Олень на Красной Площади

               
 
….Толстая, румяная от сочетания пронзительно холодного осеннего воздуха и теплой, уютной одежды, фельдшерица вылезла из машины и вопрошающе обвела взглядом  ночную площадку перед станцией метро.
  Откликнувшись на её взгляд, из-за ближайшей рекламной тумбы навстречу  шагнула колоритная фигура. Ночная страдалица одета была в кокетливое, но нынче очень грязное пальто, старую вязаную шапку, толстые рейтузы и разношенные сапоги.

  Предварительный диагноз был поставлен незамедлительно: "Бомж!".

-Ну, давай, заползай в машину - пошла на контакт фельдшерица, пребывая в хорошем расположении духа.

    В машине включив свет и разглядев плоское, обветренное лицо страдалицы с раскосыми глазами и тяжёлыми, нависшими веками, проявила незатейливое познание этнографии:
-Киргизия? Казахстан? Или Китай с Вьетнамом?
-Не.. Русская я.
-На себя когда последний раз смотрела, русская? Говори, откуда в Москву приползла?
-Из Якутии. Якуты мы.

Фельдшерица удивленно замолчала, посопела, нахмурилась: бомжующие якуты в Москве дело редкое. Такое редкое, как например, олень на Красной площади… С одной стороны, конечно, экзотика,а с другой – вроде непорядок. Так и не приняв окончательного решения, поинтересовалась:

- Чего болит-то?

- Да ничего. Вот только листья опали…

Поразившись необычной жалобе, медичка выглянула в окно, но, спохватившись, напустила себя грозный вид и повысила голос:
-При чем тут листья. Вот у меня здесь, на карте, повод к вызову написан:"Боль в руках и ногах. Причина: избили.".

-  Да вот я и говорю, - почувствовав, что дело плохо, заторопилась страдалица, непочтительно перебив: - Летом ночую в кустах. Меня не видно. А сейчас листья опали…Ребята меня часто бьют, говорят за то, что нерусская…

 Воспользовавшись тем, что выбитая из колеи непривычной жалобой, фельдшерица пыталась сообразить, как действовать дальше, якутка изложила свою заветную, давно обдуманную просьбу:
- Ты б отвезла меня в 75 больницу. Я в прошлый год у них осень, зиму и весну санитарила за еду и ночлег…
  Высказав это, бомжиха сложила крупные, обветренные кисти рук на коленях и часто мигая нависшими веками, стала дожидаться приговора.

- Чего сама то не доедешь. Всех там знаешь, небось примут. – фельдшерица, будучи женщиной незлобливой, размышляла о возможных вариантах.

- Денег нет. Да и не знаю я куда ехать. Метро побаиваюсь. И милиционеры тоже…

  Немного подумав, и еще раз оглядев сидящую перед ней уже немолодую женщину, одетую не по погоде и, как не странно, не имеющую присущего бомжам запаха, медичка отметила для себя: "Где то моется, блюдет себя. Не совсем пропащая..." .

 В бомжующей якутке была какая-то непонятная приятность: то ли немного глуховатый голос, то ли нездешняя манера нараспев произносить слова, или неторопливая бесхитростность, доверчивость, непривычная московскому обитателю.

- Как зовут тебя?

- Маргарита.

-Ишь ты, Маргарита. А сюда-то как попала, на оленях приехала, что-ли?

-Не... Танцевала я, еще смолоду. Сюда на заработки приехала, с ансамблем народным, у нас 
олень был, в ресторане выступали. Деньги нам многие давали, ну и водочки, конечно. Я в больницу попала, а ресторану не нужны мы стали - там теперь пиццу подают. Наши, кто мог, уехали, оленя Гринпис назад отправил, а я затерялась здесь... Очень дорого билет на самолет стоит, не собрать мне... А людей, мне сказали, Гринпис этот, не возвращает, животными только интересуется.

-Ну, ладно. В больнице скажешь что живот болит, не просто так тебя привезла, а то попадёт мне, нынче не поймут такую историю, время не то. Панкреатит, мол, от пьянства разгулялся.. Пьёшь ли, сама то?

- Пью, однако,- якутка встрепенулась - Ты меня уж в ту же больницу отвези, хорошо ко мне там относились. Сама по-дурости ушла, думала заработаю чего, люди научили...

-Ну ты здесь сиди, а я в кабину – буркнула фельдшерица. До самой больницы хмурилась, обдумывая аргументы врачу приемного покоя, и размышляя как поступила бы, оказавшись в подобной ситуации сама… Иногда усмехалась и тихо бормотала:

- Ишь ты, олень на Красной площади...