Антон Дельвиг

(Текст радиопрограммы из цикла "Современники классиков": 1.Василий Жуковский; 2.Константин Батюшков; 3.Петр Вяземский; 4. Василий Пушкин)

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЦИКЛУ

Цикл радиопрограмм в рубрике «Душа поэта» назван «Современники классиков» условно, и, разумеется, не вполне отражает истинную картину литературного процесса. Скорее, это игра слов и смыслов, своеобразная аллюзия, отсылающая к популярной литературной серии «Классики и современники».

Целью программ является прежде всего просвещение – напоминание известных (главным образом, специалистам или особо интересующимся литературой) фактов жизни и творчества авторов, чьи имена и некоторые произведения на слуху – но не более того. Несмотря на то, что это явная литературоведческая компиляция, все же основана она на личном взгляде автора и ведущей программ на личность и творчество того или иного поэта. Надеюсь, что хотя бы эскизно, но удается обрисовать атмосферу эпохи, о которой идет речь в программах. Кроме того, надо иметь в виду, что эти тексты – составляющая часть «литературно-музыкальных» композиций, выходящих в эфире радио «Гармония мира» (Одесса).

Формат программ – один, два или три выпуска продолжительностью по 14-15 минут, однако здесь двойные и тройные выпуски для удобства чтения объединены в один цельный текст.

5. АНТОН ДЕЛЬВИГ

Размышляя о важности творческого контекста, в котором формировалась и протекала жизнь признанных классиков русской литературы, вновь и вновь обращаешься к объективным фактам из жизни поэтов пушкинской поры, которые так или иначе повлияли и на литературный процесс вообще, и на творчество того же Александра Сергеевича Пушкина в частности. Без сомнения, важную роль в данном случае сыграл его самый первый и самый близкий друг еще с лицейских времен – Антон Антонович Дельвиг, личность во всех смыслах удивительная, обладавшая качествами редкими и достойными не только в нашем сегодняшнем понимании, но даже в глазах его современников. Подтверждение всему вышесказанному мы можем найти не только в творческом наследии самого Дельвига, но и в самых разных сочинениях Пушкина – от писем и статей, до его стихов:

Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришел, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.

С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши…

Эти строки из традиционного посвящения лицейской годовщине 19 октября написаны Пушкиным в 1825 году во время его вынужденного пребывания в Михайловском, и каждое слово в них предельно точно выражает отношение поэта и к другу, и к обстоятельствам описанной встречи. Мы уже упоминали о ней – в очерке, посвященном дяде поэта Василию Пушкину, не на шутку испугавшемуся царской немилости, в которую угодил племянник, и прекратившего с ним – на время, конечно, – всяческое общение. Но не таков был Дельвиг, чтобы не повидаться с опальным другом, которому, несмотря ни на что – в том числе и на опасность самому угодить в немилость к властям, – обещал заглянуть после поездки к родителям в Витебск.

Надо сказать, после этой встречи у Дельвига действительно были крупные неприятности: его уволили со службы в Императорской публичной библиотеке. С той службы, которой он несколько лет до этого долго добивался: она не только позволяла ему сносно существовать в материальном смысле, но также заниматься любимым делом – литературой. Формально поводом к увольнению стал и просроченный Дельвигом отпуск, оправдываемый им болезнью, случившейся во время пребывания у родителей, и недостаточно усердное исполнение служебных обязанностей, приведшее к некоторому беспорядку в делах библиотечных. Фактически же многие исследователи считают, что именно визит к опальному Пушкину стал причиной гнева начальства и увольнения – дабы неповадно было своевольничать.

Однако же – давайте вернемся к началу: характер у Дельвига, несмотря на внешнюю леность и безразличие к суетным проявлениям жизни, с юных лет был независимым и твердым. Очевидно, еще ребенком он определился не только в приоритетах, но и в своем предназначении, верными которым оставался до конца своих дней:

Вот бедный Дельвиг здесь живет,
Не знаем суетою,
Бренчит на лире и поет
С подругою-мечтою.

Пускай невежество гремит
Над мудрою главою,
Пускай и эгоизм кричит
С фортуною слепою, –

Один он с леностью живет,
Блажен своей судьбою,
Век свой о радости поет
И незнаком с тоскою.

О счастии не говорит,
Но счастие с тобою,
Живет – и будет вечно жить
И с леностью святою!

Это стихотворение «Бедный Дельвиг», написанное не позже 1817 года (то есть, не позднее выпуска из Лицея), проникнуто легкой иронией по отношению к самому себе: миф о лености Дельвига без труда подпитывался многочисленными примерами:

Дай руку, Дельвиг! Что ты спишь?
Проснись, ленивец сонный!
Ты не под кафедрой сидишь,
Латынью усыпленный!

– подтрунивал над лицейским приятелем юный Пушкин в 1814 году в стихотворении «Пирующие студенты», напомнив анекдотический случай, когда тот на уроке латинского и впрямь уснул под кафедрой, служащей тогдашним ученикам партой. А вот и продолжение темы от самого Дельвига – написанная уже в 1819 году ироничная эпитафия-экспромт на самого себя:

Прохожий! Здесь лежит философ-человек,
Он проспал целый век,
Чтоб доказать, что прав был Соломон,
Сказав: «Все суета! все сон!».

Однако, знакомясь с фактами биографии близкого друга Пушкина, начинаешь понимать, что если леность и имела место в характере и в жизни Дельвига, то она скорее была формой неприятия всего, что способно увлекать душу в бессмысленную, уничтожающую суету. Лености духа у барона Антона Антоновича Дельвига не было никогда. Иначе не объяснить, как он за свои 32 года жизни сумел оказать значительное влияние на то явление, которое вот уже два века мы называем пушкинской эпохой.

И это вовсе не преувеличение: Дельвиг не только писал стихи, но одним из первых в России начал издавать альманахи, то есть, поэтические сборники разных поэтов, стал первым редактором «Литературной газеты», был хозяином литературного салона, – и при этом не имел ни капли тщеславия. И хотя приведенный экспромт – как, впрочем, и многие другие его стихотворения – при жизни автора не печатался, Дельвиг, тем не менее, не только первым из лицейских товарищей начал публиковаться в уважаемых журналах, но и отсылал – зачастую без ведома авторов – сочинения своих друзей в те же издания, тем самым уже в юные годы проявляя качества редактора! Да, собственно, тогда он и в самом деле уже был редактором – многих рукописных лицейских журналов, отбирая материалы для публикаций.

А первое напечатанное в 1814 году стихотворение Пушкина «К другу-стихотворцу» оказалось в серьезном издании – «Вестнике Европы» – именно по инициативе Дельвига, где незадолго до того была опубликована и его собственная ода «На взятие Парижа». Первое же известное стихотворение лицеиста Антона Дельвига, датированное 7 сентября 1812 года, посвящено Отечественной войне, и написано сразу после известия о том, что Москва взята французами. Юноше было тогда 14 лет:

Как разнесся слух по Петрополю,
Слух прискорбнейший россиянину,
Что во матушку Москву каменну
Взошли варвары иноземныи.
То услыхавши, отставной сержант
Подозвал к себе сына милого,
Отдавал ему свой булатный меч
И, обняв его, говорил тогда:
«Вот, любезный сын, сабля острая,
Неприятелей разил коей я,
Бывал часто с ней во сражениях,
Умирать хотел за отечество
И за батюшку царя белого.
…Поезжай разить силы вражески
Под знаменами Витгенштеина,
Вождя славного войска русского.
Не пускай врага разорити Русь,
Иль пусти его через труп ты свой».

Этот патриотический гимн написан в форме песни, и, собственно, так автором и назван – «Русская песня». Примечательно, что впоследствии Антон Дельвиг стал автором не одной "русской песни" – это был один из его любимых жанров. Песни и романсы на его стихи создавали такие замечательные композиторы, как Глинка, Алябьев, Даргомыжский, причем, еще при жизни поэта. А романс Алябьева на стихи Дельвига «Соловей» до сих пор пользуется популярностью как у исполнителей, так и у слушателей:

Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей!
Ты куда, куда летишь,
Где всю ночку пропоешь?..

Существует мнение, что эта песня посвящена Пушкину, и написана по поводу его ссылки в Михайловское. Однако в творчестве Дельвига нет ни гражданского пафоса, ни праведного гнева против несправедливости – он избегал этих страстей в поэзии. Не случайно его любимыми жанром, помимо песни, были идиллии, присущие древней греческой поэзии – гекзаметр и амфибрахий как нельзя более точно соответствовали размеренному, мудрому отношению барона Дельвига к жизни. К тому же, идиллия была условным жанром даже в греческой поэзии, и представляла собой песню, в которой при помощи пасторального сюжета и отвлеченных образов представал мир, где гармоничны как отношения между людьми, так и отношения человека с природой. Вот, к примеру, начало идиллии Дельвига «Друзья», посвященной еще одному близкому его другу-поэту – Евгению Баратынскому:

Вечер осенний сходил на Аркадию. Юноши, старцы,
Резвые дети и девы прекрасные, с раннего утра
Жавшие сок виноградный из гроздий златых, благовонных,
Все собралися вокруг двух старцев, друзей знаменитых,
Славны вы были, друзья Малемон и Дамет! Счастливцы!
Знали про вас и в Сицилии дальней, средь моря цветущей;
Там, на пастушьих боях хорошо искусившийся в песнях,
Часто противников дерзких сражал неответным вопросом:
Кто Палемона с Даметом славнее по дружбе примерной?
Кто их славнее по чудному дару испытывать вина?

Так и теперь перед ними, под тенью ветвистых платанов,
В чашах резных и глубоких вино молодое стояло,
Брали они по порядку каждую чашу – и молча
К свету смотрели на цвет, обоняли и думали долго,
Пили, и суд непреложный вместе вину изрекали:
Это пить молодое, а это на долгие годы
Впрок положить, чтобы внуки, когда соизволит Кронион
Век их счастливо продлить, под старость, за трапезой шумной
Пивши, хвалилися им, рассказам пришельца внимая…

«Идиллии Дельвига для меня удивительны, – писал Пушкин. – Какую силу воображения должно иметь, дабы так совершенно перенестись из 19 столетия в золотой век, и какое необыкновенное чутье изящного, дабы так угадать греческую поэзию сквозь латинские подражания или немецкие переводы, эту роскошь, эту негу, эту прелесть ... которая не допускает ничего напряженного в чувствах, тонкого, запутанного в мыслях; лишнего, неестественного в описаниях!».

Действительно, поэту нужно обладать особым даром проникновения в суть вещей, чтобы суметь не только использовать точные образы, но и достоверно передать атмосферу места и времени. А ведь поначалу никто – ни родители, ни преподаватели, ни друзья – и предположить не могли, что этот дар присущ барону Антону Антоновичу Дельвигу.

Своим титулом и фамилией он обязан немецким предкам, которые после того, как в 1723 году поселились в России, обрусели настолько, что их потомок Антон Дельвиг, родившийся в 1798 году, уже не знал не только истории происхождения своего рода, но и немецкого языка. Сам он, как и Пушкин, был коренным москвичом, и вполне возможно, что это обстоятельство стало одной из причин сближения двух мальчиков в Царскосельском лицее.

Но не одно это: Дельвиг, как и Пушкин в детстве, был ребенком неуклюжим и замкнутым, однако при этом оба обладали живым воображением, зачастую удивлявшем окружающих. Говорить Антон Дельвиг начал только в четыре года, а в Лицее не числился среди успевающих учеников. Даже уважаемый всеми лицеистами педагог Куницын после полутора лет обучения Дельвига дал ему такую характеристику: «Непонятен и ленив, отвечает на вопросы без размышления и без всякой связи. Заметно даже, что вовсе не имеет охоты к учению. Поведение его также достойно осуждения, ибо он груб в обращении, дерзок на словах, непослушен и упрям до такой степени, что презирает все наставления». Забегая вперед, замечу, что именно независимое поведение барона Антона Дельвига в конечном итоге спровоцировало, как считают многие исследователи, преждевременный его уход из жизни в январе 1831 года.

Тем не менее, в Лицее он наслаждался не только ленью и дружбой, но и… учебой, представьте себе:

Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!

Благословите положивших
В любви отечеству обет!
И с легкой нежностью любивших
Вас, други наших резвых лет!

Мы не забудем наставлений,
Плод ваших опытов и дум,
И мысль об них, как некий гений,
Неопытный поддержит ум.

Это – отрывок из «Прощальной песни воспитанников Царскосельского лицея», написанной Дельвигом по просьбе директора к первому выпуску 1817 года. Она в течение тридцати лет служила гимном всем последующим выпускникам Лицея, и, кстати сказать, сначала Энгельгардт обратился с этой просьбой к лицеисту Пушкину, но тот – уж неизвестно по какой причине – не смог написать текст прощальной песни, и отказался от поручения. Не лишне иметь в виду, что помимо Пушкина и Дельвига, стихи в Лицее писали все кому не лень – в частности, еще один близкий друг обоих будущих поэтов Алексей Илличевский, которому, кстати, все прочили большое поэтическое будущее, и с удовольствием публиковали его произведения в столичных изданиях. Однако, отдавая должное поэтическому дару приятеля Илличевского, Дельвиг именно в Пушкине увидел преемника столь любимого и почитаемого им Гавриила Державина. Вот отрывок из его оды «На смерть Державина», написанной сразу после кончины патриарха русской поэзии в июле 1816 года, где рефреном звучит имя Пушкина:

…Державин умер! Чуть факел погасший дымится, о Пушкин!
О Пушкин, нет уж великого! Музы над прахом рыдают.
Вот прах вещуна, вот лира висит на ветвях кипариса,
При самом рожденьи певец получил ее в дар от Эрмия.
Сам Эрмий уперся ногой натянуть на круг черепахи
Гремящие струны – и только в часы небесных восторгов
Державин дерзал рассыпать по ней окрыленные персты.

Кто ж нынче посмеет владеть его громкою лирой? Кто, Пушкин!?
Кто пламенный, избранный Зевсом еще в колыбели, счастливец,
В порыве прекрасной души ее свежим венком увенчает?
Молися каменам! И я за друга молю вас, камены!
Любите младого певца, охраняйте невинное сердце,
Зажгите возвышенный ум, окрыляйте юные персты!
Но и в старости грустной пускай он приятно на лире
Гремящей сперва, ударяя – уснет с исчезающим звоном!

Мог ли написать подобную оду – неуч и отчаянный лентяй? Очевидно, что нет, и несмотря на склонность к лени, Дельвиг не только учился все годы в Лицее, но и приобрел те знания и качества, которые были необходимы именно ему – и это в конце концов поняли и оценили его наставники: «В играх и шутках его выказывается некоторая ирония. Он всеми способами достает себе книги и читает все без разбора, преимущественно во время лекций. Русскую литературу он изучил лучше всех своих товарищей», – это характеристика на лицеиста Антона Дельвига, написанная тем самым директором Егором Антоновичем Энгельгардтом. А вот и доказательство к этой характеристике, прежде всего по части иронии, от самого Дельвига – «Утешение бедного поэта»:

Славы громкой в ожиданьи
Много я терплю,
Но стихов моих собранье
Всё хранить люблю.

Мне шепнули сновиденья:
«Закажи ларец,
Спрячь туда свои творенья
И залей в свинец!

Пусть лежат! Чрез многи лета,
Знай, придет пора,
И четыре факультета
Им вскричат: «Ура!».

Жду и верю в исполненье!
Пролетят века,
И падет на их творенье
Времени рука.

Пышный город опустеет,
Где я был забвен,
И река позеленеет
Меж упадших стен.

Суеверие духами
Башни населит,
И с упадшими дворцами
Ветр заговорит.

К нам ученые толпою
С полюса придут
И с счастливою судьбою
Мой ларец найдут.

В Афинее осторожно
Свиток разверня,
Весь прочтут и сколь возможно
Вознесут меня.

Сколько прений появится:
Где, когда я жил,
Был ли слеп, иль мне родиться
Зрячим бог судил?

Други, други, обнимите
С радости меня,
Вы ж, зоилы, трепещите, –
Помните, кто я.

К сожалению, наше современное образование не позволяет нам свободно воспринимать тексты с обилием исторических и мифологических имен и названий. На всякий случай, уточню, что зоилами в русской литературе 19 века принято было называть придирчивых и недоброжелательных критиков – по имени греческого оратора Зоила, нещадно критиковавшего Гомера. Это стихотворение Антона Дельвига написано и впервые напечатано в «Трудах общества любителей русской словесности» в 1819 году, и, несмотря на его шутливый тон, точно передает и отношение автора к собственному творчеству, и отношение к нему критики.

Дельвиг писал мало, в этом его упрекали не только те самые «зоилы», но и близкие друзья. Выпустил он всего лишь один свой сборник – и то по необходимости: в 1829 году его отец умер, и он надеялся выручить за свои труды средства на поддержание семьи. По сути, это была одна из первых попыток заработать на жизнь литературным трудом. Но попытка оказалась неудачной: ни критике, ни публике было непонятно, как за столь невнятную книжицу можно просить 10 рублей, ведь в сборник вошло всего 65 сочинений.

Может быть, потому, что – как отмечалось ранее – Дельвиг напрочь был лишен тщеславия: ему был дороже душевный покой. Тем не менее, после окончания закрытого учебного заведения, где воспитанники не заботились ни о хлебе насущном, ни о дне завтрашнем, жизнь вынуждала суетиться. Семейство Дельвигов, несмотря на баронский титул, имело очень скромный достаток: отец поэта всю жизнь провел на воинской службе, к тому же, имел многочисленное потомство – девять детей. Антон Дельвиг, как старший сын (старше него были сестры), должен был заботиться не только о собственном содержании, но впоследствии о содержании своей семьи, а после смерти отца – и о судьбе своей матери и младших братьев. Понимая это, он уже через год после окончания лицея, в 1818 году, начиная очередную тетрадь своих черновиков, написал:

В сей книге, в кипе сей стихов
Найдут следы моих мечтаний,
Которые, как жизнь блестящих мотыльков,
Как сны волшебные младенческих годов,
Исчезли – а меня с толпой забот, страданий
Оставили бороться одного.
Я благодарен вам, о боги! Ничего
Не нужно для моих умеренных желаний.
Я много получил, чтобы в родной стране,
Трудяся, счастливой предаться тишине:
Спокойствие души, запас воспоминаний
И бедный к песням дар, но вами ж данный мне.

Как видим, Антон Дельвиг имел трезвый ум в оценке действительности. И это, и другие качества привлекали в нем тех немногих близких, с которыми он поддерживал дружеские связи. Вот, например, что писала в своих воспоминаниях друг семьи, небезызвестная Анна Петровна Керн: «Дельвиг соединял в себе качества, из которых слагается симпатичная личность. Любезный, радушный хозяин, он умел осчастливить всех, имевших к нему доступ… Мы никогда не видели Дельвига скучным или неприязненным к кому-либо. Он любил доставлять другим удовольствия, и мастер был устраивать их и изобретать».

Изобретал он не только удовольствия для развлечения, но также с удовольствием и полной самоотдачей посвящал себя литературе в самых разнообразных ее проявлениях. Так, приняв участие в качестве составителя и редактора альманаха «Полярная звезда», Дельвиг, оценив достоинства этой печатной формы, в 1825 году и сам начал издавать свой альманах – «Северные цветы, собранные бароном Дельвигом». Нетрудно догадаться, что постоянным автором выпусков стал Александр Пушкин. Считается, что в истории русской литературы это самый долговечный альманах: с 1825 по 31-й годы вышло семь выпусков. Причем, последний издал Пушкин уже после смерти Дельвига – в память о друге.

А, кстати, всем известный портрет Пушкина кисти Ореста Кипренского появился на свет благодаря именно Дельвигу: он заказал этот портрет художнику, чтобы затем в своем альманахе издать его гравюрную копию. Согласитесь, трудно представить наше культурное наследие без портрета, который все друзья и родственники поэта считали самым точным его изображением, и о котором сам Пушкин написал:
Себя как в зеркале в нем вижу,
Но это зеркало мне льстит.

Вообще, на мой взгляд, если внимательно сопоставить факты, можно с большой долей вероятности предположить, что значительной части шедевров Пушкина могло бы просто не быть – или они по крайней мере были бы совершенно другими, – если бы не влияние Дельвига. Во-первых, он – адресат многих стихотворений Пушкина, или же в них упоминается, во-вторых, в своем творчестве Пушкин постоянно использовал идеи и образы Дельвига.

Доказательств этому бесчисленное множество, но приведу всего лишь одно: всем известно, что Пушкин в поздние годы своего творчества не раз обращался к жанру сонета, но ведь первым эту форму стиха начал активно использовать как раз Антон Дельвиг. В Сонете о сонете 1830 года Пушкин даже поставил имя своего друга и творческого единомышленника в один ряд с такими грандами поэзии, как Данте, Петрарка, Шекспир, Вордсворт и Мицкевич, заключив:

У нас еще его не знали девы,
Как для него уж Дельвиг забывал
Гекзаметра священные напевы.

Вот сонет самого Дельвига, вписанный еще в 1822 году в альбом хозяйки литературного салона, который он посещал в те годы, и ей же посвященный:

Я плыл один с прекрасною в гондоле,
Я не сводил с нее моих очей;
Я говорил в раздумье сладком с ней
Лишь о любви, лишь о моей неволе.

Брега цвели, пестрело жатвой поле,
С лугов бежал лепечущий ручей,
Все нежилось. – Почто в душе моей
Не радости, унынья было боле?

Что мне шептал ревнивый сердца глас?
Чего еще душе моей страшиться?
Иль всем моим надеждам не свершиться?

Иль и любовь польстила мне на час?
И мой удел, не осушая глаз,
Как сей поток, с роптанием сокрыться?

В кругу участников этого литературного салона он чувствовал себя абсолютно комфортно, и это о многом говорит. Как вспоминал его близкий друг и коллега по литературному и издательскому делу Петр Плетнев, «барон Дельвиг любил общество, но дружеское, избранное, достойное ума его и сердца, в чем и полагал он весь аристократизм свой, правда, не увлекший его в большой свет, но защитивший от знакомств скучных и слишком уж нелестных».

Хозяйкой салона была сестра его лицейского товарища София Дмитриевна Пономарева. Здесь встречались поэты не именитые и не знатные, и Дельвиг с удовольствием читал им свои стихи, шутил, участвовал в розыгрышах. Без сомнения, он был влюблен в милую и остроумную хозяйку,– в которую, впрочем, безнадежно (она была замужем) влюблялись все, и именно ей посвящена вся немногочисленная любовная лирика Дельвига. Судя по всему, чувства его к Софье Дмитриевне были настолько сильны, что искали выхода и осмысления в творчестве. Это также говорит о многом – ведь, как мы отмечали, он избегал в поэзии эмоций и какого-либо пафоса, допуская либо иронию, либо размышления о сути вещей и событий.

И по его стихотворному творчеству трудно предположить, что, скажем, относительно государственного устройства или же идейных и эстетических противостояний в литературе Антон Дельвиг имел убеждения критические и твердые. Единственным исключением, пожалуй, можно назвать его подражание Беранже, написанное в 1821-м году сразу после того, как русский читатель ознакомился со сборником песен французского поэта, за который тот был привлечен к суду:

Однажды бог, восстав от сна,
Курил сигару у окна
И, чтоб заняться чем от скуки,
Трубу взял в творческие руки;
Глядит и видит вдалеке –
Земля вертится в уголке.
«Чтоб для нее я двинул ногу,
Черт побери меня, ей-богу!».

О человеки всех цветов! –
Сказал, зевая, Саваоф, -
Мне самому смотреть забавно,
Как вами управляю славно.
Но бесит лишь меня одно:
Я дал вам девок и вино,
А вы, безмозглые пигмеи,
Колотите друг друга в шеи
И славите потом меня
Под гром картечного огня.
Я не люблю войны тревогу,
Черт побери меня, ей-богу!

Меж вами карлики-цари
Себе воздвигли алтари
И думают они, буффоны,
Что я надел на них короны
И право дал душить людей.
Я в том не виноват, ей-ей!
Но я уйму их понемногу,
Черт побери меня, ей-богу!

Попы мне честь воздать хотят,
Мне ладан под носом курят,
Страшат вас светопреставленьем
И ада грозного мученьем.
Не слушайте вы их вранья,
Отец всем добрым детям я;
По смерти муки не страшитесь,
Любите, пейте, веселитесь…
Но с вами я заговорюсь…
Прощайте! Гладкого боюсь!
Коль в рай ему я дам дорогу,
Черт побери меня, ей-богу!».

Это довольно близкое к оригиналу переложение песни Беранже «Бог» при жизни Дельвига не печаталось, однако несколько десятилетий ходило в списках. Автор ввел в текст знакомые русскому читателю реалии, в частности, упомянув имя петербургского обер-полицмейстера Гладкова (Гладкого). Основываясь же на воспоминаниях его друзей, в первую очередь Пушкина, можно однозначно утверждать, что еще с лицейских времен Антон Дельвиг в кругу близких вел так называемые «опасные разговоры». А в числе его друзей были декабристы – достаточно вспомнить Кондратия Рылеева и Александра Бестужева-Марлинского, издававших с 1822 по 24-й годы альманах «Полярная звезда», с которым сотрудничал Дельвиг.

Более того, Антон Дельвиг один из немногих отважился присутствовать при казни пяти декабристов, в числе которых был и Рылеев – но не из праздного любопытства, а чтобы присутствием и хотя бы взглядом поддержать товарищей. Многие исследователи считают, что именно от Дельвига Пушкин узнал подробности трагедии, и, основываясь на его рассказе, сделал всем известные наброски казненных декабристов.

Был среди повешенных и Петр Каховский, который за год до восстания пережил бурный роман с будущей супругой Антона Дельвига Софьей Михайловной Салтыковой. Она вообще была натурой увлекающейся, и Дельвиг, несмотря на свою полноватую неуклюжую фигуру, на близорукость и очки, совершенно ее очаровал – прежде всего, качествами характера, остроумием и близкими ей взглядами на жизнь. Неслучайно она стала его единомышленником и верным помощником в издании сперва альманаха «Северные цветы», а затем и «Литературной газеты», которая выходила в 1830 году.

Вот, в частности, что Софья Михайловна писала в письме к подруге: «Надеюсь, что ты нашла разницу между «Литературною газетою» и другими журналами. У нас – критика, а не брань, и критика хорошего тона, не правда ли? Пушкин доставляет много своих статей…». Надо сказать, что именно обилие брани и нечистоплотных нападок, не имеющих зачастую к литературе никакого отношения, и побудили Пушкина и Дельвига издавать собственный печатный орган, где они могли свободно публиковать произведения и критические статьи, соответствующие их идеологическим и эстетическим взглядам. За что и поплатились: III отделение полиции, которое, как у нас принято говорить, отвечало за государственную безопасность, внимательно следило за всеми выпусками, и шеф отделения Бенкендорф неоднократно вызывал редактора и издателя барона Антона Дельвига на ковер, где тот с большим достоинством отстаивал газету.

После очередного скандала, основанного на доносе по поводу публикации четверостишия французского поэта Делавиня, в котором усмотрели намек на пропаганду идей декабристов, Дельвиг заболел: слишком велико было нервное напряжение. Он и без того был слаб здоровьем, часто простужался, но в этот раз побороть лихорадку у него уже не достало сил. Возможно, он предвидел свой уход, ведь именно в эти дни написал стихотворение о смерти – несмотря на тему, с присущей ему мудрой иронией:

Смерть, души успокоенье!
Наяву или во сне
С милой жизнью разлученье
Объявить слетишь ко мне?
Днем ли, ночью ли задуешь
Бренный пламенник ты мой
И в обмен его даруешь
Мне твой светоч неземной?

Утром вечного союза
Ты со мной не заключай!
По утрам со мною Муза,
С ней пишу я – не мешай!
И к обеду не зову я:
Что пугать друзей моих;
Их люблю, как есть люблю я,
Иль как свой счастливый стих.

Вечер тоже отдан мною
Музам, Вакху и друзьям;
Но ночною тишиною
Съединиться можно нам:
На одре один в молчанье
О любви тоскую я,
И в напрасном ожиданье
Протекает жизнь моя.

Умер барон Антон Антонович Дельвиг 14 января 1831 года. Пушкина в это время в Петербурге не было, он узнал о смерти друга, находясь в Болдино, после чего написал их общему товарищу Плетневу: «Вот первая смерть, мною оплаканная… Никто на свете не был мне ближе Дельвига… Без него мы точно осиротели». И что говорить: Пушкин потерял не только товарища по дружескому общению, но и издателя, бравшего на себя организационные хлопоты и улаживание разногласий с властями. Но, что самое важное – он навсегда утратил единомышленника, и даже мудрого наставника, с которым мог откровенно говорить о политике, искусстве и вообще – о жизни.

Одно из последних философских стихотворений Пушкина проникнуто глубокой тоской по так рано ушедшему другу, который был рядом в горе и в радости:

Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую:
Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе:
Сколько богов, и богинь, и героев!.. вот Зевс громовержец,
Вот исподлобья глядит, дуя в цевницу, сатир.
Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов.
Тут Аполлон – идеал, там Ниобея – печаль…
Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров –
Грустен гуляю: со мною доброго Дельвига нет:
В темной могиле почил художников друг и советник.
Как бы он обнял тебя! Как бы гордился тобой!

Это стихотворение «Художнику» написано Пушкиным в 1836 году, и неслучайно он использовал любимый стихотворный размер своего друга – гекзаметр. Как видим, и после смерти Антона Дельвига его эстетические идеи, его душевные качества продолжали оказывать влияние на творчество Александра Сергеевича Пушкина…

Виктория ФРОЛОВА