особенностью.

     В свое время он был первым парнем на деревне. Когда он растягивал гармошку, то округа замирала. Он, молча, играл. Ему, молча, подливали. И только пунцовые щеки деда, тогда еще парня, могли выдать, сколько было «принято на грудь». Бабушка была первой плясуньей и певуньей. Сами небеса, казалось, благословили их союз. Поженились они перед войной. Дедушка в 1944 году без вести пропал где-то в Европе и объявился только в 1956 году, после амнистии. Приехал он с чемоданом изысканных вещей, тогда еще невиданными золотыми швейцарскими часами и вышколенным педантом с английским шиком.

    Он еще больше замкнулся в себе, не вспоминал ни о чем, и только по пятницам можно было слышать правильную английскую речь в исполнении деда. Перевести его было невозможно, потому что его английский язык разительно  отличался от нашего, школьного. Бабушка за долгое его отсутствие успела отвыкнуть от него, но делать было нечего. Им пришлось начинать всё сначала, борьбу с зеленым змием - в первую очередь.

       Мы с сестрой приезжали к ним часто. Бабушка была хлебосольной, а дедушке эту широту ее души  приходилось держать в сверкающей чистоте. Всё бы было здорово, но бабуле безусловно мешала эта «черная пятница», которая имела обыкновение приходить внезапно. Мы десантом высаживались к дедуле в машину, когда он проезжал с работы мимо дома, и следовали с ним в гараж. На обратном пути мы, как правило, с сестрой теряли его на время, и когда он выплывал из тумана, уже ничего невозможно было  исправить. Так мы шли рядом  с «английским» дедом, покачиваясь ему в такт и еще раз  подтверждая бабушкино поражение.

      В одну из таких  пятниц в гости к бабушке пришла ее родная сестра - баба Таня. Мы все поужинали и расселись под раскидистой грушей. Я любила эти минуты блаженства. Они начинали петь на два голоса.  Красивые тягучие мелодии заполняли пространство под ветвями дерева, и казалось, что время остановилось на миг. Ничего не изменилось. Только люди менялись местами, освобождали их, приходили на смену им  другие,  а песня так и текла, не зная границ ни в пространстве, ни во времени.

    Дедуля как обычно задерживался. Время «Ч» наступило. Бабуля  глотала таблетки и нервничала.
- Ксень, да угомонись ты, наконец! Как будто это в первый раз!- успокаивала ее сестра.
- Вот паразит, всю ночь будет слоняться по дому. Опять не усну, а завтра на базар рано вставать! И снова все самой придется тащить!
   С одной стороны, было жаль бабушку, потому что  рынок был только по субботам, а дедушка в этот день недели был не транспортабелен до обеда. С  другой стороны, как мне казалось, он был безвредным и  мешал только своей английской болтовней.
-Давай, мы его накажем! – не унималась баба Таня.- Вот сейчас придет и получить все сполна. Сколько можно эти безобразия терпеть!

   Баба Таня была решительно настроена. Баба Ксения смиренно не возражала. На горизонте нарисовался дед  и, уже перейдя на второй родной язык по пятницам, что-то там лопотал. Никто его не понимал, но по жестикуляции рук и мимики лица можно было понять, что он требовал к себе повышенного внимания. Дед словно почувствовал, что против него затевается что-то не доброе, перешел в наступление и совершил тактическую ошибку. Баба Таня терпеть  не могла мужиков «подшафе», потому что на протяжении многих лет испытала на себе пьяные и небезобидные выходки своего мужа. Всему приходит конец. Сейчас она находилась в благополучном  разводе, и терпеть унижения от пьяного мужа сестры не входило в ее планы.
-Володька, прекрати! Иди спать и не мучь Ксеньку. Она  и так горстями ест таблетки.

   Всегда безобидный дедушка взбрыкнул, как-то невнятно огрызнулся, потянулся к столу и не удержал равновесие. Его заштормило, накренило  на правый бок и завалило в самый не подходящий для него момент. Он рухнул под раскидистой грушей, также разбросав руки. Все замерли. Никто не ожидал такой финальной точки в  противостояние сторон. Моментально среагировала баба Таня и своим зычным учительским голосом приказала:
- Ксенька, тащи веревку! Чтоб впредь неповадно было!
Бабушка лихорадочно засуетилась в поисках  вязального инструмента и, обретя искомое, протянула бабе Тане.
- Вяжи его к дереву, пока я держу!

   Безвольного деда привязали  к груше и оставили ночевать. Он еще пытался взывать к справедливости, требовал прекратить его унижения перед внучками, но бабушки были глухи к его мольбам. Понять их было можно. У одной за плечами - страшный опыт мишени с детьми для бросания топоров и ножей, у другой -  мучительные ожидания пятничных запоев неугомонного деда. Но и унижения деда нельзя было сбрасывать со счетов. Можно только догадываться: какая буря разыгралась  в его душе в эту ночь. Жалел ли он, что во имя любви к  своей Ксеньке вернулся на родину, или клял свою тоску по родине, которая  приковала его  в конце жизни  к этому  стволу дерева, или все это вместе, в конечном итоге, привело к  полному одиночеству в  тишине темной южной ночи. Позже я похожую  ситуацию нашла в романе  Гарсия Маркеса «Сто лет одиночества». Чувство вины перед дедом  не оставляло и бабушек после того пресловутого вечера. Они раскаивались, но повиниться перед ним не успели.

  Вскоре дедушки не стало. В 70 лет его сбила машина. Бабуля не смогла оправиться после его смерти. Веселая неунывающая, полная сил на протяжении всей жизни, она в итоге, оставшись в одиночестве, ушла в придуманный мир забытья (вырезки про брошенных стариков повсюду были разбросаны после смерти деда и стали ее навязчивой идеей) и уже не захотела вернуться оттуда. Из нее как будто с его уходом  вынули стержень, и она обмякла, потерялась в этом мире под конец своей жизни.

- Как грустно!- проговорила племянница.
- Такова жизнь!- философски выдавил из себя сын.
- Такова судьба! – констатировала я.- Приходя на эту землю, мы предназначены для выполнения какой-либо миссии. Только понять, что это за миссия, суждено не всякому. От правильного понимания выбранного пути, зависит вся наша дальнейшая жизнь и ее конец. И если вдруг что-то не получилось, придется расплачиваться следующим поколениям. Бабуля не нашла своего пути, и ушла от жизни  в забытье грез.