Джон и Джоан

Они ехали некрупной рысью по темной улице. Их командир, задумчивый и молчаливый, с приятным чувством уверенности слушал, как за его спиной раздавался топот копыт и бряцанье доспехов. Тридцать верных копий и арбалетов в этом затерявшемся между Йорком и Глазго городке были огромной силой. Это означало, что он мог не платить за постой, пить самое лучшее вино и занять самую лучшую комнату, даже в случае, если она уже занята. Кроме этого, он мог позволить своим пьяным солдатам повеселиться, расколотить посуду, избить посетителей и переломать всю мебель. Впрочем, все зависело бы от личности хозяина. Ведь тот мог оказаться неплохим парнем, которого можно было бы завербовать как королевского шпиона. А мог, конечно, быть бы и старым брюзгой, вроде тех занудливых ветеранов прошлой ирландской войны.
После прихода к власти молодого короля Английского, отношения с Шотландией снова обострились. Шестнадцатилетний мальчишка не понимал, почему от шотландцев денег в казну поступает втрое меньше, чем из Уэльса, хотя территория у них вдвое больше, и поэтому увеличил налоги. Старый благородный король, впрочем, тоже этого не понимал, но попросту верил шотландцам на слово, что они не могут платить больше. Шотландцы, которые действительно не могли платить больше, поскольку развивать хозяйство в горах чрезвычайно трудно, постепенно стали роптать, и всем стало ясно, что скоро снова потекут реки крови. Шотландский король созывал предводителей кланов, а Английский формировал гвардию, которая до начала вторжения патрулировала территорию королевства и понемножку занималась грабежами и другими приятными и веселыми вещами.
Одним из многочисленных разведотрядов Йоркской армии руководил молодой Джон Петисборн, под началом которого было двадцать гобиляров и десяток конных стрелков. Они как раз подъехали к таверне и расседлывали лошадей, находясь в предвкушении веселого вечера.   
В таверне оказалось довольно многолюдно. Терпкий воздух резал глаза до слез, и из-за этого не было видно всего, что творится у противоположной стены. В воздухе стояло такое разнообразие запахов, что можно было выбирать на вкус, - никто бы не был обижен, начиная от мух и заканчивая голодным солдатом. Собственно, посетители так и делали. Одни обращали внимание на запах жареной козлятины, другие на аромат свежего эля, третьи пытались угадать родину зерна, с наслаждением внюхиваясь в хлебную корку, а иные по запаху пота, исходящего от прислуживающей в зале девушки, старались угадать, многому ли она успела научиться в постели в свои юные лета. Но не дай бог никому, уловить весь букет запахов одновременно, ибо тогда ему показалось бы, что его засунули в брюхо сдохшей накануне лошади и накрепко зашили разрез.
Джон во главе своих молодцов зашел в общую залу, и они заняли три моментально освободившихся стола. Зал на треть опустел, ведь везде и всегда найдутся люди, которым есть что скрывать от властей или скрываться самим. К королевским солдатам народ всегда испытывал двоякие чувства. С одной стороны, конечно, их боялись, ведь они могли сделать все, что пожелают, а пожелать они могли разных вещей. С другой стороны, солдаты были единственной реальной защитой бедных крестьян от нападений озлобленных горцев, которые в дни кровной мести резали все живое, имеющее английское происхождение, начиная от кошек и заканчивая баронами и принцами.
По этим причинам, пожилой хозяин, едва заметив, кто пожаловал к нему на постой, моментально упал настроением, но на лице изобразил абсолютно противоположные чувства. Он выскочил из-за стойки и побежал лично прислуживать бравым гвардейцам Его Величества. Солдаты сделали обычный заказ, и на столе стали появляться румянейшие куски оленины и козлятины, хлеб, несколько пивных бочонков и деревянные кружки. Достав ножи и приступив к трапезе, солдаты наполнили таверну тем самым шумом, от которого трезвому человеку становится страшно.
Но худой длинноногий священник с бледным лицом, примостившийся у стенки за миской жареного ячменя, не входил в категорию боящихся людей, ибо обладал особым положением, которым пользовалась церковь в это темное время. Поэтому он позволял себе не пить, а следить за всем происходящим, делать из всего этого выводы и выводить из них свою выгоду. Черные густые брови с проседью падали на его глаза и начисто скрывали все его мысли и намерения.
Серая фигура священника, сливавшаяся с грязной каменной стеной, тем не менее, не осталась незамеченной для Джона, который с легкой руки встревоженного хозяина уже успел получить чин полковника. Джон спокойно ужинал и не принимал участия в веселье своих подчиненных. Казалось, что он даже немного брезгует сидеть с ними за одним столом. Ему явно не хватало общества человека равному ему по званию или, хотя бы, равному по уму. Он сам себе не мог до конца объяснить охватывающие его чувства. Иногда ему хотелось, чтобы всем было заметно, что он не такая скотина, как большинство жителей королевства. Завидуя происхождению лордов и баронов, он считал, что по своим человеческим качествам стоит не ниже благородных рыцарей. Он хорошо представлял себе, какими должны быть лучшие люди, и ощущение того, что он достоин этого звания, давало ему духовную силу при принятии решений в сложных ситуациях. Иногда же он просто хотел, чтобы господь увидел его ничтожного сверху и улыбнулся, ничего не сказав. Джон был убежден в том, что господь говорит со своими тварями не словами, а чувствами.
Так или иначе, но Джону было скучно от незначительности всего происходящего. Ему хотелось подвигов, свирепой погоды, злых горцев на своем пути и, наконец, огромной кучи трупов друзей вокруг себя, единственного оставшегося в живых, кто мог бы принести королю весть о победе. На худой конец, он был согласен просто на многозначительную беседу с умным человеком. Таким человеком ему показался затаившийся у стены святой отец.
Джон долго смотрел на него, пока тот не почувствовал его взгляд. Он вопросительно поднял свои косматые брови, в ответ на что Джон глазами указал ему на место рядом с собой. Святой отец сразу поднялся, отряхнул рясу от хлебных крошек и, прихватив свою миску с недоеденным ячменем и стакан с родниковой водой, направился к столу гвардейцев. Солдаты на секунду притихли, вызывающе оглядывая подходившего к ним человека, но, увидев, что их командир спокойно завел с ним беседу, поняли, что драки пока что не будет, и продолжили веселье.
- Если я правильно вас понял, господин капитан, вы хотели бы со мной поговорить? – тихим, но твердым голосом проговорил священник.
- Да, святой отец, вы правильно меня поняли. Вы, вероятно, обратили внимание, что мне абсолютно не с кем поговорить, хотя я тоже хотел бы духовно отдохнуть после тяжелого дня.
Джон хотел произвести на собеседника впечатление, сразу поставив себя над всеми, кто находился в зале. Святому отцу, в свою очередь, тоже было не чуждо некоторое чувство гордости, что он единственный, кто здесь может сесть за один стол с солдатами и вести беседу не с кем-нибудь, а с их начальником. И хотя он скорее хотел бы оставаться незамеченным, но расположение этого влиятельного человека, который сегодня был настоящим хозяином города, могло сулить определенные выгоды. Поэтому он принялся исчерпывающе отвечать на вопросы капитана, не теряя при этом таинственного достоинства, чтобы сохранить для последнего чувство значимости происходящего, поскольку по тону молодого человека сразу раскусил в нем честолюбца.
- Скажите, святой отец, часто ли королевские солдаты заходят на постой? – осведомился Джон. Ему было интересно, удивлены ли их появлению в городе.
- Такой большой отряд, как ваш, капитан, здесь не появлялся с тех пор, как закончились прежние войны. Видно, снова наступает время великих походов, - проницательно глянув на Джона, сказал он.
- В любое время надо быть готовым ко всему. При прежнем короле армия была недостаточно бдительна, и вот, теперь горцы совсем распоясались и не хотят платить налоги новому государю.
- Несчастные шотландцы все еще не полностью освободились от языческих предрассудков, - святой отец привычно начал было проповедь, но осекся, понимая, что командиру гвардейцев это может быстро наскучить.
- Вы священник местного прихода? – спросил Джон.
- Я аббат церкви Святого Августина, которая стоит на въезде в Эксвил по Лондонской дороге, - ответил священник, ожидая нового вопроса.
- Как идет торговля в городе? – спросил Джон, не особенно заботясь о сути вопроса. Ему был интересен сам процесс беседы.
- В этом году люди стали жаловаться на то, что пошлины в портах увеличились. Торговых кораблей стало меньше, по побережью шатаются французские каравеллы, которые портят всю торговлю. Люди стали чаще ходить в лес за дичью, хлеб подорожал.
- А шотландские торговцы? Видно ли шотландцев?
Аббат посмотрел на Джона с легкой укоризной, давая ему понять, что многое знает о предстоящей войне с горцами, и, что капитан может быть с ним вполне откровенен. Джон понял, что не ошибся в собеседнике и не стал повторять свой вопрос. Он спросил аббата о настроениях, преобладающих в городе, и тот стал подробно рассказывать ему о том, насколько можно доверять горожанам, сколько вооруженных человек можно было бы собрать при желании и о многом другом. Джон внимательно его слушал, запоминая ту информацию, которая была для него важна. Время от времени он с интересом оглядывал лицо собеседника, особенно, когда тот называл имена людей, скрывающихся от наказания, или людей, у которых по его сведениям были некоторые излишки золота.
Он сосредоточенно слушал отчетливый, но при этом тихий голос аббата, медленно обводил взглядом зал, и уже был готов что-то произнести, как вдруг вопрос застрял у него в горле, перед глазами поплыло, в груди защекотало и вместо того, чтобы спросить имя человека, которому можно было доверить командование местной милицией, он хрипло спросил, вглядываясь в сумеречный, слабо освещенный факелами и свечами, зал:
- Кто эта девушка?
Хозяин таверны, почувствовав, что военные посетители ведут себя относительно спокойно, ушел за стойку и послал прислуживать свою дочь, которая как раз в этот момент впервые промелькнула перед Джоном.
Аббат, не совсем понявший резкую перемену темы, проследил за его взглядом и недоуменно сказал:
- Это Джоан, дочь хозяина. Ей недавно исполнилось пятнадцать.
- Пятнадцать? – Джон посмотрел на аббата. - Сколько же лет хозяину?
Аббат понимающе улыбнулся:
- Она последний ребенок в его семье. Он ждал ее всю жизнь, в течение которой жена подарила ему восемь сыновей, шесть из которых погибли на войне в королевской армии, а двое вернулись инвалидами, один без правой кисти, а другой без левого глаза. Сейчас они работают на конюшне и засыпают овса вашим лошадям. Когда родилась Джоан, пожилой Хьюго праздновал это событие целую неделю, постоянно угощал посетителей и чуть не разорился. К тому же он так усердно веселился, что его самого чуть не хватил удар после лошадиных доз вина, которого тогда еще было вдоволь. Дети привязали его к кровати, и не выпускали из комнаты, пока из него не вышел весь хмель. Когда он протрезвел, то, наконец, вспомнил, что девочка целую неделю прожила без имени, поскольку привилегия наречения дитя принадлежала только ему.
- Странно, в наше время нужны воины, а он так радовался девочке, - задумчиво заметил  Джон.
- Это не великое счастье, отправлять своих детей на смерть, хотя, конечно, он должен гордиться тем, что они погибли за короля. Его девочку никто не заберет в рекруты, и она еще долго будет находиться при нем и радовать его старческие глаза. И, надо признаться, следить за порядком в таверне это не то, что работать в порту или на скотобойне. Здесь необходима женская рука. Усталый путешественник должен чувствовать ее во всем: и в том, как ему прислуживают за столом, и в том, как прожарена козлятина, и в том, как пахнет постель, на которой он будет спать. Одним словом, выросла помощница, и Хьюго дорожит ею и печется о ней, как о сундуке с золотыми. За те полгода, как она достигла совершеннолетия, уже десятки женихов со всей округи сватались к ней, но старик отшивал всех, считая, что еще не настало время с ней расстаться.
Джоан действительно была настоящей красавицей. Ее красота была настолько пышной и беззаботной, что когда она бегала от стола к столу, то будто разгоняла смрад и тьму и, уходя, оставляла за собой шлейф света и запахов молодости. Ее густые золотые волосы, заколотые на макушке, открывали изящную нежнокожую шею с парой родинок, которую непременно хотелось покрыть поцелуями. Необычно мускулистые для женщины белые руки, которые были видны до локтей под засученными рукавами, казалось, могли быть ласковыми и нежными, а на ее тонкие влажные пальчики не возможно было смотреть без волнения и фантазий. Все эти видимые атрибуты располагали к тому, чтобы продолжить осмотр в воображении и представить себе, как Джоан выглядела под длинным синим платьем с белым передником. И, хотя все это было сокрыто от глаз похотливого созерцателя, однако, было ясно, что девушка обладает упругим станом и вся наполнена свежими молодыми соками, которые были предназначены для питья в чистом виде, а не для брожения и приготовления выдержанных напитков мудрости.
Аббат понял, что же в данный момент больше всего интересует его могущественного собеседника, и продолжил рассказывать о Джоан:
- Джоан настолько свела с ума пару вскружившихся голов, что ее несколько раз хотели забрать силой. Но старик и его сыновья хорошо охраняют свое сокровище. Вооруженные луками и топорами, они давали такой горячий отпор, что дело, надо сказать, в конце концов, кончилось кровью. Несколько трупов охладили пыл влюбленных соискателей, и с тех пор воздыхатели позволяют себе лишь помечтать, глядя на ее прелести здесь, в общей зале.
А девушка продолжала носиться между столами, как косуля, и раздавать направо и налево милые, но ничего не обещающие улыбки. Она как будто исполняла танец счастливой невинности, находясь под охраной своих родственников, которые боготворили ее с детства. Она также беззаветно их любила и, благодарная, выполняла все работы по хозяйству, которые только были ей под силу. Жизнь представлялась ей сладостным очарованьем, похожим на чистую прохладную речку, которая текла с холмов. Она была счастлива, но ожидала счастья еще большего, и каждый день усердно молилась Господу, благодаря его за то, что она имела, и, умоляя послать ей такую любовь, какая бывает у благородных дам при дворе. От своих братьев она слышала множество прекрасных историй о настоящей рыцарской жизни, и, естественно, ей, наивной, казалось, что для любви нет сословных различий.
А пока она кружилась в своем прекрасном танце девственности, Джон старался уловить каждое ее движение, постепенно впадая в отчаянное положение. Слушая рассказ священника, он проникался чистотой этого создания, и его наполняло высоко одухотворенное чувство. Он мысленно летал вместе с ней по залу, приподнимал ее платье, чтобы оно не касалось грязной обуви посетителей, ревниво смотрел на пошляков, отпускавших скабрезности в ее адрес, и целовал ее руки и плечи. Но с другой стороны подкрадывалось предательское и отвратительное желание возобладать ею и воспользоваться своей абсолютной и неотвратимой силой. Это чувство со страшным стальным скрежетом и диким стоном наталкивалось на его набожность, которая настойчиво предостерегала от смертельной ошибки. Пытаясь разрядить накапливающееся напряжение внутри себя, он заливал в себя кружку за кружкой, но голос желания от этого становился только сильней. Наконец, он достиг того момента, когда он не мог уже думать ни о чем другом. Он не слышал своего собеседника, он не видел, чем заняты его подчиненные, он не чувствовал усталости, липкой одежды и тяжелых трущих сапог. Он беспомощно тонул в своей страсти и тщетно искал в себе остатки божественной силы. Он уже не хотел, чтобы господь взглянул на него, ему было безразлично, что о нем будут думать. Единственное, что он чувствовал, это то, что он будет дико жалеть об упущенной возможности и корить себя, воина, за малодушие. Наконец, он решился и, мелко дрожа, подозвал хозяина жестом руки. Он ощущал всем своим телом и мыслями, что хозяин здесь сегодня не этот старик, а он - молодой и сильный офицер гвардии Его Величества. Аббата уже не было рядом, - тот, видимо, понял, что им здесь более не интересуются, и отошел на свое прежнее место. Джон действительно не обратил на него никакого внимания. Он с нетерпением ждал, когда старик протиснется к нему сквозь скамьи посетителей.
- Хозяин, - начал он, посмотрев прямо ему в глаза, - у тебя есть хорошая комната наверху, в которой можно было бы поужинать наедине с самим собой?
- О, сэр, - ответил тот, обрадованный, что он в состоянии удовлетворить желание командира солдат, - конечно, у меня найдется то, что вам нужно! Сейчас как раз свободна небольшая, но уютная и чистая комната, которую я всегда приберегаю для благородных посетителей.
- Хорошо. Я желаю, чтобы мне подали туда бутылку лучшего вина и кусок оленины. Пусть эта девушка принесет мне чистую постель.
- Все будет исполнено, сэр, сию же минуту!
Джон дал указания своему лейтенанту и поднялся на второй этаж по крепкой дубовой лестнице. Зайдя в отведенную для него комнату, он сразу обратил внимание на свежий воздух, которым она была наполнена. На подоконнике стояла простая глиняная ваза, а в ней раскинулся букет разноцветных полевых цветов, которые издавали удивительный аромат свободы и чистоты. Эта атмосфера была просто несравнима с невыносимой затхлостью столовой, и, попав сюда, Джон испытал сильные угрызения совести из-за тех непреодолимых страстей, которые его обуревали. Минуту он сомневался и уже хотел было вернуться, как вдруг в комнату вошла Джоан и, прикрыв за собой дверь, подошла к кровати, не смея взглянуть на молодого человека. В течение некоторого времени она перестилала стоявшую у стены кровать, а Джон осматривал нежные изгибы ее тела и волнующие движения ее плеч. Этих минут хватило ему, чтобы забыть свои сомнения, и он произнес:
- Тебя зовут Джоан?
- Да, сэр, - она присела в милом, но несколько неуклюжем книксене. - Так назвал меня мой почтенный батюшка.
- Джоан, ты очень красивая девушка. Мне очень одиноко среди своих безмозглых солдат, моя душа черствеет с каждым днем от того, что приходится видеть на славной и несчастной английской земле. Я прошу тебя, останься и поужинай вместе со мной.
- О, сэр, я боюсь, что батюшка не позволит мне остаться с вами, ведь на кухне и в зале очень много дел, - ее начинали немного тревожить взгляды капитана, и она попыталась выскользнуть за дверь. Но Джон успел встать между ней и дверью, захлопнул ее и задвинул тяжелый засов.
- Боже мой, что вы делаете, сэр! – вскрикнула она, испугавшись не на шутку.
- Не бойся меня, дитя мое. Твой отец знает, что ты у меня, и он не будет против того, чтобы ты выпила со мной стакан вина.
- Но я не пью вина! Отец говорит, что мне еще рано пить вино!
- Ничего. Когда-нибудь надо начать. В конце концов, ты выпьешь в обществе офицера королевской гвардии, а это достойный повод. Присядь, дитя мое, и чувствуй себя свободнее и раскованнее, как и подобает даме.
Джоан присела на краешек стула, с тревогой глядя в пол, а Джон подошел к столу, откупорил бутыль, налил немного вина в кружку для девушки и, взяв в руки бутылку, с наигранной торжественностью произнес:
- Итак, именем короля Английского, повелителя Англии, Ирландии и Шотландии, я, Джон Петисборн, приказываю тебе, девица Джоан, поднять этот кубок за здоровье короля! – и приложился к горлышку, одновременно следя за Джоан. Та поднесла кружку ко рту и сделала осторожный глоток. Немного посмаковав вино, она отпила еще и поставила кружку на стол:
- Простите меня, сэр, но я должна идти работать.
- Ты пойдешь тогда, когда я отпущу тебя!
Губы девушки начали коротко подрагивать, ей было крайне неуютно в обществе взрослого мужчины, намерения которого вводили ее в такой страх, который она испытывала единственный раз в жизни в раннем детстве, когда она сама себя случайно закрыла в погребе и не могла выбраться. Она долго кричала, но никто не мог услышать ее слабый детский голосок. Она просидела в страшном, темном, сыром и холодном погребе насколько часов, пока ее не хватились и не начали разыскивать. Сейчас она испытывала еще больший страх, но у нее еще была надежда на то, что молодой человек, благородный воин не станет издеваться над ней.
Но Джон уже не чувствовал ничего, кроме вожделенья. Вино окончательно заглушило голос совести, который еще пробивался слабым шепотом некоторое время назад.
- Джоан, милая Джоан. Посмотри на меня, разве я могу причинить тебе зло?
Он подошел к ней и прикоснулся к ее волосам. Она невольно отдернулась всем телом.
- Ну, ну, не стоит так бояться. Ведь я всего лишь хочу тебя погладить. Ведь ты такая хорошая и умная девушка.
Он стал гладить ее по голове и, в конце концов, наклонился и поцеловал ее в шею. Она тихо заплакала:
- Что вы делаете, сэр?! Отпустите меня, пожалуйста, к отцу!
- Ты пойдешь к нему попозже, обязательно пойдешь. А теперь я хочу видеть твои плечи. – Он стал медленно, но настойчиво стягивать с нее верх платья, оголяя ее левое плечо. Она робко пыталась сопротивляться, тихие слезы стекали из ее глаз на платье. Джон оголил ее плечо и припал к нему губами. Девушка начала громко всхлипывать. Джон уже не помнил себя от нахлынувших на него чувств. Его опьянял аромат ее тела. Ему хотелось проникнуть еще глубже. Он расстегнул несколько пуговиц ее платья на спине, оголил ее полную упругую грудь с нежными розовыми сосками и провел по ним сухим горячим языком. Джоан вздрогнула всем телом, как будто к ней прикоснулись раскаленным железом:
- Нет, сэр, нет, я не могу, это невозможно! – заговорила она, торопливо пытаясь застегнуться. Джон оставил ее на несколько мгновений, решаясь, потом встал, с силой обхватил ее и понес к кровати. Она задергала ногами, часто и тяжело дыша:
- Я позову отца! – крикнула она. В ответ он только засмеялся и начал сдирать с нее платье. Джоан, окончательно поняв, что ей грозит, стала сопротивляться изо всех сил. Покрасневший и сильно вспотевший Джон, обездвижив и распластав ее на кровати с помощью левой руки и правого колена, правой рукой продолжал рвать на ней платье. Глаза его были широко раскрыты, из ноздрей и приоткрытого рта от тяжелого дыхания вылетала влага. Он хотел докопаться еще глубже, он глубоко вдыхал ее нежные вкусные запахи, иногда не выдерживая и со стоном припадая губами к вновь открывающимся поверхностям ее тела. Джоан, не выдержавшая мучений, решив позвать на помощь отца, громко закричала. Джон вздрогнул от неожиданности и закрыл ей рот рукой. За дверью послышались крики и топот ног по лестнице. Затем раздался шум суматохи, но в дверь никто не ломился. Были слышны чьи-то пьяные возгласы, звуки ударов, и через минуту все стихло. Джон понял, что его солдаты навели порядок, и, внезапно переменившись в лице, сказал девушке:
- Никто сегодня не придет к тебе на помощь. Сегодня ты принадлежишь мне и только мне. Сегодня ты будешь делать то, что скажу тебе я. А если посмеешь кричать, то тебе будет так плохо, как не было еще никогда в жизни!
Он схватил ее за подмышки, поставил на ноги, и, повернув к себе спиной, опрокинул лицом на кровать. Затем распустил ее длинные, пахнущие хлебом, волосы и крепко привязал их к спинке кровати двойным узлом. Подняв ее юбки и приспустив свои рейтузы, он вошел в нее сзади, почти не ощутив препятствия девственности. Девушку вытошнило от боли на чистое белье, которое она ему постелила. Он с громкими стонами мощно задвигался на ней, и через десяток секунд все уже было кончено. Ее продолжало рвать, а он еще минуту оставался в неподвижности, не выходя из нее.
Джон медленно поднялся и на шатающихся ногах подошел к окну. Все вдруг изменилось в один миг. Его затошнило, нестерпимо заболела голова, и заныли колени. Он огляделся вокруг, не понимая, где он находится. Он не мог узнать комнату, лежащую без движения девушку на кровати. Ему со странным чувством подумалось: «Кто я? Где я? Разве это я? Что это?».
И тут он все вспомнил. Он упал на колени, тихо всхлипывая, не в состоянии поверить в то, что произошло.
- Господи! - прошептал он, - Господи, это не я! Это сделал не я! – Тут память со всей отчетливостью стала возвращаться к нему, и он начал вспоминать и переживать заново каждое свое движение. Но эти ощущения не доставляли ему удовольствия. Он с отвращением посмотрел на свои руки, затем перевел взгляд на Джоан и подошел к девушке. Она была без сознания. Он посмотрел в окно и увидел, что над лесом забрезжил рассвет. Затем встрепенулся, быстро заправился и выбежал их комнаты.
 В общей зале было тихо. Его солдаты спали, кто лежа на столе, кто сидя на скамье, а кто и развалившись прямо на полу. На столах было не убрано, вокруг роились мясные мухи, эль из опрокинутых бочонков образовал огромные лужи на столе и на полу. В углу лежали связанные братья – инвалиды. Один из них находился в сознании и с псиной ненавистью глядел на Джона единственным глазом. Джон разбудил лейтенанта и приказал построить отряд через час около церкви на выезде по Лондонской дороге. Зайдя в конюшню, он сам оседлал свою лошадь и во весь опор понесся к окраине города.
Забежав в открытые двери церквушки, он хотел позвать вчерашнего священника, но вспомнил, что даже не спросил его имени. В церкви в этот ранний час было пусто.
- Святой отец! – позвал Джон. Его голос гулко прозвучал под сводами храма. Он пригнул голову и зажмурил глаза. Сейчас он отчетливо ощущал, как господь смотрит на него. Он тщетно пытался разглядеть улыбку на его устах. Раздались глухие шаги, и из-за кафедры появился знакомый аббат.
- Святой отец! – Джон бросился перед ним на колени. – Святой отец, я сотворил ужасное злодеяние! Я не знаю, что со мной теперь будет! Помогите мне! Сделайте что-нибудь!
- Встаньте, сын мой! – голос священнослужителя прозвучал, как колокол. Джон испуганно поднял на него глаза и медленно поднялся. – Юноша, на вашем пути будет еще очень много подобных злодеяний. – Молодой человек недоуменно уставился на него. – Человек, всегда испытывает страх, согрешив впервые. Но не пристало испытывать страх вам, боевому офицеру. Вы на службе короля, и перед богом отвечать лишь ему одному. – Джон слушал, затаив дыхание. – Забудьте обо всем, что здесь произошло, я отпускаю ваши грехи. А теперь идите, я позабочусь о городе.
Джон вышел из церкви и подставил свои уставшие глаза утреннему солнцу, всходившему из-за деревьев. Силы почти полностью вернулись к нему, и он совершенно успокоился. Подъехав к своему построенному отряду, он отдал приказание следовать за ним и, не оборачиваясь, поскакал прочь. Через несколько минут отряд покинул Эксвил и направился к следующему городу, значившемуся в маршруте.