Цветы Рованиеми

Я боялся этого поезда. Небеса знают, как я боялся. Постоянно выходил на платформу и ждал его, а когда видел, что его ещё нет, странная смесь облегчения и досады заполняла мои бронхи.
Вокзал Хельсинки кипел терзающим мозг запахом несъедобной пищи и голосами. Господи, как много голосов! Они кричали, говорили, окрикивали, царапали меня сверху вниз, и я скрывался от них за дверями, ведущими на платформу, но там стояли поезда – большеголовые, странные, страшные. Я прятался от них и от голосов в странном закутке, где продавали билеты. Смотрел на рыб, которых по-фински, английски и русски простили не тревожить.
Я не тревожил рыб.
Я просто смотрел на то, как они машут хвостами и в мольбе открывают рты.
Их тут кто-то кормит?
Наконец, когда чемодан окончательно налился кровью ожидания, я в последний раз вышел на платформу и увидел ЭТОТ поезд.
На Рованиеми.
Он стоял хвостом ко мне и молчал. Мне было бы менее страшно, если бы он заговорил. Я осторожно поднялся в свой вагон, нашёл место и сел. Перрон тронулся и покатился назад в Хельсинки, где гранитные вокзальные титаны готовились уронить на землю фонари. Поезд носом чувствовал Рованиеми. Он шёл по следу, как охотничий пёс.
Я проштамповал билеты у назойливого финского кондуктора, откинулся на удобную спинку сидения и закрыл глаза.
Мне говорили, что Рованиеми, это хорошо, когда снег и рождество. А я ехал туда летом, пусть и в августе. Потому что летний Рованиеми – это что-то оригинальное. Такое же вкусное, как зимняя Турция.
За окном проносились какие-то странные пейзажи, остановки пугали своей частотой, а контролёр – ещё большей занудностью.
Мне хотелось спать, но свет не выключали, и я заснул прямо при свете. Мимо ходили и задевали меня подсаживающиеся на полустанках миниатюрной Финляндии какие-то люди, урчащего языка которых я не понимал. Я не понимал, и просто спал, и видел во сне Хельсинки. Он не хотел меня отпускать.
Я проснулся, когда поезд замер на станции Оулу.
Оулу.
Наверно, хороший город.
Я повернулся лицом к окну и заснул снова.
Понемногу холод кондиционера, работавшего столь усиленно, заставил меня открыть глаза. Я посмотрел в окно и заметил, как изменился пейзаж.
Сопки, сопки.
Я толком не знал, что такое сопки, но полагал, что это и есть эти круглые горки, похожие на волны утихомирившегося после шторма моря. Понемногу беспокойство начало овладевать мной. Ведь если сопки – значит, я уже приехал.
Я вскочил и начал судорожно складывать вещи, которые успел разбросать за неспокойную ночь. Какой-то старый финн, похожий на героя Хемингуэя, что-то произнёс мне на своём странном, рыкающем наречии. Я его проигнорировал.
Поезд действительно заползал на вокзал Рованиеми.
Город встретил меня солнцем и тишиной. Такой тишины я не слышал давно. Мой чемодан издавал больше звуков, приплясывая на асфальте, чем проезжавшие по шоссе машины.
Мятая, распечатанная с помощью цветного принтера карта помогла мне сориентироваться и выйти на дорогу с непроизносимым названием, которая вела в центр. Там меня и ждал мой отель.
Мой? Конечно мой, если я его заказал.
Вероятно, я очутился на центральной улице. Народу не прибавилось. Рованиеми утопал в тишине и цветах, выставленных почти у каждого дома в кадках. Иногда попадались велосипедисты. Они издавали ещё меньше шума, чем бабочки.
Обнаружилась встроенная в отель сувенирная лавка. Я посмотрел на дверь – час закрытия – пятнадцать ноль-ноль. Мои часы сообщили мне, что я обладаю двадцатью минутами для совершения возможных покупок в этом замшелом месте. В субботу и в воскресенье лавка грозилась не работать. Я подумал и решил зайти. Ведь я не собирался оставаться в Рованиеми больше двух дней.
Меня встретили олени, разряженные по-саамски, деревянные обереги, миниатюрные копии шаманских бубнов, фарфоровые чашки и много, много магнитов. Я сходу взял и поднёс на кассу игрушечную собачку хаски в милой сумочке с душещипательной надписью – «Забери меня домой из Лапландии». Госпожа продавщица улыбнулась мне приклеенной улыбкой, отсчитала положенные евро и положила хаски в пакетик.
Собачка в пакетике.
Невероятно мило.
Я не понял того, что она мне сказала, потому что мой усталый мозг отказывался воспринимать происходящее вне гостиничного номера, который я ещё не получил.
Впрочем, всё, что кажется долгим, рано и или поздно оказывается коротким. Я и моя хаски в мешочке поднялись на лифте со стеклянной стенкой на четвёртый этаж, где меня привычно ждали дверь, столик, кровать.
Я был в вене, Праге, Варшаве, Париже и Ганновере.
Там везде меня одинаково встречали дверь, столик и кровать.
Ничего нового.
Ничего нового в Рованиеми.
Я разделся, отдался целительным силам душа и свалился на кровать.
Сон унёс меня в никуда. Мне снились то вокзал в Хельсинки, плачущий от того, что ему не удалось как следует меня проводить, то какие-то лифты – бесконечные лифты, завозящие меня то в подвал, то на чердак.
Я проснулся около шести вечера и с тайным удовлетвероением обнаружил, что ещё светло и можно прогуляться. Помучив измятую карту я пришёл к выводу, что самое интересное в разрушенном во время оккупации фашистами Рованиеми, это кирха, взял курс на неё.
Что такое кирха в Финляндии?
Манок для туристов.
Обычно внутри ничего нет, кроме скамеек, а снаружи банальный шпиль.
Я подготовил фотоаппарат. Какой бы банальной не была эта прогулка, я должен отснять всё самое интересное. Как ни странно, самым интересным оказывались цветы. Они так и встречались мне по дороге, напоминая о лете за полярным кругом.
По пути мне подвернулся местного розлива музейчик, где всего за шесть евро я ознакомился с живописным творчеством пары каких-то финнов. Финнов я не знал. Творчество их было далеко от полотен Брейгеля и Босха. Кое-что мне приглянулось – можно было бы повесить на стену в гостиной. Что-то – даже в столовой или спальне.
К счастью, картины не продавались.
Когда я подходил к кирхе, небо начало морщиться и выдавать раз от раза всё большие и большие тучи. Вскоре, как выразился бы Шелли, небеса над Рованиеми превратились в одно сплошное смятенное полотно. Тем финским художникам не хватало подобной достоверности.
Я сделал несколько кадров, но внутрь заходить не стал. Тем более, там внутри суетилась какая-то финская свадьба, мешать которой мне бы не позволили.
Было всё ещё светло, как это и положено в заполярных краях. Я решил пройти по мосту на другой берег весьма широкой реки, подальше от каменных коробок центра Рованиеми.
Фашисты сослужили маленькому финскому городку дурную службу.
Когда я проходил над рекой, её северная мощь заставила что-то во мне шевельнуться.
Что-то шевельнулось и оставило меня в покое.
Я долго шёл по почти просёлочной дороге между деревянными домиками, которые раньше вызвали бы у меня только умиление. Сейчас же они вызывали у меня странный страх. Я боялся, что кто-нибудь выйдет оттуда и нарушит эту потрясающую тишину. Тишину, которой я не встречал ни в одном городе мира.
Мелькнул куполок. Я насторожился и снова покомкал свою карту. Никаких обозначений. Я завернул на небольшой холмик, где стояла церквушка, и едва не повернул назад.
Человек.
На скамеечке у церкви сидела девушка в коричневой замшевой курточке.
Какое-то время мы находились друг от друга на расстоянии дуэльного выстрела, пока она не повернула на меня свои большие карие глаза и не разрушила безмолвную дуэль словесным выстрелом.
-Привет.
Говорит по-русски? Меня это удивило. Странно, но почему не удивило её?
-Добрый день.
Я всегда был вежлив даже с незнакомцами.
-Откуда ты догадалась, что я русский? Неужели так много русских ходит по-летнему Рованиеми, когда нет Санта-Клауса и всего такого прочего, сказочного?
Девушка усмехнулась с долей иронии.
-Догадалась. Просто догадалась. Тем более, это православная церковь. Здесь часто можно встретить русских.
-Я не особо дружу с религией.
-Я тоже.
Воцарилась прежняя тишина, но я нашёл в себе несколько доводов, чтобы сесть на скамеечку рядом с кареглазой.
-Тогда зачем ты здесь?
Вместо ответа кареглазая достала портмоне. Я удивился. Неужели она хочет мне заплатить?
-Елена, - сказала она, положив портмоне на колени.
-Михаил.
И снова молчание. Рованиеми – город цветов и молчания. Здесь всё странно. Здесь даже от боли не захочется плакать.
-Ты Лена или Алена? – зачем-то поинтересовался я.
Кареглазая Елена грустно улыбнулась.
-Ни то и ни другое. Просто Елена. На свете развелось слишком много Алён, и, кажется, моё имя скоро вымрет.
Мне не хотелось, чтобы тишина повторялась, поэтому поскорее задал новый вопрос.
-Что же делает девушка Елена за тысячи километров от дома среди тишины лапландских сопок? И к чему портмоне?
Елена погладила по его коричневой коже.
-Здесь то, почему я приехала… опять. Здесь то, почему я хочу здесь остаться. Вальтер.
Неожиданное имя стукнуло меня по лбу, и я не сразу сумел сориентироваться в обстановке.
-Вальтер?
Елена снова погладила портмоне. Всё происходящее напоминало мне какой-то дивной тупости телесериал.
Телесериал.
Здесь, среди сопок Рованиеми.
-Ты не хочешь мне рассказать?
Я не знал, отчего мне это интересно. Напротив – мне это было куда как более не интересно, практически скучно. Разочарованная девушка с возможно разбитым сердцем, но не над родником, а на скамеечке, среди сосен, рядом с заброшенной лютеранами православной церковью.
-Не думаю.
Я пожал плечами и промолчал. Дело её. Мне же легче. Я остался сидеть на скамеечке, просто потому, что мне нравилось. Я не заметил, как Елена раскрыла портмоне. Скосив глаза, я заметил там фотографию. Скашивать глаза было больновато. Пришлось почти молитвенно вознести их на купол церкви.
-А здесь неплохо, - зачем-то выскочило из меня, - Тихо. Уютно. Народу нет. Соснами пахнет.
-Вальтер – писатель.
Я повернул голову. Странная мисс.
-Передумала?
-Вальтер - писатель, - повторила Елена, не обращая внимания на мой тонко саркастический тон, - мы познакомились в интернете. Я прочла одну его книгу в оригинале и оставила отзыв. Он ответил.
-Ты знаешь немецкий?
-Немецкий? – в первый раз за пять минут Елена оторвала глаза от фотографии, - Вальтер – американец. Просто его родители – выходцы из Германии. И книгу, разумеется, я читала на английском. Мне привёз её тогда в подарок папа из Америки.
-Тогда? Как давно? – я скрыл зевоту. Я уже не рад был, что начал эту беседу. Очередная слезоточивая лав-стори с иностранцем.
- Два года назад. Книга называлась «Корабль скорби». Научная фантастика.
-Научная фантастика, - кивнул я якобы понимающе. В детстве я сам читал подобные книжки. Потом подсел на Хемингуэя и позабыл про научно-фантастический бред.
-Когда мы познакомились, ему было шестьдесят девять лет.
Меня немного подбросило, словно тихая скамейка вдруг затанцевала.
-Староват, - выдавил я из себя, как из тюбика, чтобы не произнести большего.
Елена безмолвно протянула мне фотографию. Отчего-то мне не хотелось брать её в руки, но я себя пересилил. С глянцевого фото на меня смотрела моя кареглазая собеседница и человек с каштановыми волосами, которому я бы дал от силы чуть-чуть за пятьдесят. Что мне больше всего бросилось в глаза, так это огромные, глубокие, чёрные глаза этого самого Вальтера.
И улыбка.
Очень яркая, открытая, не по-американски искренняя.
-Моложав, - только и смог сказать я, возвращая фото, - ни одной седой волосинки. Женат? В этом проблема?
-Жена, невестка и внучка. Сын два года назад покончил собой. Но проблема не в этом. Проблемы… как таковой… вообще нет…
Елена слегка закашлялась, видимо, от волнения.
-Почему?
-Потому что нет Вальтера.
Я не выдержал и сел к Елене не боком, а прямо, ловя себя на том, что история отчего-то меня заинтересовала.
-Ты говоришь о нём в настоящем времени.
-Причём тут грамматика? Прошлой осенью Вальтер написал, что ему должны сделать операцию на сердце. Он обещал, что сообщит, как дела. С той поры от него нет вестей. Я думаю, он умер.
-Ты наводила справки в интернете?
-Да. Ни слова.
-Это странно.
-Ничего странного, когда люди умирают.
Я почти разозлился.
-Да с чего ты взяла?! Может быть, ему просто надоела эта любовная связь, и он придумал высокопарную идею со своей смертью?!
Карие глаза Елены наполнились укоризной, как шипуче наполняется шампанским бокал.
-Это была не любовная связь. Это была последняя любовь. Ты читал Голсуорси?
-Не трачу себя на английских зануд.
-Вот очень жаль. У Голсуорси тонко описано то самое нежное, почти любовное чувство, которое возникло между старым Джолионом и гостящей у него Ирэн. Так было у нас с Вальтером. Мы и виделись-то всего один раз. Здесь, в Рованиеми.
-Отчего престарелого американца вдруг понесло на север страны, о которой многие в Америке и не знают вообще?
Я не хотел быть циничным, о отчего-то так получалось. Отчего-то Елена меня раздражала. Своей сентиментальностью, что ли?...
-Вальтер сказал, что Рованиеми – сказочное место. Что он хотел здесь побывать давно. Что здесь тихо, и единственный человек, которого он хотел бы видеть среди этой тишины, это я.
Я видел, как Елена проглотила мой цинизм, но слегка замкнулась. Мне стало что-то вроде как стыдно. Обидел девушку. А вдруг этот Вальтер действительно умер? Умереть на операционном столе с разрезанной грудной клеткой и сердцем навыкат. Бррр. Не хотелось бы.
-И зачем же ты сюда приехала? – я немного смягчился.
Елена долго молчала. Я думал, что она вообще больше не хочет со мной разговаривать.
-Потому что здесь я его чувствую. Чувствую Вальтера. Это странная смесь тоски и облегчения, - Елена заговорила немного глуше, словно ей что-то мешало говорить, - Потому что это наша тишина. Наслаждайся тишиной, Михаил.
Я удивился, что она запомнила моё имя. Я встал со скамейки и всем видом дал понять, что ухожу, на случай того, если Елена захочет поведать мне ещё что-нибудь такое, сентиментальное. Но Елена молчала. Я развернулся и молча ушёл по той самой дороге, по которой сюда добрался, свернув лишь к мосту Свеча Сплавщика. Вспомнив, что, наверно, именно сейчас начинается матч Зенит – Спартак, я немного огорчился, и мне даже стало немного грустно.
А мост….
Ну мост как мост, только вантовый и с маяком. В Рованиеми кроме кирхи и этого моста достопримечательностей нет. Вот только сопки торчат как пупки северной земли.
Я вернулся в отель, выпил водки из мини-бара, посмотрел все бесплатные каналы по телевизору, потом некстати, уже под душем вспомнил про Елену и её Вальтера. Чертовски глубокие чёрные глаза у старика. Да его и стариком не назовёшь. Конечно же, он умер. А Елена, наверно, до сих пор сидит на своей скамеечке, словно ждёт, что он придёт к ней на чай. Я даже засмеялся, но вода попала мне в рот, и я перестал.
И с чего бы это Рованиеми – сказочное место?
Здесь просто тихо. Спокойно. Но скучно.
Я зевнул и лёг спать.
Утро больно резануло по моим глазам полярным светом. Как здесь живут люди? Полгода светло, полгода темно. В этом и есть вся сказочность Рованиеми?
Я спустился вниз и сразу ударился о холодный утренний арктический воздух. На улице стоял октябрьский дубак. Я помешкал, но всё-таки завернул к супермаркету, надлееясь купить там что-нибудь поесть в дорогу и отогреться.
Как бы не так.
Заполярные люди отдыхали. С трудом найдя какой-то магазинчик, я нашёл там консервы, лишь по чистой случайности не перепутав их с деликатесами для собак, и поднялся наверх.
Собрал чемодан.
Расплатился.
На вокзале ещё раз посмотрел на кадки с цветами.
Эх, молодцы, ребята из Рованиеми. Борются с севером всеми возможными способами.
Интересно, а где Елена?
Я сам не понял, отчего так подумал. Странная девчонка и её мёртвый на девяносто девять процентов старик. Последние нежные чувства. Любовь без секса.
Смешно.
Подогнали поезд, и я разместился в своём вагоне. Достал плейер и включил вражеское финское радио. Рованиеми отдалялся от меня со всеми своими сопками, тишиной и цветами.
Внезапно у меня как-то запершило в горле. Я хлебнул минералки, но першение не проходило. Отчего-то опять встала перед глазами фотография счастливого в последний раз в жизни мужчины и скромной кареглазой девушки с длинным хвостиком, прихваченным голубой заколкой.
Любовь.
Я повернул взгляд в сторону удаляющегося Рованиеми.
Вспомнил маму.
И заплакал…

wtorek, 26 kwietnia 2011