Лики богов

- Ну, хватит, пожалуй, - сказал Всеволод, поднимаясь на ноги и бросая прощальный взгляд на разбросанные по крупному белесому песку камни. – Я все понял. Пятнадцатый увидеть было бы неплохо, но если все равно не получится... В принципе мне и четырнадцати достаточно, а вам, сэнсэй? 
    Они сидели на деревянной веранде Рёандзи с десяти утра, созерцая в благоговейном молчании замшелые валуны. Приходили и уходили группы туристов, оставляя у порога храма обувь вместе с грешными помыслами.  В бесчисленных видоискателях камер тысячекратно множилась окаменевшая в движении вечность, чтобы разнестись затем по компьютерным дискам, вылиться на экраны и окончательно раствориться в виртуальной реальности. Цикады надрывно рыдали в ветвях деревьев. Солнце обрушивалось с высоты на храмовый двор, словно стремясь растопить и выжечь дотла наследие столетий.
- Да, пора, - откликнулся Мияма, выходя из ступора, в котором пребывал уже минут двадцать. – Я тоже все понял.
    Мимо прошлепал бритоголовый монах в просторной рабочей куртке на завязках и в коротких штанах. В руках у него были широкие, расходящиеся веером бамбуковые грабли. Спустившись вниз, монах принялся причесывать песок, тщательно прорисовывая линии волн. Под зубцами граблей вечность обретала форму – пластичную, изменчивую, обтекающую в своем кажущемся движении неподвижные каменные глыбы.
- Художник, - заметил про себя Всеволод, оценивая кропотливую работу монаха, - не так просто создать аллегорию вечности. Хотя нет, скорее, реставратор.
- Реставрируют, - эхом откликнулся на его мысли Мияма. - Здесь надо каждый день прилагать руки и ноги, иначе волны исчезнут, движения не будет, а сами камни без нужного фона теряют смысл. Вечное веществует только в текущем...
   Они вышли в небольшой отгороженный вестибюль и остановились у макета прославленного сухого сада. Здесь все пятнадцать камней были видны, как на ладони.
    - Ну вот, - огорчился Всеволод, - можно было не мучиться. Стоит только взглянуть со стороны – и все становится на свое место.
    - Со стороны, конечно, виднее, - согласился Мияма, рассматривая макет, - но не всегда мы можем отойти так далеко в сторону или взглянуть с высоты. – Чаще приходится смотреть на жизнь в близком расстоянии. И тогда всех камней не увидишь.
     Они неспешно брели по дорожке ланшафтного парка вдоль пруда, в глубине которого отражалась небольшая живописная часовня, примостившаяся на маленьком искусственном островке. Влажная духота липким покровом окутывала тело, не давала вздохнуть. Пот заливал глаза.
     - Сухие сады для нас важнее обычных, - со значением произнес Мияма. – Это не декорация, а код смысла жизни. У меня дома тоже есть маленький макат... нет, макет сада Рёандзи. Из глины. Сам слеплял, когда мне было шестнадцать лет. Давно. До сих пор стоит у меня на столе рядом с вашей фотографией.
   - Зачем?
   - Для мэйсо – ну, для медитации. Иногда надо, чтобы познать себя. Вообще здесь, в Киото и в окрестностях есть много карэсансуй, сухих садов. Может быть, даже интереснее этого. Тофукудзи, например, или Дайтокудзи... 
    - Почему же тогда все говорят и пишут только о Рёандзи?
    - Наверное, такая судьба. Случай. Так бывает и с людьми. Талантливых очень много, а знаменитых мало. Рёандзи стали пропагандить после войны как символ нации, такой мистический символ Дзэн. А остальные не пропагандили. Не “окручивали”,  как у вас говорят. Теперь его знают все. В Японии так часто бывает и у вас, наверное, тоже. Например, в поэзии у нас очень окрутили Басё. Вот, теперь Басё – наше всё, а остальные поэты – почти ничего. Но вас скоро будут знать в Японии и еще дальше, как Басё. Увидите! Я буду вас окручивать! Многие уже знают. А узнают еще не так!
    - Спасибо, - скромно сказал Всеволод.
    Тем временем они уже покинули территорию храма и брели по улице вдоль зеленого склона горы. Справа, за автобусным терминалом, тянулись серые и бурые строения кампуса университета Рицумэйкан.
    - В какой части города мы находимся? – поинтересовался Всеволод.
    - Северо-запад. А что? Здесь еще рядом Золотой павильон, но туда сейчас не пойдем
    - Не пойдем. Здесь в такси, наверное, есть кондиционер?
    - Конечно, есть.
    - Тогда берем такси поскорее, а то я сейчас упаду. Больше не могу!
    - О’кей, Сева! Только не упадайте, тротуар не очень чистый. Сейчас сядем в такси и поедем на другую сторону, на восток, к Киёмидзу, к Чистой воде.
    - Да, да, к чистой воде! – поддержал Всеволод, думая, что его везут купаться.
    - Это храм высоко на горе, - пояснил Мияма. - С ключом. Очень прекрасный. Такой наш Василий Блаженный. Только сначала попьем чаю.
               
- Вот попробуйте, Сева! Это настоящий чай Удзи. Очень зеленый. Нутрийный. Пособствует чистке организма и сильно взбодряет. Его хорошо пить, когда утром идете делать дело. Удзи стоит дорого. Поэтому мы, когда идем на дело, обычно пьем китайский Уром-ча. Но тут, в Киото, можем себе позволять, конечно. Не беспокойтесь, я буду вас угощать.
    Мияма королевским жестом поставил на низенький столик две пиалки с мутной жидкостью защитного цвета, к которым прилагалось по одной бледно-розовой плоской карамели с цветочным орнаментом. Всеволод уже знал, что эти сласти сделаны из бобовой пасты. О вкусе чая после многомесячного пребывания в стране Восходящего Солнца он тоже догадывался и никаких иллюзий не питал.
- Спасибо, сэнсэй, - сказал он, фамильярно хлопнув профессора по колену. - Я всю жизнь мечтал попробовать настоящий Удзи. Просто спал и видел, как я его смакую.
- Да? Неужели спал и видел? Я не знал, что так вам угодю, - умилился Мияма.
Они сидели под большим бумажным зонтом на широкой скамейке, застеленной кумачовым полотнищем, в котором Всеволоду чудилось что-то ностальгическое. Улица, круто уходящая вниз, к подножью холма, дрожала и плавилась в знойном мареве
По обе стороны узкой мостовой без тротуаров тянулись плотные ряды двухэтажных лавок, лавочек и лавчонок, доверху набитых продукцией местных художественных промыслов. Здесь невзыскательный заморский гость мог лицезреть японскую экзотику во всем ее сувенирном великолепии: шелковые и ацетатные кимоно, расписные веера, белые кошечки, подманивающие богатство игриво поднятой лапкой, резные деревянные божки, каменные черепахи, каллиграфические благопожелания, амулеты, барабанчики, ароматические свечи, четки, деревянные и соломенные сандалии, шляпы, бамбуковые пятерни для чесания спины, деревянные массажеры-каталки, металлические и стеклянные колокольчики фурин, керамические чашки и чайнички местного производства,  игрушечные мечи и натуральные золотые рыбки.
На лаковых подносах красовались изящно оформленные в виде цветов и плодов несъедобные разноцветные сласти, рисовые галеты сэмбэй, колобки, лепешки и нанизанные на палочку клейкие рисовые клецки данго. Квашеные в бочонках кусочки редьки, огурцов,  китайской капусты, лотосового корня, имбиря и баклажанов можно было попробовать из маленьких блюдечек, воспользовавшись деревянной зубочисткой. Гирлянды фотопленок и разовых фотоаппаратов, батареек и кассет для видеокамер вписывались в традиционное убранство квартала, не нарушая гармонии. На солнцепеке лежала живая ухоженная домашняя кошка в розовом ошейнике с непременным бубенчиком. Кошка была рыжая, толстая и бесхвостая – достойный образец островной породы.
Вся эта идиллическая картина, напоминала лубочную декорацию к фильму о старой доброй Японии, в которой еще и знать не знают о небоскребах, супертанкерах, искусственных островах, скоростных дорогах и гигантских подземных торговых центрах. Только присутствие в каждой лавке кондиционера, телевизора и кассового компьютера последнего поколения да пение мобильных телефонов напоминало о том, какое тысячелетие на дворе.
- Послушайте, сэнсэй, - обратился Всеволод к профессору, который расслаблялся с полуприкрытыми глазами, держа в одной руке пиалу, а в другой - круглый пластиковый веер с яркой рекламой женских прокладок, - так что это за гора, и как называется место, куда мы сейчас направляемся?
- Я же вам говорил, Сева, - ответствовал Мияма с легкой укоризной, - мы идем обзирать храм Киёмидзу. А эта улица ведет к храму и называется она Саннэндзака. Буквально “Склон Трех лет”. У нас есть одно старинное уверье: кто по дороге к храму потыкнется, тому три года счастья не видать. А там, рядом, еще одна улица. Если на ней потыкнуться, то всего два года без счастья.
- Зачем же мы выбрали эту?
- Мы ее не выбирали. Просто случайно сюда вышли. Так всегда бывает в жизни. Вам кажется, что вы сами избираете свой путь, а в действительности Путь избирает вас. Остается только следовать Пути – вот и все.
- Ну, ладно. Тогда пошли, пожалуй, - сказал Всеволод, ставя свою пиалу на столик. От чая Удзи во рту оставался легкий привкус болотной тины.
Они шагнули с подвесной веранды на мостовую, и оба, качнувшись назад, едва удержали равновесие. Уклон дороги составлял не меньше тридцати градусов, так что идти наверх можно было только приняв позу конькобежца.
- Теперь обоим горе мыкать, - ухмыльнулся Всеволод.
Мияма не разделял его сарказма. От расстройства профессор даже переменился в лице.
- Маитта! – прошептал он обреченно и тяжело вздохнул.
               
Остаток пути они прошли молча. Мияма, погрузившись в печальные раздумья, казалось, не замечал ни пестрых витрин, ни открывшейся впереди, на горе, величественной панорамы. Исполинские ворота без малейшего намека на стену стояли, словно триумфальная арка, на пути к замысловатому архитектурному комплексу. В нишах по обе стороны ворот, забранных железной сеткой, в угрожающих позах застыли расписные деревянные культуристы.
- Охранники? – сразу догадался Всеволод, припоминая свой опыт посещения московских учреждений и организаций.
- Да, в никаком-то роде, - согласился Мияма. – Их называют нио, два царя.  Они должны хоронить храм от чертей, злых духов и других неоприятных посетителей.
- Хорошо, что деревянные, - пошутил Всеволод, еще раз взглянув на свирепые физиономии стражей врат.
- Да, хорошо, - кивнул Мияма. – Их нетрудно снимать на реституцию.
- На реставрацию?
- Ну, я хотел сказать, на реставрацию. Надо ведь регулярно подкрашивать кое-что, лакировать. Мускулы мускулами, а без лакировки нельзя, - заключил он, критически переведя взгляд с дюжих хранителей на свой торс кабинетного ученого, облаченный в синюю спортивную майку, и, достав складную щетку, любовно расчесал на пробор крашеную шевелюру. 
- Так это и есть храм Киёмидзу? – для проформы поинтересовался Всеволод, показывая на резную пятиярусную пагоду в подновленном орнаментальном убранстве, которая выглядела слишком юной для своих тринадцати веков. 
- Да, это нижняя часть, - рассеянно ответил Мияма. – Главный храм наверху. Вон там можно попить и немножко умыться.
Пот заливал глаза, и друзья поспешили к источнику под навесом, где их ожидал свирепого вида усатый дракон, хищно нависший над криницей.
- Бог Водопровода, - лаконично пояснил Мияма, жадно припав к черпачку на длинной ручке.
Всеволод с сомнением посмотрел на толпу, сгрудившуюся у источника в очереди на черпак, подставил под струю ладонь и выпил из горсти.
 Стоящая рядом круглолицая дама лет пятидесяти в полосатых штанах и клетчатой нейлоновой блузке слегка шлепнула его по локтю и отрицательно покачала из стороны в сторону пухлой кистью руки. Ткнув под нос чужеземцу свой черпак, она демонстративно ополоснула его легким движением, набрала воды и поднесла ко рту. Отхлебнув, прополоскала рот, сплюнула, выплеснула остаток в канавку, снова набрала, отпила два глотка, снова ополоснула и повесила черпак на перекладину. Победно оглядевшись по сторонам и сделав еще раз странный жест в сторону Всеволода, дама гордо удалилась.
- Традиция, - коротко заметил Мияма, - ритуал.
Было очевидно, что он полностью согласен со строгой дамой.
Миновав недавно отреставрированную пагоду и давно не крашенный деревянный павильон с резьбой по карнизам, друзья вышли на тропинку, ведущую вверх. Справа вырисовывалась странная конструкция, прилепившаяся к отвесному склону горы. Циклопические колонны из древесных стволов высотой с семиэтажный дом  подпирали какое-то грандиозное культовое сооружение на холме и помост, нависающий прямо над обрывом. Колонны, скрепленые массивными поперечными балками, образовывали подобие строительных лесов.
- Сто тридцать девять, -  сказал Мияма.
- Что сто тридцать девять?
- Деревьев криптомерии.
- Где?
- Вот в этих столбах.
- А зачем? – не понял Всеволод. – Склон, что ли, оползает? Надо было все укрепить?
- Нет, так задумали сначала. В восьмом веке. Грандиозный культурный проект. Храм построили за четыре года до того, как сюда переехали столицу из Нары. Чтобы так почитать Будду. И до сих пор почитают.
- Понятно, - сказал Всеволод. – Традиция. Конечно, так почитать удобней всего.
               
Обливаясь потом, они поднялись на верхний ярус и вышли на деревянную смотровую площадку. Там было жарко и людно. У парапета над обрывом, сменяя друг друга с методичностью конвейера, выстраивались желающие запечатлеть свой лик на фоне панорамы древнего Киото. Бесшумно работали в раскаленном воздухе цифровые камеры. Деловито лопотали гиды в красочных униформах, время от времени подманивая флажками отбившихся от стада туристов. Атмосфера горячего цеха располагала к быстрым и осмысленным действиям.
- Ну, будем фотографироваться, - попытался взять инициативу в свои руки Всеволод.
- Конечно, - сказал Мияма, - сфотографируемся на вечную память.
Вдвоем они пробились к парапету. Мияма с заискивающей улыбкой поклонился какому-то старичку в малиновой бейсбольной кепке и вручил ему свою Минольту. Старичок понимающе кивнул, отбежал на три метра и стал выжидать, пока в плотном месиве тел образуется проем. Ждать пришлось довольно долго, но старичок безропотно стоял, поглядывая на экран видоискателя. Нажав наконец кнопку, он с сознанием исполненного долга поклонился и вернул аппарат владельцу.
Только теперь Всеволод мог оглянуться и посмотреть на лежащую в котловине столицу Мира и Покоя, древний Хэйан. Изумлению его не было пределов. Он ожидал увидеть все, что угодно, только не это. Вместо деревянных двухэтажных кварталов средневекового Киото перед взором заморского гостя открывалось поле невысоких железобетонных конструкций, аккуратно разграфленных на ровные прямоугольники. В некоторых районах преобладали серые тона черепицы частных коттеджей. Кончики шпилей, проглядывающие кое-где сквозь чащу новостроек и намекающие на присутствие пагод, только усиливали впечатление “заколдованного леса”.
- А где же ваш старый город? – с обидной интонацией спросил он Мияму, который стоял рядом, опершись на перила.
- Он там, внутри, - односложно ответил профессор, который, видимо, все еще не мог отделаться от нехорошего предчувствия и был не готов к пространным объяснениям.
- Но ведь в долине ничего не видно, кроме билдингов. Где же ваши храмы? Сотни храмов! А песчаные сады? Парки? Императорский дворец, наконец? Где древняя столица?
- Сева, у нас говорят: “Постигай сердцем.” Какая розница, видите вы храмы или не видите. Вы же знаете, что они там. Вы только что были на старой улочке, хотя отсюда ее не видно. Это в Европе везде висят подсказатели “К старому городу.” У нас не так. У нас мало места. Новые дома строят вокруг старых. Получается прагматично и удобно. Никакого разделения – древнее и новое вместе. Они едины. В новой обволочке живет старая традиция. Так и в нас самих, японцах. Мы носим современные костюмы, езжаем в машинах, кушаем в «Макдональдсах», заказываем пиццу на дом, проставляем на весь мир компьютеры и видео, но наши души стремятся туда, в Японию наших предков.
Мияма снял дымчатые зеленоватые очки и теперь дирижировал ими, словно подчеркивая выделенные слова.
- Наихорошее удовольствие для нас – сидеть на татами за чашкой чая, есть простой рис и тофу, спать на футоне, принимать горячее фуро, ходить в юкате и в гэта. Старая добрая Япония! Мы все родом оттуда – мы в долгах у предков. Сами мы, может быть, и не верим, но наши предки верили в Будду и в восемь тысяч божеств Синто, строили эти храмы, создавали государство. Без них мы - ничто. Это внутри нас. А то, что снаружи, не имеет назначения. Так было и так будет всегда, - высокопарно закончил Мияма, в котором, видимо, неожиданно проснулся дух патриотизма.
- Но ведь, если его не консервировать, старое теряется, исчезает, - нерешительно возразил Всеволод.
- Оно не может исчезнуть. Оно прорастает в нас, обновляется. Это наша генетическая программа. Поэтому мы не боимся что-то потерять и не боимся обновления. После пожаров, землетрясений, цунами все отстраивают заново. Клонируют - понимаете? Кстати улочку, по которой мы сюда поднимались, тоже всю подстроили заново после большого пожара в середине девятнадцатого века. Так что древней ее не назовешь. Но для нас традиция – это и есть постоянное обновление старого. Например, главный храм Синто в Исэ перестраивают заново каждые двадцать лет. Полностью. Поэтому в основном у нас используют дерево, а не камень. Для каждого нового поколения рубят новые криптомерии и строят. А какие-нибудь каменные глыбы остаются стоять во дворе просто как символ Неизменного. Последний раз святлище в Исэ перестраивали десять лет назад, еще через десять лет снова разберут и подстроят заново. По старым чертежам и с предельной точностью. Клонируют. Только так и можно сохранить храм, передать его будущему целым и невредным. Можно клонировать бесконечно и в любом количестве копий. У нас есть понятие “образ в сердце”...
- “Самого главного глазами не увидишь...”
- Очень праведливая мысль. 
- Ну, это, в общем-то, не я сказал...
- Да, наверное, это сказал японец. Но все равно, праведливо. 
   Всеволод еще раз внимательно посмотрел на тонущую в мареве старую столицу, так похожую на все прочие японские мегаполисы, выросшие на месте старинных деревянных кварталов после Великой Тихоокеанской войны. А ведь это был единственный город, который пощадила американская авиация. Японские строительные компании оказались менее сентиментальны. Хотя, может быть, Мияма прав, и прошлое должно органично присутствовать в оболочке настоящего?
Словно угадав его мысли, Мияма добавил:
- Япония очень любит обновляться. Как это у вас в поговорке: “ На стоячий камень вода не течет.” У нас так любят новое, что иногда стараются отбросать старое и начать сначала. Японцы всегда учатся о чужом опыте, да и о своем тоже. В эпоху Мэйдзи взяли ракурс в модернизацию: создали новую империю, развили капиталистическую индустрию. В армии и на флоте пропагандировали Бусидо, но обновляли вооружение. Феодализм объявили “проклятым прошлым” и по всей стране стали сносить средневековые замки. Потом опоминались и стали отстраивать те же замки из бетона. Сейчас старое не разрушают, но и новое не ограничают. Есть император и его семья, есть компартия, есть поп-музыка, есть храмы, есть Диснейленд. Даже Аум Синрикё. Потому что плюрализм. И так во всем. Очень демократично. Каждый может выбрать по прикусу.
- Да, демократично, - согласился Всеволод. – Будем выбирать по прикусу. Но пора спускаться, а то мы тут изжаримся.
               
      Они прошли по тропинке вниз и оказались у живописного источника. Из отвесного склона горы тремя струями стекала вода, направляемая прямоугольными каменными желобами. Брызги играли и переливались на солнце. Должно быть, учтя, что под лежачий камень вода не течет, древние дизайнеры расположили сток на трехметровой высоте. Маленькая, словно игрушечная, радуга висела над каскадами – прямо над тем местом, где в скульптурных позах, с сосредоточенными лицами, стояли под струями взрослые мужчины и женщины в шортах и блузках. Вокруг них копошилась детвора.
    - Что, тоже традиция? – кивнул Всеволод на купальщиков.
    - Да. Это и есть святой водоточник. Называется ключ Отова. Очень полезный для здоровья – и внутри, и снаружи.  Его опекает сам бог Фудо-мёо, он здесь главный авторитет. Можем попробовать воду. 
    -  Спасибо Фудо-мёо, но лучше в другой раз, - вежливо уклонился Всеволод, видя, что за черпаками снова выстроился хвост .
    -  Как хотите, а я все-таки подопью.
    Мияма дождался своей очереди и добросовестно опорожнил черпак, поплескав немножко на лицо.
    - Го ни ситагаэ... - удовлетворенно пробормотал он, возвращаясь к приятелю.
    - Что-что? – не расслышал Всеволод.
    - Ну, это у нас такая поговорка. Если пришел в чужую деревню... В общем, в чужом монастыре по волчьи выть, - пояснил профессор, снова блеснув познаниями.
     Между тем стрелка на часах перевалила за два, и храм Киёмидзу заметно опустел. Давно минуло время ланча, о-хиру.  Всеволод вспомнил, что завтракал еще в Токио, на рассвете, перед выходом из дому, чашкой молока и крекером. Они выехали поездом в семь ноль ноль и были в Киото в девять сорок. На вокзале взяли такси, чтобы успеть к открытию в Рёандзи. Дальше было сплошное пиршество духа. Пора было подумать о грешной плоти.  Мияма, как видно, тоже подумал о своей. Озабоченно оглядевшись по сторонам и сверившись с блокнотом, он заговорщицки подмигнул:
     - Сейчас будем угощаться на славе. Здесь подальности есть один знаменитый в Киото ресторан тофу. Называется “Сасамэ юки”, “Мелкий снег”. Вы ведь любите тофу, Сева?
     - Не знаю, может быть, - ответил Всеволод, представляя себе желеобразную белесую соевую пасту, начисто лишенную вкуса и запаха.
     - Ну, раз не знаете, будем вас просвечивать! – весело улыбнулся Мияма, и они дружно зашагали под гору по улочке Нинэн-дзака, уже не боясь споткнуться.
               
      Ресторанчик “Мелкий снег” дышал кондиционированной прохладой и безупречным киотоским гостеприимством. В дальнем углу разместился огромный декоративный очаг ирори с крюком, свисающим из-под потолка и непременным украшением в виде резной деревянной рыбы. Очаг по случаю летней жары, разумеется, не горел. Утопленные в углублениях деревянные столы позволяли гостям сидеть на полу опустив ноги, как на обычной скамье, что сулило усталым конечностям желанное отдохновение. Всеволод решительно направился к одной из ям, но Мияма тянул его в другую сторону, к длинному помосту, где на соломенных циновках были разложены подушки, а столики на коротких ножках манили вкусить всю прелесть традиционного сидения на коленях или в лучшем случае “агура”, по-турецки. Всеволод упирался и не шел, хотя профессор что-то упорно нашептывал ему о силе традиции и красоте ритуала. В конце концов Мияма вынужден был сдаться и, недовольно ворча, проследовал за упрямцем к ближайшему большому столу.
      Их ожидали две брошюрки меню, испещренные мелкой затейливой вязью иероглифов. Вероятно, меню было набрано на компьютере, но стилизованный  шрифт воспроизводил какие-то средневековые рукописные каракули, которые Всеволоду приходилось видеть в музеях. Иллюстраций с эффектными фотографиями блюд, без которых редко обходятся японские харчевни, на сей раз не было.   
    - Очень впечатляюще, - заметил Всеволод, держа свое меню вверх ногами.
    - О, да! – восхищенно согласился Мияма, погруженный в расшифровку замысловатых названий. Судя по его виду, дело было нелегкое и требовало полной отдачи. - В этом ресторане семьдесят два блюд из тофу. Только тофу с разными приправками, и больше ничего!
    - Кудзуо, скажите честно, а вы здесь все понимаете? – осторожно поинтересовался Всеволод.
    -  Нет, не все, - честно признался Мияма. – Дело в том, что меню для красоты написано скорописью сосё и еще хэнтайганой. Это азбука, в которой все буквы закодированы разными сокращенными кандзи, иероглифами. Такая традиция. Сейчас она не потребляется, а я ее в университете не изучал. И скоропись тоже, - добавил он извиняющимся тоном.
     - Тогда кто же это все может прочесть, если вы, профессор, не можете?
     - Специалисты по средневековой каллиграфии, наверное. У нас в университете такие есть.
     - И что же, их теперь сюда из Токио приглашать?
     - Ну, почему? В Киото такие тоже должны быть..
     - Но кто же здесь читает это меню?! – не выдержал Всеволод. – Официанты, значит, тоже не могут ничего прочесть?
     - Не волнуйтесь, Сева, - смущенно оправдывался Мияма, - официанты и так знают. Сейчас мы спросим, и они нам все насоветуют.
     Действительно, бравый официант в белом пиджаке с лоснящимся пробором и электронной записной книжкой для заказов все знал. Меню у него на табло было набрано обычным шрифтом, так что Мияма быстро сориентировался. Назвав несколько блюд, он внушительно произнес:
     - Ториаэдзу идзё дэс, пока все, - и сделал рукой жест, означающий, что аудиенция окончена.
 Официант забрал обе брошюрки меню и с поклоном ретировался. Через минуту он снова появился с двумя большими запотевшими кружками пива и крошечными керамическими розетками грубого обжига, в которых было размазано по дну что-то бесцветное и студенистое.
- Деликатность, - заметил Мияма, - разглядывая свою розетку. – Это для нас почти как черная икра для русских. Ну, за наше путешествие! Кампай!
Всеволод отхлебнул добрый глоток “Кирина”, с хрустом разломил скрепленные в торце палочки и приготовился отведать закуску. Однако донести жидкий студень с бурой присыпкой до рта оказалось непросто. Он посмотрел на Мияму. Профессор держал розетку у самого рта, переливая в себя ее содержимое с помощью палочек. На лице его было написано неземное блаженство. Попытавшись сделать то же самое, Всеволод уронил все содержимое розетки на стол. Образовавшаяся лужа вызвала неприличные ассоциации, и он долго тщательно вытирал подозрительную кашицу бумажными салфетками. Мияма сделал вид, что оплошности не заметил.
Официант между тем принес два деревянных подноса, плотно уставленных квадратными тарелочками, продолговатыми мисочками, треугольными блюдечками и неровными стаканчиками с отпечатками чьих-то пальцев, инкрустированными в гладкой глиняной поверхности. В заключение на стол была водружена жаровня со спиртовкой, на которой закипал чугунный котелок.
В тарелках, мисочках и блюдечках Всеволод узрел множество неведомых блюд, изготовленных явно из одного и того же сырья, хотя и окрашенного в разные тона. Единственное содержимое котелка составляли тоже желтоватые кубики соевого творога.
“ Лиса и журавль”, - с тоской подумал Всеволод, а вслух бодро заметил:
- Выглядит заманчиво.
- Еще бы как! – самодовольно ответствовал Мияма. – Наивысшая деликатность. В Токио такого эксквизита нет. Вы, конечно, знаете, что тофу у нас, в Японии, из давних времен много кушают. Потому что в соевой пасте много белого, даже больше, чем в мясе. И тофу, конечно, полезнее, не говоря, что вкуснее. Его у нас называют “мясо без костей”. Из тофу можно готовить все, что угодится. Его можно и варить, и жарить, и мариновать, и замораживать. Японская семья без тофу – это не семья.
- Неужели всем так нравится? – с сомнением спросил Всеволод, ковыряя палочками в блюдце отдаленное подобие бифштекса.
- Еще бы как! – снова радостно подтвердил Мияма. – Например, у нас в Японии много монастырей и храмов. Может быть, триста тысяч или больше. Буддийским монахам и священникам нельзя есть мясо и даже рыбу, а ведь им кушать хочется. Что им делать?!
- Что? – переспросил Всеволод, затрудняясь с практическим советом, который мог бы спасти японский клир от голодной смерти.
- Очень просто, - наставительно разъяснил профессор, - надо все готовить из тофу. Монахи себе готовят из тофу и рыбу, и мясо, и другую дичь. У нас все вегетативное питание оснуется на тофу. По форме похоже на стейк, а по содержимому – соя! – победоносно заключил он, отправляя в рот гладкий кубик студенистого желе с веточкой зелени.
Всеволод слушал и кивал в знак согласия, печально созерцая изящно аранжированный натюрморт из бобовой пасты.
- Я тофу очень люблю и даже могу сам его настряпать, - продолжал Мияма. - Вот посмотрите, на этой длинной тарелочке лежат несколько слайсов, ну, ломиков. Это такой тушеный тофу. По-русски “рога из тофу”, наверное. Его надо делать так. Берете тофу-мясо, умываете, сушите, потом режете ломиками и жарите на сковородке в растильном масле. Потом прямо на сковородке посыпаете мукой, чтобы стала кора. Кладете эти куски в кастрюлю с водой и кипятите. Потом надо профильтрить и варить еще три часа. Отдельно надо сделать поливку из жареного лука, кетчупа, уксуса, сахара, лаврового листа и еще некоторых специальностей. Соус налить в кастрюлю с тофу за пятнадцать минут до конца. Как видите, очень просто и экономично. Каждый может легко сделать.
- И часто вы готовите такое? – с уважением поинтересовался Всеволод, отщипывая кусочек с указанной тарелки, и представляя профессора за приготовлением любимого блюда долгими зимними вечерами.
-  Последний раз делал, когда был студентом, а потом жена готовила мне рога раза два в неделю. Пока не ушла, - добавил Мияма извиняющимся тоном, как будто именно “рога из тофу” и стали истинной причиной его семейной трагедии.
Всеволод ощущал на языке жжение от пряного соуса, но тофу ничем не давал о себе знать. Он попробовал еще несколько блюд. Во всех явственно различался вкус приправ, но главный ингредиент почти ничем себя не обнаруживал, как и полагалось в настоящей каше из топора.
- Здорово, - сказал он, с трудом поглощая шедевры традиционного кулинарного искусства и стараясь почаще прикладываться к пиву. – А десерт тоже из тофу?
- Конечно, - Мияма показал на плошечку с розоватой слизью, из которой игриво торчала соевая вишенка, очень похожая на настоящую.
 Вспомнились шоколадно-соевые батончики из далекого советского детства. Всеволод внутренне содрогнулся и, поманив официанта, требовательно приподнял пустую кружку.
               
   За ланч платили пополам, что вызвало у Всеволода приступ черной меланхолии. Он представил себе, сколько настоящих бифштексов можно было съесть на такие деньги, и пожелал своим врагам всю жизнь питаться соевым творогом. Впрочем, лютая жара, в которую они опять окунулись, вскоре отвлекла его мысли от злополучного семейства бобовых.
- Куда теперь? – обреченно спросил он.
- В Гион, - так же обреченно ответил профессор.
- А что это? Хотя я, кажется, помню - храм! Что-то такое о храме Гион и о бренности деяний земных было в “Повести о доме Тайра”...
- Да-да, вы правый. Это оттуда. Такой эпитет в самом начале. Только там говорится о другом Гионе, который в Индии. Хотя, может быть, и об этом тоже. Очень знаменитый эпитет... или эпистол? По-моему, у вас его хорошо перевели на русский. В Киото так называется большой район развеселений – Гион. И храмы там очень великолепные. Надо обязательно смотреть – например, Ясака, святлище бога Сусаноо. Там знаменитая пятивирусная пагода... А еще надо будет сегодня посмотреть Мимидзука.
- Какая еще Мимидзука? Тоже храм?
- Не совсем, хотя там есть маленький храмик и тоже небольшая пятивирусная пагода на верхушке. Это знаменитый Курбан ушей.
- Курган ушей? В каком смысле?
- В прямом. Там захоронено шестьдесят или семьдесят тысяч ушей и носов.
- А почему надо было хоронить уши и носы отдельно от покойников?
- Потому что они принадлежали корейцам.
- Интересное объяснение.
- Это не объяснение, а исторический факт. В конце шестнадцатого века Тоётоми Хидэёси два раза походил на Корею, но не совсем удачно. Была очень кровеносная война. Обычно самураи отрубали врагам головы, чтобы показывать после боя начальникам и коллегам, но Корея была далеко – головы могли испортиться по дороге. Тогда решили отрезать уши и носы. Их клали в бочки с рассольником, с таким биомиксом, и отсылали сюда, к Хидэёси. Из второго похода, например, привезли тридцать восемь тысяч трофеев, причем носов почему-то было больше. В общем, потом все эти трофические носы и уши захоронили. Получился курбан высотой десять метров. Вам будет очень интересно, и для творческого портфеля пригодится.
- Ладно, ладно, посмотрим и уши для портфеля, но попозже. Сейчас слишком жарко. Я предлагаю ограничиться Ясакой, если уж там такая знаменитая пятиярусная пагода, и идти опять пить пиво или на худой конец холодный чай. Я угощаю! Плачу за все – только бы оказаться подальше от этого пекла.
- Совсем не такое уж пекло – всего тридцать восемь градусов, а бывает и больше сорока - заметил Мияма, утираясь миниатюрным махровым полотенчиком. - Между прочим, еще когда я учился в школе, кондиционеров не было. Были только фурин – и очень помогало.
- Что такое фурин? – рассеянно спросил Всеволод, чувствуя, что дуреет от жары и теряет всякий интерес к продолжению осмотра. Хотелось немедленно погрузиться в море и не вылезать больше никогда, но до ближайшего пляжа было километров сто.
- Колокольчики, конечно. Вон там как раз такие висят.
   Всеволод повернул голову и действительно увидел штук пять разноцветных металлических и стеклянных колокольчиков с бумажными полосками, прикрепленными к язычкам, на веранде соседнего дома. От малейшего колебания воздуха бумага шевелилась, и колокольчики издавали мелодичный звон.
- Слышите? – радостно прокомментировал Мияма. – Этот звон гонит прохладу.
- Гонит? Навевает прохладу? Вот это побрякивание? Бросьте шутить, профессор. Вон там за колокольчиками подвешен компрессор кондиционера.
- Да, но раньше-то были только фурин. Традиция... – философски заметил Мияма.
               
Они поплелись по улочке у подножья холма. По обе стороны манили тенистой прохладой двери причудливо оформленных ресторанчиков. Мшистые камни у входа, изъеденные древоточцем дощатые вывески с блеклыми иероглифами, искривленные приземистые сосны, простершие зеленую длань над воротами – все говорило о том, что здесь живут в единении с природой, знают цену уходящему времени и умеют напомнить о ней гостю.
Всеволод не раз задумывался об истоках этого культа, но так и не смог уразуметь, что именно воплощают для японцев “камни и корни”. Служат ли они символом вечности, перед лицом которой человек – всего лишь мошка-однодневка? Заключена ли в них та самая сила традиции, которой подчиняются поколения островитян? Может быть, поклонение камням и вековым деревьям возникло в древности именно по контрасту с хрупким миром жилищ из дерева и бумаги, еще более недолговечных, чем их обитатели? Недаром святилища Синто воздвигали в рощах исполинских криптомерий, под сенью утесов – там, где издревле селились бесчисленные невидимые боги...
У самого Всеволода с богами были сложные отношения. В молодости он, естественно, был далек от столь высоких материй. Пионерское детство и комсомольская юность ни к чему божественному не располагали. В семье советских врачей верующих не было. Геологический факультет, куда по знакомству запихнули его родители, не мог предложить для души ничего, кроме курса марксизма-ленинизма. Лет до тридцати он вообще полагал, что душа – всего лишь банальная поэтическая категория, а божественное начало присутствует только в гармоничном вдохновенном соитии. Церковь с ее запахом ладана и наивным экстазом прихожан вызывала у него стыдливое недоумение.
 Когда начал писать, что-то смутно забрезжило в конце тоннеля. Иногда казалось, что кто-то подсказывает тему, предлагает поворот сюжета, диктует слова. Вот только кто? Бог? Или дьявол? Может быть, кто-то третий? А что, если в каждом сюжете – свой бог? Всеволод не любил думать на эту тему. Все внешние формы религиозности, эти простодушные верования предков, были ему смешны. Он был дитя своего времени и своей страны, в которой бог и дьявол давно уже перестали бороться за души людей, образовав замысловатый уродливый симбиоз. Он воспевал в своих новеллах цветы зла, купался в их аромате. Он издевался над идеалами, попирал заповеди, оплевывал святыни, варил в котле своих писаний адское зелье, пробуждая в читателях темные неведомые силы. Он чувствовал себя демиургом, упивался своим могуществом. Но кто-то вел его по жизни, вел неуклонно и сурово: через горечь унижения, через мрак непризнания, через холод отверженности – к гипсовому пьедесталу почета. Кто-то зорко следил за ним, все прощая до поры и лишь изредка напоминая о своем присутствии знаком. От этого вечного надзора, от чьего-то неотступного тайного присутствия становилось тревожно на душе, которая, быть может, все же обитала в греховной оболочке тела.
Странную обеспокоенность испытывал он и сейчас, стоя во дворе храма Ясака перед маленькой синтоистской часовней с изваянием лиса за красными воротцами. На морде у лиса было написано любопытство. Подкрашенные каменные пуговки глаз, казалось, пронизывали пришельца насквозь.
- Что за животное? – спросил Всеволод весело.
- Инари, - так же весело ответил Мияма, - бог торговцев и бизнесменов. Помогает в делах. У нас его очень любят и читают. По всей стране много-много храмов Инари - кажется, около сорока тысяч. Здесь, в Киото есть центральное святлище, его еще называют храм Тысячи ворот. Очень красивый.
- А зачем лису тысяча ворот?
- Лису совсем ни к чему. Только тем, кто молится об удаче в делах. Они и строят ворота, когда договариваются с Инари. А свои желания оставляют в записочках – вот как здесь, видите?
 Всеволод действительно увидел белые закрученные листочки записок на кусте у часовни.
- Вот такие же ворота, как эти, только выше - красные тории. Там действительно тысяча ворот, а может быть, и больше, потому что все время строят новые. Целая бесконечная  путаная галерея из ворот, длиной километра два. Можно даже заблуждаться. И на всех столбиках – имя жертвы.
- В смысле, жертвователя?
- Ну да, того, кто давал деньги храму. Если совсем маленькие воротца, их тоже ставят, а некоторые складывают в кучи и потом сжигают. Наверное, после того, как Инари исполнил просьбу.
Всеволод оценил преимущества подобных деловых отношений. Становилось более или менее понятно, почему японцы держат в своем синтоистском пантеоне восемь тысяч божеств, во много раз больше, чем древние греки. Конечно, чтобы по любому вопросу с каждым вести дела отдельно и просить о помощи по конкретному поводу. Удобно, практично и никаких особых хлопот со спасением души. Правда, есть еще Будда, дхарма, карма...
- Ну, хорошо, лис, который помогает в бизнесе, заслуживает красных ворот. Это бесспорно. А нет ли у вас какого-нибудь божества по нашему профилю? Чтобы отвечал за изящную словесность?
- Конечно, есть! – с легкой обидой в голосе сказал Мияма. – Бог литературы, каллиграфии, учебы и вообще культуры. Зовут Сугавара Митидзанэ. Это очень полезный бог, вы обязательно должны с ним знакомиться. Я вас представлю. Его храм Китано Тэммангу здесь недалеко. Между прочим Сугавара был по-настоящему. Он древний дворовый императора. Однажды император выгнал его в ссылку на остров Кюсю, на юг. Там он умер, а потом стал богом. Очень прекрасная карьера. Этот Сугавара Митидзанэ - популярный персон. Все студенты ему молятся перед экзаменами. Я тоже молился.
- И как, помогло?
- Вы же видите, помогло. И вам поможет, если договориться.
               
    Спасаясь от жары, друзья ввалились в первый попавшийся бар близ храма Ясака под вывеской “ Cherry Blossom“ и заказали по коктейлю со льдом. Русофил Мияма выбрал в меню “Московский мул” – водку, разбавленную имбирным элем. Всеволод не стал возражать, хотя обычно предпочитал руководствоваться в выборе напитков более рациональными соображениями. Кроме них, в баре не было ни души. С высокими бокалами в руках они устроились за столиком в дальнем углу, подальше от входа, и погрузились в ленивое самосозерцание.
Стеклянные двери на мгновение бесшумно раздвинулись, пропуская парочку очаровательных гейш – как сразу же окрестил их Всеволод. На девушках были надеты роскошные шелковые кимоно с золотым ажурным шитьем. У одной узор на длинном подоле изображал иву под порывом ветра, у другой – цветы мальвы в луговой траве. Вокруг талии, захватывая снизу грудь, были обернуты во много слоев широкие красочные пояса со сложным орнаментом. На спине пояса были завязаны декоративным бантом, под которым горбиком оттопыривались небольшие подушечки. Просторные обшлаги рукавов свободно свисали вниз почти до колен. Наряд дополняли блестящие туфельки-шлепанцы без каблука, но на приподнятой к пятке платформе, белые носочки с перемычкой для большого пальца, парчовые ридикюли с ручкой и цветные расписные веера, которыми девушки по инерции все еще продолжали обмахиваться. Высокие замысловатые прически поддерживались массивными фигурными заколками.
Лица у девушек были покрыты густым слоем белил, напоминающим штукатурку, с небольшими подтеками от пота. Поверх белил на щеках легкими штрихами были нанесены румяна. Пунцовая помада ярко оттеняла линию губ. Искусственно удлиненные ресницы и рельефно подведенные глаза усиливали впечатление кукольной театральности, которое девушки сами старались подчеркнуть манерностью жестов, капризной интонацией и специфическим тембром голосов, сбивающимся на фальцет. Ни черты лица, ни особенности фигуры, ни форму ног этих прелестных созданий определить было решительно невозможно.
- Майко, - заметил Мияма, перехватив заинтригованный взгляд русского друга, - будущие гейся. У них тут рядом институт.
- Что, есть специальный университет для гейш?!
- Ну, вроде техникума. Кажется, на четыре года. Туда трудно поступить, еще труднее, чем в наш университет Внешних сношений. Потому что перспективная карьера и очень высокая зарплата. Учиться тоже трудно. Изучают классическую японскую литературу, поэзию, музыку, танец и пение под сямисэн, каллиграфию, икэбану, чайную церемонию. Раньше еще учили китайский, но теперь его отменили.
- А как насчет науки любви?
- Это факультативно. В обязательную программу не включено.
Гейши из техникума присели на высокие табуретки у стойки, взяли по коктейлю с соломкой, закурили “Вирджинию слимз” с ментолом и принялись сосредоточенно считывать мейлы с мобильных телефонов. Время от времени они обменивались репликами и принимались заливисто хохотать, прикрывая рот ладошкой.
- Сэнсэй, а не снять ли нам этих гейш? Может, пригласим их на ужин, - задумчиво предложил Всеволод, мысленно подсчитывая наличность в кошельке.
- Без мазы, - коротко реагировал на его слова Мияма.
Увидев неподдельное изумление на лице собеседника, профессор спохватился:
- Я что-то перепутал? Неправильное ударение, да? Но так всегда говорил ваш предшестник, носитель языка. Между прочим, кандидат логических наук...
- Нет, все нормально. Доходчиво. А почему без мазы?
- Потому что нам это обойдется стоить дороже, чем весь тур в Киото.
- Не может быть!
- Очень даже может. Причем секса никто не гарантирует – только музыка, танец и немножко женского обоняния. Уж лучше найти каких-нибудь байсюн или когяру.
Всеволод уже слышал, что байсюн – это профессионалки, а когяру – старшеклассницы на сексуальных приработках. Однако ситуация с гейшами его раздражала и провоцировала. Запретный плод был слишком близок. К тому же он лучше Миямы знал, что у неприступных женщин бывают свои причуды, и то, за что один платит состояние, другой может получить даром.
- Ну, ладно! Попытка не пытка, как говаривал Лаврентий Павлович в подобных случаях...
- Какой Лаврентий Павлович?
- Неважно. Пока что я их зову сюда!
Прежде, чем Мияма успел возразить, Всеволод встал с кресла, галантно поклонился в сторону стойки и тоном заправского зазывалы изрек:
- Ирассяимасэ! Пожалуйте к нам!
Девушки оторвались от своих телефонов и с любопытством посмотрели на нахального иностранца. Одна из них наклонилась к подруге и принялась ей что-то нашептывать на ухо. При этом обе время от времени бросали на Всеволода недоверчивые взгляды.
- Сомневаются в серьезности моих намерений, - пояснил он Мияме, после чего взял со стола бокал и картинно поднял его с возгласом: “Кампай!”
Гейши снова начали взволнованно шептаться. Вдруг одна из них, в кимоно с узором из цветов, спрыгнула с табуретки и, семеня в тесном подоле, шаркающим шажком направилась к столику в углу.
Всеволод, довольный произведенным эффектом, еще раз поклонился, сложив ладони в молитвенном жесте, и указал сомкнутыми руками на свободное кресло. Гейша кивнула и подсела к ним. Минуты две она пристально рассматривала заморского гостя в упор, не обращая никакого внимания на Мияму.
- Are you Russian?* – вдруг спросила девушка на сносном английском языке.
- Yes, I am, why?** – автоматически ответил Всеволод, ошарашенный такой догадливостью.
- Manners. We have seen many Russians lately, even entertained some of them. Are you that famous Russian writer Chernov?*** – уточнила она.
Даже в Москве Всеволода редко узнавали в общественных местах, а на улице такого с ним и вовсе не случалось. И вот теперь гейша из Киото...
- Yes, I am, - повторил он, не зная, что добавить.
Девушка повернулась к своей напарнице и поманила ее, держа руку “кошачьей лапкой”, пальцами вниз. Та прихватила со стойки коктейли, подошла и села на последнее свободное место. Воцарилось неловкое молчание.
- I am Makiko, – наконец сказала первая гейша, показывая пальцем на свой нос. – And this is my friend Yoko.****
- Nice to meet you*****, - вымученно улыбнулся Всеволод, плохо представляя, о чем следует говорить с гейшей при первом знакомстве.
-  How come that you are here, in Gion?****** – спросила подружка Ёко.
 На сей раз в разговор неожиданно и бурно вступил Мияма. Он, видимо, смирился с мыслью о неизбежном материальном ущербе и теперь напоминал охотника на тяге, выцеливающего беспечных уток. Направив на Всеволода указующий перст, он произнес краткую патетическую речь, завершив ее почему-то русским восклицанием : “Наше всё!”
Девушки внимательно слушали и понимающе кивали в ответ. Мияма сделал небольшую паузу, припал к бокалу и продолжил свой пламенный монолог. По-видимому, теперь он перечислял собственные достоинства, для пущей убедительности похлопывая себя по кончику носа. Последняя цветистая тирада закончилась отчаянным возгласом: “Дзэттай! Никогда!”
Гейши были явно под сильным впечатлением. Порой с их уст срывались восторженные междометия : “Ара! Масака! Нару ходо нэ!
Они еще пошептались между собой, переглянулись и согласно кивнули. Девушка в кимоно с ветками ивы нагнулась над столом к Всеволоду и доверительно произнесла:
- You are a great master, we admire you. I've got to tell you something. We are having a session tonight. Please come both to Shugonji temple after seven. You won't regret it.*******
Всеволод не совсем понял, что имеется в виду. С радостной улыбкой он кивнул в сторону Миямы, как бы предлагая обсудить с профессором подробности. Отметив на туристской карте кружком храм Сюгондзи и пообещав что-то Мияме с загадочным видом, девушки стали прощаться. После их ухода в воздухе еще долго держался терпкий аромат неизвестных цветочных духов.
               
- По-моему, грандиозный успех. О чем вы договорились? - спросил Всеволод, слегка расслабившись и заказывая себе вторую порцию “Московского мула”.
- Обо всем совсем приятном, - многообещающе сформулировал Мияма. – Они заначили нам свидание. Вечером пойдем на цудои, такую тусовку в храм, где они обычно собираются. Бесплатно! – добавил он с такой гордостью, будто сам только что удачно сбил цену на барахолке.
- Что же это за тусовка?
- Обыкновенная тусовка, с молитвами. У них там в храме есть небольшой культ... ну, секта. Вы же знаете, у нас очень много культов. Собираются примерно семь-восемь голов немножко молиться и релаксировать. Только девушки. Вас, Сева, они, оказывается, читали – в моем переводе! Кажется, они даже читают ваши книги вместе на тусовках. Поэтому нас и пригласили. Самое удовлетворительное, что у них там есть и русские.
- Неужели? Откуда?
- Не имею приставления. Тоже молятся. И релаксируют, так что будем релаксировать все вместе.
- Забавно, - заметил Всеволод, прикидывая, какие практические выгоды сулит ему  популярность в интернациональном женском коллективе, укомплектованном гейшами. – Может быть, нам на эту тусовку стоит прихватить пару бутылок спиртного? Виски, например, или бренди? Как полагаете, сэнсэй?
- Полагаю, - согласился Мияма с некоторым колебанием. – Вообще в храме пить не очень приняли, но, наверное, стоит. Только водки, тем более, что будут русские девушки. Они, я думаю, всегда хотят пить водку.
- Тогда возьмем “Зубровки”, - предложил Веволод, памятуя, что бутылка “Зубровки” обойдется не дороже двух пачек сигарет.
- Нет, так нехорошо, - возразил Мияма. – Такой зубровый вкус японским девушкам не походит. Слишком притворный. И русским тоже.
- А какой же тогда не приторный?
- Ну, просто “Смирновская” – такие большие бутылки. Возьмем пять. Это будет скромно и патриотично.
- Вам виднее, профессор. Гулять, так гулять!
- Наверное, гулять мы не будем. Только тусовка в храме и потом немножко взбодрящего секса для релакса. Бесплатно!
               
   Они рассчитались, как обычно, на выходе и, провожаемые поклонами, двинулись на поиски винной лавки. Долго искать не пришлось. На соседнем углу витрина манила изобилием красочных этикеток, среди которых ностальгически мерцали полдюжины эмблем российских и польских водочных фирм. Бутылки загрузили в два плотных бумажных пакета с изображением пузатого божка в странном колпаке с рыбиной под мышкой.
- Эбису, - кивнул на картинку Мияма.
- Бог пьянки?
- Нет, бог благополучания.
На улице тем временем стемнело. Зажглись неоновые огни мелких реклам, у дверей бесчисленных ресторанчиков, таверн и распивочных призрачно мерцали красные бумажные фонарики. Кое-где из таверн доносилось звонкое треньканье сямисэна или голоса любителей караокэ. В некоторых харчевнях посетителей поджидал у входа толстобрюхий и толстощекий керамический барсук в шляпе, любитель вкусно поесть и хорошо выпить. Этот японский зверь Всеволоду нравился. Маленький барсук уже давно стоял у него дома на кухне.
По узкой мостовой, не обремененной тротуарами, текла пестрая разноликая толпа, мало похожая на ту, что Всеволод обычно наблюдал в токийские часы пик, возвращаясь из университета домой. Вместо деловых костюмов, сорочек с галстуками и строгих блузок повсюду мелькали рубахи “алоха”, потертые джинсы, холщовые клетчатые штаны, шорты и мини-юбки в сочетании с открытыми до предела “топиками”. Иногда, словно павлиний хвост посреди воробьиной стаи, проплывало мимо парчовое кимоно майко. Бесконечные ряды лавок и лавочек по обе стороны улицы там и сям прерывались распахнутыми воротами буддийского храма или красной трапецией тории перед очередной синтоистской кумирней. Запах жареных куриных шашлыков и печеных рисовых клецок смешивался с дымком  благовонных курений.
Мияма вдруг приостановился под фонарем у мостика через ручей, вчитываясь в неразборчивые иероглифы на скромной гранитной плите.
- Что там еще, сэнсэй? Какой-то указатель? – нетерпеливо поинтересовался Всеволод, которого уже обуял знакомый драйв. Адреналин бурлил у него в крови и звал на подвиги.
- Это кахи, стела со стихами, - пояснил Мияма, дочитывая надпись. – Здесь недалеко сто лет назад жил поэт танка Ёсии Исаму. Он был богемиан, любил сакэ, женщин и стихи. У него много стихов про Гион, про эти каро, храмовые свечки, ну, и разное другое... Хороший поэт. Не знаю, есть ли переводы на русский.
- Кажется, есть, - подумав, сказал Всеволод. – Что-то такое я читал. Даже название помню: “Красные фонари Гиона”. Очень грустные, ностальгические пятистишия.
- Да, совершенно верно. Так и называется книга.
Оба помолчали, довольные найденным общим знаменателем. Всеволод рисовал в воображении печальных юных красоток из домов терпимости под красными фонарями. Мияма же размышлял, почему именно красные фонари издавна считаются у японцев символом уютной харчевни... 
               
 Еще с четверть часа они пробирались извилистыми переулками по склону холма, пока в каком-то тупике не уткнулись в запертые деревянные ворота, на которых была прибита потемневшая от времени деревянная плашка с пепельными выцветшими иероглифами.
- “Сюгондзи”, - прочел Мияма, сверяя с картой и со своими пометками в записной книжке. – “Храм Постижения Слова”. Нам здесь, кажется.
Он достал из кармана щетку для волос, подправил пробор и посмотрелся в маленькое зеркальце на ручке. Должно быть, увиденное профессора вполне устроило. Спрятав расческу, он лукаво улыбнулся Всеволоду, слегка подмигнул и, взявшись за ввинченное в ворота тяжелое железное кольцо, несколько раз постучал по створке. Откуда-то из глубины донеслось приглушенное: “Хай?” Мияма произнес нечто вроде пароля, в котором Всеволод различил свою фамилию. Лязгнул засов, ворота бесшумно приоткрылись, и они вступили во двор.
Территория храма Сюгондзи была невелика и не слишком отличалась от внутренних двориков других буддийских храмов, которые Всеволоду частенько доводилось видеть в последнее время. Слабые электрические лампочки, вставленные в грибки старинных островерхих каменных фонарей, тускло мерцали в царстве полумрака, откуда смутно проступали очертания нескольких могучих криптомерий. Гравиевая дорожка вела к главному корпусу с темной черепичной крышей, выгнутой кверху по стрехам. Несколько ступеней соединяли дорожку с длинной верандой под навесом. Над входом два усатых деревянных дракона свирепо сражались за жемчужину истины. Чуть поодаль виднелась резная облупившаяся колокольня на массивном цоколе с единственным огромным колоколом в форме перевернутой крышки термоса. Всеволод уже знал, что в японские колокола звонят горизонтально расположенным бревенчатым билом снаружи, а не металлическим языком изнутри. Бревно было подвешено рядом. Метрах в пяти от дорожки высилась каменная статуя в человеческий рост с длинными волосами и окладистой бородой – вероятно, освятивший историю храма древний подвижник. У его ног белела плита с иероглифическим текстом.
Привратник-монах, показывавший дорогу, приостановился напротив изваяния в молитвенном полупоклоне и что-то благоговейно прошептал. Бритый череп сверкнул в свете фонаря. Лишь сейчас Всеволод понял, что перед ними женщина, причем отнюдь не старая и не лишенная своеобразного шарма. Точеный профиль с изящно очерченным ушком и четкой линией носа темным силуэтом отпечатался на глиняной ограде. Монахиня распрямилась – и тень исчезла.
Из храма доносилась монотонная мелодия, перемежаемая глухим невнятным бормотанием на неведомом языке. Время от времени хор голосов принимался скандировать текст, заканчивая каждый раз троекратно повторенной мантрой: “Ом-мани-мани-маха-муни-суваха!” Перед открытой верандой в огромном круглом вазоне для благовоний под бронзовой крышей чадили воткнутые в золу душистые свечи, и сиреневый дым тонкими струйками возносился в черное небо.
Мияма подошел к курильнице и озабоченно помахал рукой, сгоняя пахучий дымок на себя. Всеволод встал рядом и тоже попытался плеснуть себе в лицо и на грудь дымом. Где-то он уже видел такую картину.
- Зачем мы это делаем? – шепотом обратился он к Мияме.
- Смываем прошлые и будущие грехи, - уверенно ответил профессор. – Очень надежный и быстрый способ. Бесплатно. Нам как раз сейчас будет пригодиться.
Лысая монахиня молча ждала их на веранде. Где-то тихо журчала вода. Пение сверчков сливалось с доносящимся из храма неясным речитативом. Ни луны, ни звезд не было видно на небе, затянутом влажной мглой. Только тусклые лампочки в каменных светильниках бросали неясный отблеск на устланный галькой двор. Казалось, вокруг в непроницаемой тьме по склонам холмов, за деревьями и кустами, в расселинах скал, под струями водопадов повсюду затаились неведомые японские боги, готовые в любой момент настигнуть и покарать дерзкого пришельца.
               
Раздвижные двери в главный корпус храма тоже оказались заперты и открылись только по условному стуку. Через небольшой вестибюль монахиня провела их в пустой молельный зал и встала перед небольшой курильницей с ароматическими смолами. Она была высокого роста, с грациозной осанкой балерины. Высокие скулы, аккуратные острые уши, слегка приподнятая линия носа и узкие щелочки глаз почему-то напомнили Всеволоду героинь манга, жанровых зарисовок Хокусая. Вместо обычного оранжевого плаща-накидки на ней была надета легкая черная ряса с белым подрясником.
- Здравствуйте, добро пожаловать в нашу обитель, - вымолвила монахиня на чистом русском языке, без малейшего акцента, склонившись в поясном поклоне.
- Очень приятно, - ошеломленно произнес Всеволод. – Как это вам удалось так замечательно освоить наш трудный язык?
- Как и всем, в школе, конечно, - ответствовала японка.
- Неужели вы в школе изучали русский? – недоверчиво спросил Мияма, который слишком хорошо был осведомлен в делах Министерства Просвещения и Науки, чтобы поверить такой утке.
- Ну да, изучала, с первого класса.
- Не может быть! Таких школ в Японии нет, - твердо заявил Мияма.
- А я и не говорю, что они есть, - мягко согласилась послушница. – Ведь я ходила в школу в Улан-Удэ. Я сама бурятка, а в Японию приехала восемь лет назад, чтобы утвердиться в вере. Мой дед был ламой, а отца за религиозную пропаганду пять лет держали в лагере. После этого я стала изучать буддизм. У нас сейчас строятся новые дацаны, возрождается вера, но настоящих учителей Закона мало. Мне повезло: друзья пригласили в Москву, познакомили с японскими наставниками. В семнадцать лет приняла инициацию от преподобного Махатмы Сэйгонси, словопреемника самого Великого Монси, да будет благословенно имя его, да снизойдет он к нам из узилища своего.
В этом месте послушница низко поклонилась в сторону выхода и продолжала свою непрошеную исповедь. Ее глубокий грудной голос создавал странный эффект соучастия: казалось, слова проникают в сознание, как семена во взрыхленную почву.
- Пять лет я постигала основы Учения в Москве у японских наставников. Поначалу было очень трудно. Жили в ашраме. Денно и нощно занимались сюгё, духовной и телесной практикой. Пили отвары чудодейственных индийских трав по рецептам Монси, спали по три-пять часов в сутки, а иногда устраивали всенощные бдения несколько ночей подряд. Правда, наставники сменялись. От мирских привычек  и предрассудков отказаться было труднее всего. Каждую субботу, конечно, большие радения, обычно с апробацией – косэйкай. Сначала японские наставники проводили, а потом и наши, особенно когда прозелиты приглашались на инициацию. И так несколько лет, пока не достигла самадхи. Мне открылась сокровенная истина Учения во время одного косэйкай с тремя японскими наставниками.
 Я очень старалась, и Сэйгонси меня рекомендовал для стажировки в Японии. Сначала была в Сютокудзи, в Ашраме-9, недалеко от Фудзи. А когда все это случилось, меня перевели сюда, в Сюгондзи, в Ашрам-10. Сейчас я уже дзёси, сама преподаю основы неофитам, и русским, и японским. Буддийское мое имя Меропа Си. Для меня очень важно работать здесь, в Сюгондзи, особенно в трудные для нашего Учения времена. Позвольте мне приветствовать вас, господин Чернов и профессор Мияма, от имени нашего скромного сообщества.
Монахиня снова поклонилась.
- Как же вас прикажете называть? – смущенно поинтересовался Всеволод, у которого от такой информации начался стремительный отток адреналина. - Матушкой что ли?
- Да нет, называйте просто Надей, - демократично разрешила Меропа Си. – И по возрасту, и вообще... Ведь вы любимый автор нашего Монси! Он просто боготворил ваше творчество, сравнивал его с Типитакой. Мы все изучаем ваши труды с комментариями профессора Миямы, зачитываем вслух на наших радениях. Ваш визит для нас такая честь!
- Надя – это уже лучше, - с облегчением вздохнул классик, прикидывая, как бы незаметно отделаться от бутылок Смирновской, чтобы, не дай Бог, не смутить грешным бряцанием слух верующих.
Кивнув Мияме, чтобы тот последовал его примеру, Всеволод шагнул за колонну, сделав вид, что вглядывается в многочисленные скульптуры и поставил свой пакет в темный уголок. Электричества в храме не было или его умышленно не включали. По периметру зала горели свечи в строгих подсвечниках, изображающих скатанный свиток. Два массивных канделябра освещали алтарную часть, наполненную деревянными и бронзовыми изваяньями божеств. В середине на лотосовом троне восседал Будда, окруженный резным сияющим венцом, с лучезарным нимбом над головой.
- Амида Нёрай – коротко бросила Надя, проследив заинтересованный взгляд гостя.
Всеволод настроился на возвышенный лад. Он знал, что Будда может являться в разных воплощениях, причем иногда в нескольких сразу. Перед отъездом в Японию он добросовестно прочел книгу о буддизме, хотя мало что запомнил из бесконечного ряда имен, исторических событий и философских категорий. Вблизи все выглядело интересней.
Итак, это был Амида... Черты лица у Будды были совсем не японские, мочки ушей с большими дырками доставали почти до плеч. Всеволод догадался, что это следы серег, снятых принцем Гаутамой, когда он покидал дворец, решив уйти от мира. Посреди лба прозрачным кристаллом вырисовывался третий глаз. В завитых мелким бесом кудрях прически горел крупный рубин - символ высшей мудрости. Пальцы рук были сложены двумя кольцами в мудре медитации, большой палец к указательному. По обе стороны огромного трона у подножья пьедестала замерли две бодхисаттвы - божества солнечного и лунного света, как можно было понять по их обличью. Чуть поодаль стояла еще одна бодхисаттва – одиннадцатиликая милосердная Каннон. Десять масок расположились венцом вокруг ее главы, напоминая грешникам о метаморфозах добра в земной юдоли.
   Дзёси Надя встала на колени перед алтарем и быстро по-русски произнесла заученную молитву:
     К вам взываю, души живых существ,
Что поднимаются и погружаются
     В Круговороте Бытия,
     Влекомые всевозможными иллюзиями,
     Подобными отражению на озерной глади!
     Да пребудете все вы безмятежно в Великой Колеснице,
     В безграничной свободе и абсолютном счастье,
     Преображаясь в Четыре Неизмеримых Состояния!..
     Ом!
    - Скажите, Надя, - спросил Всеволод с видом профессионального буддолога на полевых исследованиях, - значит, ваше сообщество поклоняется конкретно Будде Амиде? Или бодхисаттве Каннон? У вас есть какое-то особое культовое божество?
- Конечно, есть, - со странным ударением на первом слове ответила Надя Дзёси. – И не одно. Сейчас вы их увидите. Они там, в левом приделе. Не удивляйтесь – это тоже божества буддийского пантеона, но ведь буддизм пришел в мир из Индии. Преподобный Монси в молодости совершил паломничество по буддийским святыням Индии. Там под священным деревом Боддхи к нему пришло Озарение. В тот же вечер он овладел древними языками, санскритом и пали, а на следующее утро постиг всю нетленную мудрость йоги. За три дня и три ночи Учитель прочел все двенадцать тысяч сутр буддийского канона и написал полное собрание своих сочинений, причем сразу на трех языках. Оттуда, из Индии, он принес свет истинного учения на японские острова.
Озарение дало ему внутреннее видение вещей, но при этом почти ослепило, лишило дара зрения физического, и с тех пор он почти ничего не различает вокруг себя – только внутри. Вернувшись в Японию, он основал наше сообщество, нашел спонсоров и построил ашрамы по всей стране. Спонсоры, прошедшие шактипат, дают много денег. Десять лет назад свет истинного учения проник в Россию. У нас тысячи последователей. Сейчас истинное учение уже знают во всем мире, хотя наши противники и пытаются нас опорочить.
- Ну, это везде одинаково, - утешил Всеволод. – Меня тоже все время пытаются опорочить. А все-таки в чем суть вашего учения? Если в двух словах...
- В двух словах – это Истинное учение. Но родилось оно из тантрического буддизма.  Вы, наверное, знаете, это эзотерическая ветвь буддизма, которую исповедуют в Тибете,  Непале, Монголии и у нас в Бурятии. В Китае и в Японии тоже есть. Учение основано на священных текстах-тантрах, сакральных жестах-мудрах и заклинаниях-мантрах. Вся практика в тантрическом буддизме – различные стадии йоги. В тантризме присутствуют элементы индуистских верований – культ Шивы, например. Шива – бог-разрушитель и одновременно созидатель. Он разрушает старое и созидает новое, порождает жизнь. Энергия творения шакти возникает из совокупления Шивы с подругами, воплотившими женское начало. Из его семени, случайно упавшего на землю, рождались боги и герои. Шива сочетался со многими женщинами, имел много жен, но бог Кама навсегда поразил его сердце стрелой любви к прекрасной Парвати.
 Учитель называл себя воплощением Шивы. Символ Шивы – лингам, мужское начало, носитель животворной энергии, соединенный с женским началом йони. Учитель рассказывал, что в Индии есть множество храмов, где поклоняются лингаму. Раньше такие были и в Японии, но их запретили противники истинного учения. Правда кое-где в горах еще и теперь можно найти храмы со священными символами лингама и йони. Учитель преобразил великую доктрину, воскресил древний культ и обогатил его своим опытом, а нам, недостойным, передал практику достижения мокши и вхождения в просветленную реальность – самадхи.
Вы видели изваяние во дворе храма? Скоро такие же памятники Учителю будут стоять в каждой стране. Монси сегодня нет с нами, но его дело живет!
Надя на мгновение отвернулась и смахнула с глаз навернувшиеся слезы.
- А что случилось с Монси? Неужели дело совсем плохо? - участливо поинтересовался Всеволод, чтобы как-то утешить лысую бурятскую красавицу, хотя судьба злополучного подвижника была ему глубоко безразлична.
 Надя посмотрела на гостя долгим оценивающим взглядом, словно пытаясь понять, как он может шутить над ее горем.
- Плохо, - сказала она загробным голосом. – Но у нас есть Сонбо Маха Кундара, Преподобная Мать-Наставница, которую нам оставил Учитель, наша Парвати. С ней мы будем ждать его нового Пришествия. Пусть даже нам придется ждать вечно, мы будем надеяться и верить!
- Вы это серьезно? Нет, вы действительно думаете, что он вернется оттуда? – удивился Всеволод. Буддийские представления о загробной жизни, как видно, были насквозь проникнуты мессианством.
- Это вполне возможно, - вдруг вставил реплику Мияма. – Я почти уверен, что Монси вернется через несколько лет. Каэру хадзу дэс.
Всеволод пожал плечами. У профессора, видно, тоже крыша поехала. Эта японо-бурятская мистика начинала действовать на нервы. В конце концов, какое ему дело до какого-то там Монси, о котором он до сей поры слыхом не слыхивал! Ничего себе – оттянулись, называется! Попали, как лохи, к каким-то фанаткам на моления. “Немножко релакса и немножко секса”... Черт бы побрал Мияму с его идиотскими проектами! Кстати, а где же гейши? Да, где обещанные гейши? Эта мысль заставила Всеволода оторваться от проблем осиротевшей секты и вернула его к действительности.
- Надя, - строго намекнул он, - мы пришли познакомиться со всем коллективом. – Кажется, радения в вашем левом приделе уже закончились?
- Ой, извините, я увлеклась, - спохватилась Меропа Си, молитвенно складывая ладони и снова низко склоняя глянцевую смуглую макушку перед гостями. – Пойдемте, все уже ждут.
               
  В тесном левом приделе за раздвижной перегородкой было людно и чадно. Горели светильники, курились ароматические смолы, струя дурманящий аромат, звучала чуть слышная монотонная мелодия ситара. Дальний угол был отгорожен створчатой ширмой и погружен во мрак. Семеро молодых женщин в серых балахонах сидели на коленях посреди комнаты, окружив странное прозрачное цилиндрическое сооружение из затемненного оргстекла с плавающими внутри и выпадающими в осадок беловатыми хлопьями, укрепленное на плоской овальной подставке в виде блюда – что-то вроде вертикального аквариума с нахлобученной сверху крышкой. Должно быть, они расслаблялись после молитвы и усиленной медитации, нестройно раскачиваясь из стороны в сторону, иногда что-то нашептывая или напевая. При виде гостей все почтительно коснулись лбом циновки и замерли в этой позе, но почему-то лицом к стеклянной тумбе. Мияма немедленно плюхнулся на колени и тоже пал ниц. Всеволод замялся, не зная, как подобает русскому писателю вести себя в подобной ситуации. В конце концов он неловко опустился на пол и нагнул голову в приветствии, но от земных поклонов решил воздержаться.
   Разглядывая простершихся перед ним дам, Всеволод понял, что по крайней мере три из них его соотечественницы, как можно было заключить по цвету волос. Обритых среди собравшихся в зале не было – скорее всего, они еще не были посвящены в сан, а может быть, это и не предполагалось. Остальные женщины были японки или, во всяком случае, казались таковыми. После встречи с Надей Всеволод остерегался делать скоропалительные выводы. Вглядываясь в отставленные и приподнятые пухлые прелести участниц радений, Всеволод пытался угадать по ним знакомых гейш, но примет было явно недостаточно.
Меропа Си сказала несколько слов по-японски, и, переходя на русский, добавила:
- Учитель завещал нам чтить творения великого русского писателя-махатмы Чернова и читать избранные места из его книг ежедневно. Мы приняли схиму и теперь должны прочесть вслух все опубликованные романы, повести, новеллы, дневники и путевые заметки, не считая газетных интервью. В день радений мы зачитываем по сто восемь строк, то есть около шести тысяч печатных знаков. По нашим расчетам читать предстоит еще 1271 день. На русском. После этого будем читать все, опубликованное на японском языке и, может быть, на немецком, хотя мы его не знаем, да и книги негде взять. Правда, есть и другой способ исполнить обет.
- Какой же? – равнодушно спросил Всеволод, утомленный обилием излишних подробностей, в предвкушении скучной лекции.
- Очень эффективный. Как бы вам лучше пояснить... Вот, например, монахи в буддийских монастырях часто дают обет прочесть все сутры, хранящиеся в монастырском книгохранилище, чтобы замолить свои грехи и очистить карму. Такое книгохранилище обычно устраивают в отдельном павильоне. Сутры, джатаки и всевозможные трактаты на японском, китайском, санскрите, пали лежат в помещении на полках вдоль стен сверху донизу. Прочесть их все, конечно, невозможно – уже хотя бы потому, что знания языков недостаточно и количество превосходит все мыслимые человеческие возможности. Только Учителю это удалось. Большая часть буддийских текстов во всем мире пока не расшифрована и не прочтена – их слишком много. Поэтому делают вот что. Посреди павильона устанавливают горизонтально расположенное колесо на оси. Вокруг оси тоже уложены на круглой платформе самые важные сутры в несколько рядов. Под платформой размещают поверженных демонов, олицетворяющих соблазны сансары, нашей земной юдоли. Считается, что тот, кто повернет колесо на 360 градусов, как бы прочел все находящиеся там сутры и улучшил свою карму. Если прокрутить колесо Дхармы по кругу два, три или десять раз, то считается, будто прочел столько раз все сутры и исполнил все обеты. Очень просто, правда?
- Ну да, - вяло согласился Всеволод, совершенно не понимая, к чему клонит лысая наставница. Он вспомнил, что видел именно такую конструкцию месяца два назад в монастыре Нарита-дзан.
- Вот я и говорю, что у нас имеется в распоряжении тот же способ, причем сегодня мы можем виртуально прочесть все сочинения Всеволода Чернова на всех языках – уже существующие и еще не написанные.
- Это как, на компакт-диске, что ли? В принципе, конечно, возможно, - согласился Всеволод. Только вряд ли будет намного быстрее. А своих творческих замыслов я не публикую...
- Нет, не на диске. Я же говорю “виртуально прочесть” – как монахи виртуально читают сутры. Вращая по очереди колесо дхармы. Вы скоро поймете, а пока что давайте приступим к сюгё, духовной практике. Это такие семинарские занятия. Сегодня у нас по плану трансформация корреляций и корректировка иррелевантной консистенции кармически имплицитно отягощенной ментальности.
- Что-что? – хором переспросили Всеволод и Мияма.
- В общем, перестройка бытового сознания и вхождение в медитативный транс. Начальная фаза. У нас в этой группе пока нет самана – достигших просветления. Вы можете   просто наблюдать. Если захотите, присоединяйтесь. Сейчас начнем. Может быть, и вас ожидает самадхи.
               
- А кстати, что это за цилиндр? - не смог сдержать любопытства Всеволод, показывая на прозрачный тубус посреди зала.
- Это Лингам Шивы, проникший в йони Парвати, а в нем дары Учителя, которые он посылает своим дакини из вечного узилища. Семя Истинного учения.
- Вот это вам посылает Учитель оттуда? И что же это такое? Похоже на тофу... Неужели там тоже питаются тофу?
- Нет, это не тофу, - голос Меропы Си напрягся и зазвенел, - это благословенное семя Великого Учителя, дарованное нам, недостойным его ученицам. После того, как враги Истинного учения отняли у нас Монси и ввергли его в вечный мрак заточения, мы лишились счастья Абсолютных апробаций. Даже Махатма Сэйгонси, не говоря уж о рядовых наставниках, не способен заменить Учителя на апробациях. Мы все передали ему свои портреты,  и Учитель, да святится имя его, медитирует на каждую из нас несколько раз в день. Чтобы укрепить наш дух и упрочить веру, он ежедневно шлет нам свою энергию, плоды своих медитаций в биорастворе. Ради нас, грешниц, он не покладает рук. Мы помещаем дары в лингам Шивы и храним как величайшее сокровище. Таким образом божественная энергия Учителя всегда остается с нами.
- Надя, вы хотите сказать, что ваш Учитель онанирует несколько раз в день, а вы используете его сперму в сакральных целях? Как же ему это удается на том свете?!
- Учитель не на том свете, а на этом. Разве вы не знаете, что семь лет назад по злостному навету он был брошен в темницу и осужден там остаться навсегда? Какой позор! Какое бесстыдство! Наш Монси спас тысячи душ, а они вменяют ему в вину какие-то мелочи!
- Сева, давайте не будем мешать! – вмешался Мияма, видя, что русский гость собирается продолжить расспросы. – Девушкам пора медитировать, а то до главного никогда не дойдет. Мы и так их задержали.
- Нет-нет, - возразила Надя, отрицательно покачав бритой головой. – Вы нам совсем не мешаете. Наоборот, только вы можете помочь нам пройти Абсолютную апробацию, без которой радения никогда не достигнут цели. Учитель говорил, что люди – это сгусток вожделений, порождающих губительную карму. Чтобы избавиться от вожделений и достигнуть  состояния Будды, нужно две или три тысячи жизней. Но тот, кто регулярно проходит апробацию и шактипат, может стать Буддой всего за одну жизнь или даже за пол-жизни, или за четверть. Все зависит от того, кто проводит апробацию. Учитель велел нам читать труды махатмы Чернова, но милостивый Будда сжалился над нами и послал самого носителя саттвы, даже в двух аватарах. Ом-мани-падме-хум!
Меропа Си молитвенно сложила руки перед грудью и поклонилась прозрачному Лингаму, в котором плавали белесые хлопья. Девушки, сидевшие на полу, последовали ее примеру. За все время их разговора они не проронили ни слова, сменив вольную позу отдыха на рабочую падмасану и занятые сосредоточенным созерцанием собственных пупков.
               
Бурятская наставница дважды хлопнула в ладоши, и девушки повернулись к ней, разомкнув кольцо вокруг Лингама. Теперь Всеволод мог рассмотреть их вблизи. Славянская внешность троих не вызывала никаких сомнений, остальные четверо принадлежали к монголоидной расе. Все участницы радений были не старше двадцати пяти лет, довольно миловидны, с одухотворенным выражением на лицах и некоей печатью отрешенности во взоре.
- Где тут наши гейши? – шепотом обратился Всеволод к Мияме, но тот лишь пожал плечами в ответ.
Действительно, при полном отсутствии макияжа узнать юных гейш было невозможно даже среди этой четверки. Но тут одна японка с пышным хвостом волос, перехваченным красной лентой, чуть заметно улыбнулась ему уголками губ. Так могла улыбаться только Макико. Рядом с ней, слегка склонив голову на плечо, вероятно, сидела Ёко. Русские девушки были как на подбор блондинки с голубыми или светло-серыми глазами, со здоровым румянцем во всю щеку. Впрочем, японки тоже мало походили на аскетических послушниц, изнуряющих себя постом и молитвой.
- Сегодня мы послушаем сестру Аджнану, которая расскажет нам о своем мистическом опыте освоения Кундалини-йоги, - объявила Меропа Си. - Сестра Аджнана родом из Самары, где она приобщилась к нашему учению и прошла инициацию. Практикует Учение четвертый год, из них полтора года в Японии, и уже приближается к постижению Махамудры. Она успешно прошла двадцать восемь генеральных апробаций в России и восемь в Японии, что составляет ровно половину от необходимых семидесяти двух. Пол-пути к Прозрению уже позади! Просим, Анюта, просим, онэгаи симас!
Дебелая русоволосая Анюта, не меняя позы, с полуприкрытыми глазами стала рассказывать монотонным низким голосом по-русски с легким оканьем, перемежая свою речь немыслимым количеством санскритских терминов, которыми она легко жонглировала.
- Под конец воскресной апробации с Кэймон Тайси, Бунсэй Тайси и Богданом Тайси по схеме одна плюс три у меня наблюдалось изменение сознания. После трехчасовой практики йони-лингам сиддхи я почувствовала, как мое астральное тело парит над землей. Оно то поднималось, то опускалось, временами будто бы взлетая под потолок. При этом я приходила в полубесчувственное состояние, глаза закатывались, возникало онемение где-то в районе Манипура-чакры. Видимо, шакти туда не дошла. Пока продолжалась отработка йони-лингам сиддхи, мне казалось, что я уже близка к левитации. У меня бурно нарастало количество колебаний Дардри-сиддхи, я непроизвольно подпрыгивала всем телом, устремлялась нижней частью сознания от Муладхара-чакры в космос и подбрасывала Бунсэя Тайси так, что он едва мог удержаться на мне. При этом, к сожалению, лингам Богдана Тайси препятствовал правильной пранаяме, сбивая дыхание и вызывая обильное слюноотделение. Ощущения были сильнее, чем во время выполнения Шавасаны. Я испытывала жжение и щекотание в области копчика, жар в области Свадшиштхана-чакры и прохладу в области Вишуддха-чакры. Мне казалось, что по щекам и груди у меня течет амрита, правда, оказалось, что это всего лишь пот Бунсэя Тайси (было очень жарко). Мне привиделось, что я перевоплощаюсь в Шести мирах страстей и становлюсь чистым воплощением йони Парвати. Потом Кэймон Тайси провел мне шактипат, и я увидела разноцветное сияние всех пяти элементов. Я попыталась сконцентрировать прану в Муладхаре, ощутила в себе сгусток энергии и уже была близка к достижению самадхи, но тут Кэймон Тайси покинул мою телесную оболочку и ушел в астрал. Самадхи, к сожалению, не получилось, но Ида, Пингала и Шушумна очистились почти полностью. Я почувствовала заметное улучшение кармы... Потом я приняла ванну, полчаса медитировала перед портретом Монси и крепко заснула.
Меропа Си слушала, одобрительно кивая и делая какие-то заметки в электронном блокноте. Японки, ни слова не понимая, вежливо поддакивали и издавали возгласы восторга в самых неожиданных местах. Мияма смотрел на пышногрудую Аджнану с нескрываемым восхищением, то и дело плотоядно облизываясь. В текст монолога, как и в концепцию секты,  он вникать не собирался, хотя давно уже сообразил, с кем имеет дело, и воспринимал все происходящее как прелюдию к “взбодрящему сексу”. Всеволод пытался постичь суть повествования, но почти ничего не мог уловить в мутном потоке эзотерики. Видя  замешательство почетного гостя, наставница Надя решила ему помочь и принялась нашептывать на ухо пояснения:
- Сиддхи – это мистические сверхестественные силы нашего организма, которые пробуждаются йогой. Йони-лингам сиддхи – это возможности, исходящие из сексуальной практики. Парвати – это божественная супруга Шивы, с которой он приходит в экстатическое единение.  Чакры, энергетические центры, вы, наверное, знаете - всего их семь. Шактипат – это такое особое посвящение, передача энергетического заряда. Ида, Пингала и Шушумна – это каналы энергии в организме. Ну, а самадхи – это, конечно, Прозрение.
Мы в нашем сообществе практикуем восхождение по ступеням: Хатха-йога, Раджа-йога, Кундалини-йога, Джняна-йога – Махамудра. За основу берем тибетскую йогу Бардо и элементы нескольких японо-китайских школ тантрического буддизма. Учитель сам все отбирал из двенадцати тысяч книг, прочитанных за три дня, когда создавал Доктрину. Мы занимаемся по его уникальной системе. Но самое главное в нашей практике, безусловно, апробации.
               
- Хорошо, Аджнана, очень хорошо! – похвалила наставница Анюту. – Но в следующий раз сразу переходи от Муладхара-чакры к Свадшиштхане и далее к Манипуре. Кроме того, не забывай в нужный момент об изначальном Семени-звуке, бидже: в данном случае тебе следовало на первой стадии отработки йони-лингам сиддхи громко и отчетливо произнести биджу “А!”, при симптомах онемения – биджу “О!”, при нарастании колебаний Дардри-сиддхи – биджу “У!”,  после шактипата – биджу “Э!”, а на финальной стадии – биджу “Ы!”  Усвоила?
- Да, дзёси, - сказала виноватым голосом Анюта, - но, кажется, кое-какие биджи я произносила. В конце-то уж точно была биджа “Ы!”
- В целом апробацию ты прошла успешно, - заключила Меропа Си и повторила то же самое по-японски.
Девушки в зале, нарушив почтительное безмолвие, оживленно заговорили, обмениваясь впечатлениями. Им явно было что обсудить и о чем поспорить. При этом японки и русские довольно активно общались между собой при помощи отдельных слов, жестов и телодвижений, которые наглядно поясняли предмет дискуссии. Всеволод и Мияма, сидя в стороне рядом с лысой наставницей, молча переглядывались. Всеволод посмотрел на часы: было без четверти девять.
- Надя, - сказал он осторожно, - если у вас собрание закончилось, мы, пожалуй, пойдем. Спасибо за интересный вечер. Нам еще добираться до отеля...
- Нет-нет, пожалуйста, подождите еще немного! – испуганно возразила Надя. – Сейчас мы перейдем к Абсолютной апробации, а без вас ничего не получится. Вам, наверное, с нами скучно, мы слишком углубились в теорию. Но, знаете, без теоретических семинаров тоже нельзя – на одной голой практике никогда не дойдешь до самадхи. Учитель всегда обращал внимание на теоретическую подготовку и проработку основ. У нас как в марксизме: от практики – к теории – и снова к практике. Только так и можно постигнуть Махамудру.
- А вы уже, наверное, постигли? – вежливо осведомился Мияма.
- Да, несколько раз, - скромно ответила Меропа Си и потупилась.
- Трудно было, наверное? – посочувствовал Мияма.
- Иногда очень трудно, - призналась Надя со вздохом. – Просто на пределе сиддхи.
               
Внезапно в зале, совсем рядом, прозвучал гулкий, глухой удар гонга. Пока протяжный отголосок звенел в ушах, Всеволод озирался по сторонам, пытаясь вычислить, чьих рук это дело, если все участники вечеринки сидят здесь, занятые разговором.  Его изумленному взору открылась странная картина. Занавеска в дальнем левом углу зала была откинута, обнажая небольшую алтарную нишу, предназначенную, должно быть, для специального пользования. Композиция находящихся в нише фигур слегка напоминала главный алтарь храма, но этим сходство и ограничивалось. В глубине ниши, в тени, восседал дородный Будда в рубиновой диадеме, с массивным золотым ожерельем на складчатой шее и такими же браслетами на обеих запястьях. Легкая оранжевая накидка из натурального шелка ниспадала с плеч божества. Глаза изваяния были обращены на пуп и полуприкрыты, пальцы рук сомкнуты в мудре сосредоточения.
Вокруг Будды по кругу расположились четыре небесных владыки в огненном ореоле и в полном боевом вооружении: Токкокутэн с мечом, Дзодзётэн с копьем, Комокутэн с кистью и свитком сутры, Тамонтэн с жезлом в левой руке и миниатюрной пагодой – в правой. Под ногами владык корчились поверженные демоны с отвратительными мордами, длинными клыками и кургузыми уродливыми телами. За ними по кругу выстроились двенадцать воителей, небесных защитников Святого Закона с переиначенными индийскими именами:  Синтара, Сётора, Кумура, Ёкора, Мугяра, Хаира, Анира, Интэра, Басара... Все они замерли в угрожающих позах, сжимая в руках пики, мечи и алебарды. Божества дышали праведной яростью, сознанием долга и уверенностью в победе. Лица Синтары, Кумуры, Мугяры и Басары были искажены гневными гримасами, рты широко разинуты в боевом кличе.
Всеволод созерцал угрюмый пантеон в нише со странным чувством дискомфорта. Он не знал ни имен этих божеств, ни их предназначения, но никакой симпатии они ему не внушали. Если эти свирепые вояки и были поставлены здесь охранять буддийский Закон, то скорее всего от таких, как он, Всеволод. Ему казалось, что бесцеремонные хранители уставились на него из полутьмы, неслышно сговариваясь между собой, замышляя недоброе.
- Что за бред! – сказал он про себя. – Голливудские страсти. Все нормально, заседание продолжается. Мало ли каких монстров они тут понаставили. Не хватало только комплексовать по этому поводу!
Всеволод оглянулся на Мияму и увидел, что профессор вообще смотрит в другую сторону, на пышнотелую Анюту. Повода для беспокойства не было. Он снова перевел взгляд на лотосовый трон и его окружение. Все оставались на своих местах... кроме Будды. Дородная фигура на лотосовом троне вдруг ожила, смачно потянулась и крякнула. Девушки в зале простерлись ниц, непрерывно скандируя нараспев мантру: “Катэ-катэ-харакатэ-харасокатэ!” Будда расправил затекшие члены и грузно шагнул в зал, волоча за собой оранжевый подол  шелковой накидки. Всеволод с трудом сдерживал дрожь. На ум так и лезли дьявольские персонажи из “Индиана Джонса”. Мияма тоже сидел в оцепенении, молитвенно сложив ладони и бормоча что-то себе под нос – должно быть, с детства затверженные молитвы.
               
- Шо, господа новоприбывшие, не ожидали? – добродушно изрекло изваяние сочным контральто с южнорусским прононсом, обращаясь к Всеволоду и Мияме. – Спасибо,  дали подремать часок, а то вкалываешь тут без обеда с ненормированным рабочим днем. Ну, да, живой Будда, а вы что думали? Причем женского пола, - хотя у нас, у будд, пол не различается. Дамам, значит, никаких привилегий. Ёросику онэгаи симас! Прошу любить и жаловать! Маха Кундара Сонбо Кэйси, доверенное лицо преподобного Монси, верховная наставница и опора Истинного учения. В девичестве Марья Петровна. Для друзей можно просто “Маха”.
Опора Истинного учения представляла собой бесформенную расплывшуюся тушу неопределенного возраста и пола с копной длинных сальных каштановых волос, свисающих почти до поясницы и забранных спереди рубиновым обручем. Лицо с коротким мясистым носом, поросячьими глазками, толстыми красными губами и тройным подбородком наглядно свидетельствовало о многолетней приверженности его обладательницы всем земным порокам, включая азартные игры и ковыряние в носу.
- Вас-то, Всеволод Сергеич, мы знаем, как же! Наслышаны, начитаны! – обратилась Маха к ошарашенному Всеволоду. - Классик вы наш ненаглядный! Голубь наш сизокрылый, самим Шивой посланный! Мой-то Моня книги ваши из рук не выпускал, ей-богу. Как придет после шактипата, хоть устал, хоть что, первым делом за вашу книжку и читает, оторваться не может, пока, значит, снова на шактипат его не потянет.. И мне еще говорит: “Почитал Чернова – теперь хоть два шактипата подавай!” Да и там все вас читает, каждый день непременно – между бакти и лингам-йога-мудрой. Спасибочко профессору, славно перевел! Ну, дал господь на вас живьем посмотреть, услышал Будда всемилостивый наши молитвы.
Пройдясь вразвалку посреди распростертых женских тел, Маха вернулась на исходную позицию и скомандовала своим жирным голосом с тренерской интонацией.
- Вольно, девчата! Переходите к водным процедурам. Будет у нас с вами сегодня Абсолютная апробация, будет! Ясно?! Вакатта нэ?! Готовьтесь пока, разминайтесь, а мы тут с гостями покалякаем, вот только схожу на минутку помедитирую.
               
Пока Маха медитировала в туалете на храмовом дворе, Всеволод нагнулся к уху своей бритой соседки:
- Это, значит, и есть ваша Мать-Наставница? Так сказать, возлюбленная Монси? А почему она тоже русская? Здесь что, такой дефицит японок?
- Не в этом дело, - шепотом отвечала Надя. – Японок, конечно, хватает. У Монси для работы над Истинным учением всегда были спецассистентки, от пятнадцати до двадцати пяти девушек, в основном японки. Да еще он все филиалы курировал. Это питало его Кундалини и открывало чакры. Теперь Учителю все приходится делать вручную. А Сонбо – совсем другое. Он ее привез из самой первой поездки в Россию, в конце восьмидесятых. Встретил и полюбил с первого взгляда, хотя видеть уже почти ничего не мог. Наверное, наощупь, по осязанию и вкусу...
Учитель говорил, что в Сонбо для него воплотилась душа России - мистическая, пассионарная и прекрасная. Он ее называл “боку но Росиа мадзё” – “моя русская ведьма”. То есть, он имел в виду “бидзё”, “красавицу”, но... вы понимаете!  Такой женщины он в Японии найти не мог. В общем, он ее обратил в буддизм, причастил йоге и всему необходимому. Правда, она ничему учиться не хотела, но Монси передал ей все сакральные потенции через шактипат. Потом Сонбо потребовала, чтобы в нашем сообществе ее почитали, как Будду. Учитель сказал: “Теперь я имею живого Будду, аватару бодхисаттвы Майтрейи, и вы все будете иметь!” Это было десять лет назад. С тех пор у нас есть живой Будда.
- Извините, Надя, - вмешался по-свойски Мияма, который тоже прислушивался к разговору. – Мне очень курьезно. Я понимаю вашего Монси. Действительно, необыкновенный романс. А вы знаете подробности? При каких обсидетельствах они встретились? Откуда она, эта загадочная русская женщина? Кто она по профессии? Чем она живет? Какие у нее интересы? Какие мужчины ей импотентируют? Мне кажется, я тоже мог бы в такую влюбоваться. У нее такое нежное, материнское, вечно-женственное выражовывание лица!
- Родом она, кажется, со Ставрополья, а по профессии она солистка, - сдержанно ответила Надя.
- Играет на скрипке? Нет, наверное, поет? – восхитился Мияма. –  Я так думал! Я сразу замечал, что у нее чудесное контральто. Все-таки я тоже учил музыку и сейчас еще иногда играю на чело.  Ах, эти непостижимные русские женщины! “И веют древними поверьями ее прохладные шелка...” Она мне так напоминает... Мы могли бы с ней найти общий язык...
- Сонбо иногда поет, но вообще-то она солила огурцы и капусту на овощной базе, а излишками приторговывала с лотка. Там учитель и встретил ее впервые, на Центральном рынке. Во всяком случае, так гласит наша старинная легенда. Если хотите, могу рассказать.
- Конечно, расскажите! – в один голос попросили Всеволод и Мияма.
Дело было в самом начале демократии. Монси как раз знакомился с российскими традициями верхов и обычаями низов. Принимал его с российской стороны Секретарь Верховного хурала Безопасности Любов. А назывался так хурал потому, что в нем никто ничего делать не боялся и ни перед кем ни за что не отвечал. То есть никакой опасности ниоткуда его членам не грозило. Так вот, Любов всего за несколько миллионов выделил Учителю гида для прогулок по Москве, небольшой бронированный лимузин и шесть охранников. Конечно, все было очень скромно, как и предписывает Истинное учение. В тот день Монси намеревался, как всегда, завершить вечер апробацией с русскими прозелитками. Для апробаций Хурал Безопасности предоставил ему скромный трехэтажный особняк на Арбате.
Гид за очень небольшое вознаграждение открыл Монси, что лучшая закуска к русской соме – это соленые огурцы и квашеная капуста. Учитель никогда прежде не пробовал русских деликатесов, закусывал сому в дальних паломничествах за рубеж только сушеным кальмаром и редькой. Он попросил отвезти его на рынок, чтобы самому все выбрать и сравнить вкус. Вы же знаете, что в Японии тоже очень любят соленья и квашенья, только вкус получается совсем другой, без этой русской пикантности.
 На Центральном рынке было множество продавцов. Учитель, да сохранит его милостивый и милосердный Будда в узилище его, прошел с телохранителями по ряду солений и попробовал товар из каждой бочки – конечно, после всех шести телохранителей. Каждую пробу запивали сомой, для дезинфекции. Учитель капусту и огурцы в принципе одобрил, но выбрать лучшие затруднялся. Наконец, подошли к лотку Маха Кундары Сонбо Кэйси, где был выставлен ядреный провансаль с крупной, как вишня, клюквой, нежинские огурчики с пупырышками в укропном рассоле и хрустящая моченая антоновка с прозрачным желтым бочком. Учитель попробовал, замер на месте, посмотрел на Маха Кундару и произнес мантру Калачакры, знаменущую достижение Нирваны: “Аум-аа-хум-хо-хам-кя-малаварая-хум-пхат.” А Маха Кундара отвечала ему, не отводя взора: “Триста пятьдесят, как одна копеечка.” Так они обрели друг друга - Шива и Парвати.
С тех пор на каждой апробации Монси подавали к соме огурцы и капусту, приготовленные собственноручно Маха Кундарой. Только моченой антоновки в Японии негде было взять, и за ней посылали в Россию по большим праздникам. Монси это называл “побаловать Кундалини”. Когда же враги Истинного Учения заточили нашего Монси в узилище, лишив его огурцов и квашеной капусты, Маха Кундара Сонбо Кэйси впала в депрессию и пристрастилась к соме. Она считает, что ее искусство больше никто по достоинству оценить не в силах, и даже постигшие Махамудру еще далеки от совершенства. Действительно, кто может оценить все богатство щедрой русской души у нас в Киото или даже в Улан-Удэ?..
               
    На этом месте повествование оборвалось, поскольку Сонбо Кэйси снова появилась в зале, оправляя сзади свою оранжевую мантию. Деловито почесываясь, она вышла на почетное место напротив лингама Шивы и объявила:
- Значит так, Абсолютная апробация. Но перед началом надо принять сомы на грудь хоть по граммульке, а то чакры не откроются. Сами понимаете, в соме весь кайф – все-таки напиток богов. С сомой, как говорится, и море по колено. Проблема в том, что нашу сегодняшнюю дозу я уже наполовину оприходовала. Или даже на две трети. Так что может возникнуть загвоздка с Виджаянамая кошей. С развязкой Ратнасамбавы, Акшобьи и Амитабы мы еще справимся, но что делать с этим... с Амогасиддхи, ума не приложу.
 По залу пробежал тревожный шепот, который резко усилился после того, как бурятская наставница перевела слова Маха Кундары японкам.  На лице красотки Макико было написано неподдельное отчаяние.
- Так ведь у нас с Нового года стоял бочонок трехведерный! – удивилась дебелая Анюта.
- Ты еще позапрошлый год вспомни! – осадила ее Маха. – Или, по твоему, живому Будде без апробации и выпить нельзя?! Живой я Будда или неживой? А медитировать я вам всухую буду, да?!
 Назревал конфликт, из-за которого весь вечер мог пойти насмарку. Мияма счел нужным срочно вмешаться.
- Кэйси-сама, осорэ иримас га, - начал он слегка откашлявшись и для порядка стукнувшись лбом о циновку, но сообразил по выражению лица Махи, что адресату такие японские церемонии недоступны, и перешел на русский. – Мы предувидели что при Абсолютной апробации могут возникнуть слагаемые с сомой, и на всякий пожарский случай прихватали с собой несколько бутылок. Вон они как раз стоят за колонкой. Может быть, вам  может пригождаться?
- Так у вас с собой было? – облегченно вздохнула Маха. – Что ж вы раньше не сказали, патисоны вы маринованные! А я-то тут убиваюсь, не знаю, как с Амогасиддхи быть, понимаешь! Совсем, думаю, косэйкай не с чем проводить.
Вытащив из-за колонны два пакета со Смирновской, Кэйси одобрительно почмокала и поманила рукой Макико с Ёко. Девушки приблизились, почтительно кланяясь и семеня по привычке. Тыча в бутылки рукой, Маха принялась что-то им объяснять на странном волапюке. В мешанине японских и русских слов можно было различить характерные термины: “Пол-стакана, закусь, сугэй, тип-топ, хлобыстнем, без базара, по понятиям, дайдзёбу.” Гейши кивали, повторяя при каждом новом указании: “Хай, хай.” Дослушав до конца, они схватили пакеты с водкой, отбежали к стене и принялись там колдовать с подносами и пиалами. Откуда-то из чулана был извлечен бочонок с хорошо настоянной, чуть перестоявшей  кислой капустой, как можно было догадаться по запаху.
               
Макико и Ёко, сноровисто разлив из бутылок Смирновскую по пиалкам, уложили капусту горкой на больших продолговатых тарелках и поставили два подноса на ножках в дальнем углу зала, около алтаря. По знаку Махи все пододвинулись к подносам, разобрали чаши и замерли на коленях, выпрямив спину, слегка склонив головы. Всеволод с Миямой тоже подползли поближе к угощению. Гейши пристроились напротив них, но к выпивке и закуске никто не прикасался.
   Наступила тишина. Все задумчиво и сосредоточенно рассматривали пиалы, медленно поворачивая их в руках по часовой стрелке. Всеволод тоже посмотрел на свою. Пиала была темно-серая, грубоватого обжига, с рельефной зернистой фактурой глины. По внутренней поверхности и дну чаши паутиной разбежались мелкие трещинки, покрытые тонкой глазурью. В неверном отблеске свечей, преломленном огненной влагой, нити трещин вились и переплетались, образуя причудливые узоры.
За тонкими стенами храма ночные сверчки неумолчно вели свою песню о любви и смерти. Тихонько шуршал листвой низкорослый бамбук у веранды, журчала вода в ручье. Где-то вдалеке глухо ударил колокол. Всеволод вспомнил о другом колоколе в маленькой церкви на окраине Москвы, о елях в снегу, о зимней луне в облаках, подумал о тех, с кем жизнь так давно развела его, и о тех, с кем свела недавно, о брошенной жене и растущей без отца школьнице-дочке, о верных друзьях и случайных собутыльниках. Он перебирал в памяти знакомые маршруты, погружался в суету московских улиц, телом ощущал толчею метро и сумятицу автобусных очередей. В душной июльской мгле чудился ему родной посвист февральской вьюги. Лица некогда любимых женщин всплывали из темноты и растворялись в бликах свечей. Все прошло, как сон: встречи, объятия, бессонные ночи, сладкий шепот любви. Где они теперь, красавицы былых времен, ради которых совершено столько безумств? Что сохранилось от них, кроме этих призрачных видений, оживающих на краткий миг под чужими небесами, словно искры догорающего костра? Правда, не зря сказал поэт:
      Те женщины, которых ты любил,
      Состарятся и станут безобразны,
      Но и тогда останутся соблазны
      В тех женщинах, которых ты любил...
- Коно дзики ва муси но коэ га кирэй дэс нэ, - услышал он негромкий вкрадчивый голос Ёко. – Пение сверчков в это время года так прекрасно!
- Мацумуси но ута ва току ни уцукусий дэс, – вежливо подтвердил Мияма. – Особенно хорош сосновый сверчок!
Макико слегка откинула голову и продекламировала нараспев:
             Эта летняя ночь!
             Сквозь прозрачную мглу долетает
             Верещанье сверчка...
Смуглая красотка с миндалевидным разрезом томных узких глаз, не медля ни минуты, сложила ответное послание:
              Верещанье сверчка? –
              Нет, то сердце мое летней ночью
              Песней отозвалось... 
Ёко, слегка нахмурившись в поисках нужного образа, с капризной гримаской продолжила:
              Песней в сердце звучит
              Печальное напоминанье
              Об ушедшей любви...
 Последняя японка, с удлиненным лицом в форме тыквенного семечка и высоко подведенными бровями, завершила:
               Песнь ушедшей любви –
               Далекой весны отголоски
               Ветер вдаль унесет...
 Блондинка с тяжелым старомодным узлом волос и сосредоточенным выражением одухотворенного лица медленно, торжественно начала читать по-английски:
           Вовеки не замрет, не прекратится
           Поэзия земли. Когда в листве
           От зноя ослабев, умолкнут птицы,
           Мы слышим голос в скошенной траве
           Кузнечика. Спешит он насладиться
           Своим участьем в летнем торжестве,
           То зазвенит, то снова притаится
           И помолчит минуту или две...
;;; The poetry of earth will never die...;;
- Вы любите Китса? – уловив несколько знакомых слов, спросил Всеволод.
- Да, - просто ответила по-русски девушка, - я защищала диссертацию о нем в ИНЯЗе - “Кузнечик и сверчок”. 
- А по мне, так узорчатка здешняя лучше всех. Ишь, ишь как заливается! Угомона нет на нее! От душу травит! – продолжила тему Маха Кундара и тихонько, жалостливо затянула на мотив деревенской припевки:
               До чего же горько мне, до чего обидно!
               Ведь ворчуньи-узорчатки в темноте не видно...
Всхлипнув, она с чувством отхлебнула из пиалы половину содержимого. Несколько капель стекли по округлому третьему подбородку на оранжевую мантию.
Только после этого все стали прикладываться к своим чаркам, аккуратно закусывая мелко порубленными кусочками капусты. Не было ни тостов, ни чоканья, ни громкого обмена шутками. Девушки подливали друг другу, поддерживая бутылки ладонями сверху и снизу. Поочередно они вставали, подходили к Матери-наставнице и наполняли ее пиалу, которая немедленно снова  оказывалась пустой. Дух строгого изящества и утонченной простоты витал под сводами храма, соединяя всех присутствующих невидимыми узами артистического вдохновения. 
               
Так прошло полчаса. Почти вся Смирновская была выпита, капуста с тарелок съедена, и запас тем для светской беседы почти исчерпан. Девушки одна за другой погружались в состояние глубокой медитации, теряя ощущение реальности. Маха Кундара, судя по всему, уже готова была отправиться в астрал, чтобы оттуда руководить церемонией. Ее нос и щеки стали под цвет красно-оранжевой накидке, капли пота стекали по лбу, по щекам и по жирной шее. Качнувшись вперед и едва не уткнувшись носом в пустую тарелку, Маха снова откинулась назад, как ванька-встанька, и, приняв устойчивое положение, зычно скомандовала.
- Девоньки! Слушай сюда! Кончай сому глушить! Сейчас, значит, у нас идет медитация Сандали. Наша эта... шакти поднимается прямиком из Муладхары в темечко по этой... по Шушумне. В Сахасрару, значит. Потом, значит, стекает обратно. Кундалини там покамест разминается. В общем, засандалили мы хорошо. Можно переходить к апробации. Готовы? Или как?
Нестройный хор голосов подтвердил готовность коллектива.
- Ну, Всеволод Сергеич, пора, - обратилась Маха к порядком захмелевшему Всеволоду. – Как там у вас в “Содомских радостях” сказано: “Они вкушали запретный плод целую ночь и не могли насытиться...” По схеме один плюс восемь. Мы на вас ох как рассчитываем! Вы для нас, можно сказать, царь и Бог – сам Моня вас так определил, а мы все его слову доверяем. Девушки наши через вас надеются подкрутить колесико дхармы, обетик исполнить и кармочку свою подправить. К обоюдному удовольствию, конечно. Небольшая общественная нагрузочка. Так что уж будьте любезны. Чтобы, значит, Кундалини не подкачал и с Амогасиддхи прокола не вышло. “Броня крепка и тантры наши быстр-ры...” У нас, у тантристов, без этого нельзя. Лады?
- Л-лады! – неуверенно ответствовал классик. – Только я с этим не справлюсь. Я ж вам не  Шива какой-нибудь. Прекрасному есть пределы. Вон Мияма пусть тоже участвует, он это дело уважает. Кундалини там или еще что-нибудь...
- Но вы ж наш человек! Держитесь! Вспомните, как там у вас в “Заблудшей плоти”. Коллектив вам поможет! Мы вам шакти-то поднимем, афродизиаков дадим каких следует, массажик проведем - бригадирским тоном объявила Сонбо и громко хлопнула в ладоши.
               
Четыре девицы, явившиеся на вызов, с поклоном подхватили Всеволода и волоком потащили его расслабленное тело по циновкам к центру зала. Его уложили на тонкий матрас, постеленный недалеко от Лингама Шивы. Ёко и Макико проворно и деловито стянули с него белые джинсы, пеструю рубашку, боксерские трусы в крупную клетку, оставив только часы. Видно было, что они проделывают всю процедуру не в первый раз. Анюта поднесла ему небольшую пиалу с пахучей темно-лиловой жидкостью, заметив лаконично: “Кама-сома”. Всеволод машинально выпил, понимая, что возражать в его положении смешно. По вкусу напиток напоминал Зубровку. В конце концов, он сам этого хотел. Неисповедимая карма привела его в Киото, открыла ворота храма, отдала в чьи-то руки. Будь что будет.
 Оглянувшись, он  попытался определить, где находится Мияма, и успел заметить, что Маха уже по-хозяйски облапила профессора, уводя его в тень алтарной ниши.
Девушки во главе с бритоголовой Меропой Си окружили ложе, на котором растянулся русский классик во всей своей природной красе. Приняв молитвенную позу, с ладонями, сложенными перед грудью, они негромко и настойчиво снова и снова твердили какой-то текст на незнакомом древнем языке, словно взывая к нему, обнаженному и беспомощному, словно что-то выпрашивая, горячо умоляя о чем-то. Если бы Всеволод знал санскрит, он понял бы, что они повторяли слова молитвы :
         О Шива, пляшущий грозный разрушитель!
         О Шива, любящий, щедрый, справедливый!
         Воздвигни свой жезл любви, мудрости, силы!
         Яви нам свой жезл в сияющем ореоле!
         Испив священной сомы, исполнись желанья!
         Обретая нас, обрети бесконечность Дхармы!    
    Проговорив заклинание трижды, девушки дружно простерли к нему руки ладонями вверх. Всеволод почувствовал, как его естество, откликаясь на зов, шевельнулось, воспряло и приподнялось, словно кобра при первых звуках свирели. Не понимая смысла слов, он ощущал мощь этих звуков, заключенную в них энергию, исходящую откуда-то из темных глубин бытия. Его мужская сила рвалась навстречу приглушенным женским голосам, туда, к влажной тайне йони, к горизонтам Дхармы.
           Воздвигни свой жезл любви, мудрости, силы!
           Яви нам свой жезл в сияющем ореоле!..
Всеволод смотрел вверх - туда, куда стремился сейчас свернувшийся в позвоночном столбе грозный змей Кундалини, пробивая себе путь сквозь неподатливые чакры. Там под сводом храма виднелся сложный рисунок, в котором любой послушник сразу же опознал бы  изображение янтры – геометрической проекции мандалы трех миров. 
 Вписанные в квадрат две концентрические окружности были поделены на двенадцать равных долей. Внутри образовавшегося круга имелся еще один квадрат, от каждой стороны которого арками отходили дуги с помещенными в них крестообразными символами. В большой квадрат было вписано два малых, последний из которых служил обрамлением еще одной окружности. В самом центре мандалы последний киноварный круг с восемью лепестками обозначил средоточие Дхармы. Всеволод смотрел вверх не отрываясь. Он не знал и не мог знать значения странных чертежей, но ему казалось, что напрягшийся лингам растет, удлиняется, поднимаясь к потолку, увлекает за собой тело туда, к багряному отверстию, зияющему над головой.
               
Видя, что заклинание подействовало, девушки дружно произнесли: “Ом-мани-падме-хум!” – и по команде бритоголовой наставницы разом сбросили свои грубые серые балахоны, державшиеся на одной завязке.  Их нагие лоснящиеся тела, освещенные тусклым пламенем свечей, образовали восемь нераскрывшихся лепестков вокруг вздымающегося пестика. Всеволод и ощущал себя пестиком – некоей мужской субстанцией цветка, готовой оплодотворить женское начало. Он по-прежнему смотрел в потолок, в глубину киноварного круга, который, как ему показалось, внезапно стронулся с места и медленно пополз вниз.
Дурманящий аромат благовонных курений плыл по залу. Откуда-то издали донеслось монотонное гудение ситара. В такт мелодии девушки медленно двинулись по кругу, слегка раскачиваясь вперед и назад, наклоняясь и вновь распрямляясь, притопывая ногами, взмахивая руками, мотая головами из стороны в сторону. Постепенно ритм убыстрялся, движения танцующих баядер становились все более развинченными, наклоны и взмахи рук увеличивали амплитуду, гривы волос образовали вращающиеся круги в воздухе. Девушки учащенно дышали, поочередно произнося на выдохе священные звуки-биджи:“ А! О! У! Э! Ы!”  Черные тени остервенело метались по бумажным стенам зала.
Между тем красный круг действительно отделился от потолка и пополз вниз, схваченный в четырех точках веревками, которые пирамидой сходились на блоке под балкой. Размером и формой он напоминал то ли миниатюрную летающую тарелку, то ли увеличенный метательный диск, и подвешен был точно так, как иногда подвешивают старые покрышки на детских площадках вместо качелей. Возможно, это и была тонкая покрышка, обвернутая в несколько слоев багряным шелком. Круг опустился почти до пола и замер прямо над вздымающимся мужским достоинством Всеволода, образуя лучистый нимб.
Не прекращая своего безумного танца, бритоголовая наставница ухватилась за веревку и резко крутанула диск по часовой стрелке вокруг оси. Следом за ней Макико, не давая кругу остановиться, изо всех сил толкнула другую стропу в том же направлении. За ними и остальные девушки принялись закручивать стропы, пока тугие капроновые тросы не затормозили вращение где-то на высоте талии. Танец оборвался, только струны ситара продолжали надрывно гудеть в тишине. Дзёси Надя вместе с Ёко взялись за круг с двух сторон, придерживая его, а смуглая японка с миндалевидными глазами, легко подтянувшись на веревках, вспрыгнула на импровизированное сиденье. Всеволод наблюдал за всеми этими приготовлениями отстраненно, все еще не совсем понимая, зачем он лежит здесь в таком виде, и чего именно хотят от него ревнительницы Истинного учения.
               
Надя тронула кнопку миниатюрного пульта, направив его на потолок. Круг с девушкой снова начал медленно опускаться. Ее колени были подтянуты к груди, а смуглые ягодицы, откровенно распяленные в тесном сиденье, провисали в отверстии диска, обнажая темно-красный  бутон, слегка приоткрывший свои влажные недра. Плавно двигаясь вниз, круг достиг наконец желанного рубежа, и тревожно напрягшийся лингам ощутил желанное тепло йони. Всеволод приготовился вкусить неземное блаженство и закрыл глаза в предвкушении.
В этот момент Меропа Си, придерживавшая веревку, отпустила руку, и мощные тросы, раскручиваясь, стремительно повлекли круг против часовой стрелки, одновременно насаживая багровый бутон на живой стержень, словно завинчивая гайку на болте.  Всеволоду показалось, что ему делают операцию на гениталиях без наркоза. Он издал нечленораздельное рычание и попытался вырваться, но освободиться без риска тяжелой сексуальной травмы не было никакой возможности, поскольку седалище девушки в  бешеном вращении, давило на него сверху вниз, не давая приподняться.
- Дхарма-чакра! Дхарма-чакра! Дхарма-чакра! – скандировали болельшицы с каждым новым оборотом круга.
Об удовольствии не было и речи. Кроме боли и страха, несчастный носитель дхармы неичего не испытывал. К счастью, все кончилось быстро. Круг остановился, а затем снова взлетел вверх на тросах вместе с девушкой, которая легко соскочила на пол, уступив место другой. Изнасилованный лингам, напичканный индийскими возбудителями, по-прежнему одиноко возвышался над телом своего обладателя, который предпринял отчаянную попытку отползти в сторону. Но тут четыре из восьми прелестных граций бросились к нему и всей тяжестью налегли на руки и на ноги. Напрасно он извивался и бился под их соблазнительными телами – ему не позволили сдвинуться в сторону ни на дюйм.
Сердобольная Анюта, прижимая к полу его левую руку, с самарским оканьем горячо шептала страдальцу в ухо слова утешения:
- Да вы расслабьтесь малость, Всеволод Сергеич. На апробации всегда так: сначала кажется, что рупа не выдержит, ведана как в тумане, сання едет, санкхары кувырком, виджняна мутится – а потом вроде полегче, полегче, глядишь – и все скандхи тип-топ. Главное, значит, чтобы от дхьяны не отвлекаться и упадану соблюдать. Абсолютная апробация лучше всего помогает – когда по схеме один плюс семь или восемь, а еще лучше, чтобы сумма была кратная трем, потому что сакральное число. Сами знаете, в авиджне блуждаем, так просто из нее разве выберешься! Без шактипата никак не обойтись. Надо потерпеть немножко.
Всеволод молчал, как партизан, и, сопя, пытался выдернуть руку из-под мягкого округлого  живота. В другое время он бы с удовольствием наедине побеседовал с Анютой на отвлеченные темы и даже потерпел бы все трудности шактипата, но завинчивание гаек на собственном детородном органе его не вдохновляло.
В это время поклонница английских романтиков Ксения, развалившись у него на правой руке в позе отдыхающей одалиски, с горящим взором убежденно и вдохновенно вещала:
-  Нет, страдание во имя идеала, во имя спасения души, во имя спасения человечества – это прекрасно! Разве не к этому стремилась русская интеллигенция во все времена? Искупительная жертва! Самооотдача до конца! Самопожертвование ради высшей истины – недаром лучшие люди нашей несчастной родины шли в лагеря и тюрьмы. О, если б знать, что так бывает, когда пускалась на дебют! Мы взойдем на этот круг без страха и упрека! Мужайтесь, Всеволод Сергеевич! Кто еще, как не вы?! Мы молимся на вас! Вы махатма нового мира! Я знаю, вы готовы отдать самое дорогое ради торжества Истинного учения. Мы пройдем через все апробации и выйдем обновленные, чистые, сияющие. Мы еще увидим настоящее самадхи! В махамудре мы сойдемся снова!..
Всеволод по-прежнему не отвечал и, злобно косясь на разглагольствующую апсару, тщетно пытался выпростать предплечье из-под ее пышного персикового зада. На ногах у него сидели Макико и Ёко.
               
Красный круг на закрученных стропах снова опустился в исходную позицию над сиротливо торчащим членом классика. На этот раз в нем сидела худощавая японка с лицом в форме тыквенного семечка и взглядом камикадзэ. Всеволод сжал зубы и приготовился к худшему. Действительно ощущения были еще ужаснее, чем в первый раз – может быть, из-за несоответствия размеров. Казалось, пещеристое тело завивается штопором и никогда больше не распрямится.
- Дхарма-чакра! Дхарма-чакра! – приговаривали девушки.
- Конец! – подумал Всеволод. – Отыгрался! А ведь сам этого хотел... Ему было больно и страшно. 
Третьей в очереди парашютисток была Ёко, которая подмигнула Всеволоду перед тем, как забраться на сиденье. Вращаясь на живой оси, она сама громко повторяла вместе со всеми: “Дхарма-чакра! Дхарма-чакра!
  Ему дали хлебнуть еще возбудителя, после чего член онемел в состоянии гиперэрекции и больше уже ничего не ощущал, как после укола новокаина. Еще пятеро девиц поочередно садились в красный диск и навинчивались на его разбухшую плоть. Красотка Макико, перед тем, как занять свое место, церемонно поклонилась, произнеся традиционную формулу вежливости: “Ёросику онэгаи симас!” – “Будьте так любезны!” Всеволод в ответ мертвенно улыбнулся. Не о такой встрече с гейшей он мечтал.
Дзёси Надя была последней. Она тоже взошла на круг с молитвенным поклоном – сначала в сторону лингама Шивы и только потом – в сторону лингама Севы, с которым ей предстояло иметь дело. Всеволод, будучи в полубеспамятстве, на этот знак внимания не ответил – и, как оказалось, зря. Деловито прокрутившись на стропах, бритоголовая наставница не улетучилась, как все остальные, но осталась сидеть в рабочем положении, слегка приподнимаясь, опускаясь и покачиваясь – так что при иных обстоятельствах это можно было принять за проявление любви или по крайней мере симпатии. Однако объект шактипата пребывал в таком плачевном состоянии, что сама мысль о сексе вызывала у него тошноту. При этом свихнувшийся лингам, несмотря на все постигшие его надругательства, не собирался опадать, что делало положение его владельца более чем двусмысленным.
 Всеволод хотел только одного – выбраться поскорее из проклятого храма и найти хорошего уролога, - но у Меропы Си, как видно, были другие планы на этот счет. Она  сжимала неподатливый заскорузлый стебель в жарких объятиях, оживляла закаменевшую плоть волнообразным массажем от основания к вершине и обратно, помогая себе пальцами и ладонью. В другой руке монахиня держала небольшой бронзовый сосуд грушевидной формы.
  Через несколько минут к Всеволоду стали возвращаться некоторые ощущения и рефлексы. Он все явственней чувствовал знакомую сладкую истому, верный признак приближающегося апофеоза. Еще несколько качков и... Дзёси Надя профессиональным чутьем тоже уловила близость финала. В решающий момент она, ухватившись за края диска,  быстро спрыгнула на пол, и неприкаянный лингам, конвульсивно содрогаясь, закачался в пустоте. Но Надя не собиралась уходить. Твердой рукой лысая наставница  ухватила злополучное орудие наслаждения и направила в бронзовый сосуд, так что ни единой капли извергающегося нектара любви не пролилось на циновку. Она действовала аккуратно и бережно – как опытная работница серпентария, сцеживающая очередную порцию яда у изнуренной кобры.
               
Только после того, как все было кончено, Всеволод получил полную свободу. Девушки оставили в покое его конечности, встали и накинули балахоны, предварительно обтершись  горячими влажными полотенцами. С поклонами и извинениями они тщательно обмыли его с головы до ног распаренными махровыми тряпицами, помогли одеться и посадили на циновку, прислонив к стене. Состояние у классика было отвратительное: голова кружилась, затекшие руки и ноги ныли, а по промежности, казалось, промчался табун диких мустангов.
- Погуляли!.. – резюмировал он свои впечатления, морщась от боли. – Вот тебе и гейши! Вот тебе и нежный шепот любви! Вот тебе и песенка сверчка! А кстати, где наш друг Мияма?
Профессора, как и взявшей его на попечение Матери-наставницы, нигде не было видно.  Только из алтарной ниши доносилось тяжкое кряхтенье, оханье и пыхтенье живого Будды, прерываемое чьими-то сладострастными стонами, вздохами, вскриками, писками и повизгиваниями. Казалось, эти звуки издают то ли сами мрачные хранители алтаря, застывшие в угрожающих стойках, то ли попранные ими омерзительные демоны.
 Наконец, возня прекратилась. Из ниши, пошатываясь, тяжело отдуваясь и утирая струящийся пот, вышла Опора Истинного учения – простоволосая, в грязно-сером хлопчатом балахоне. Правой рукой она волочила за собой по полу оранжевую накидку, к которой припал, скорчившись в позе эмбриона, абсолютно голый Мияма с блаженной улыбкой на лице и зажмуренными глазами. В левой руке Маха держала рубиновую диадему, слетевшую, как видно, в пылу любовной схватки. Ее заплывшее жиром лицо светилось радостным изумлением, будто на Мать-наставницу только что снизошла благодать долгожданного самадхи.
- Всем спасибо, Абсолютная апробация окончена, - произнесла она тоном профорга, закрывающего трехчасовое собрание, и сладко потянулась. - Косэйкай но овари дэс. Вакатта нэ?!
Оглянувшись на профессора, упорно не желавшего отпускать накидку, она заметила с ласковой укоризной:
- Ну, Кузя, ты даешь! Ей-Будда, не ожидала такой прыти. Ни дать ни взять мой Моня в молодости. Ну, может, еще одного такого я знала, Федьку, который у колодца жил... Где ж ты раньше был, соколик? Всю рупу мне разбередил, шельмец! Ты ж таким манером прямо в Раджу-йогу мог бы въехать безо всякой там Хатхи. Если бы, конечно, у меня регулярно принимал шактипат. Ну, удружил Истинному учению, ничего не скажешь! Махараджа ты мой косоглазенький!
- Почему она называет его Кузя? – лениво подумал Всеволод, но сообразил, что слышит производное от имени профессора, Кудзуо. Действительно, получалось вполне органично - “Кузя”. Правда, по имени, а не по фамилии, у японцев называют только малышей, - но в устах Матери-Наставницы это и звучало вполне по-матерински.
Мияма всхлипнул и что-то сбивчиво забормотал на японском. Перебирая складки оранжевого покрывала, он подполз вплотную к Махе и уткнулся в арбузовидные колени, тщетно пытаясь обхватить руками ее ноги на уровне середины бедра. Он не замечал никого и ничего вокруг. Тело его содрогалось в рыданиях, сквозь которые можно было различить лишь одно слово: “Окаа-сан! Окаа-сан! Окаа-сан!”
Всеволод вспомнил, что так обычно кричат обиженные дети на игровых площадках, когда зовут маму. Видимо, профессор под влиянием пережитого сексуального стресса впал в транс и буквально перенесся в детство, дав волю застарелому эдипову комплексу. Истинное учение и впрямь творило чудеса.
- Сколько же это у него будет продолжаться? – встревожился Всеволод. - Чего доброго, загремит отсюда прямиком в психиатрическую клинику. А я буду давать объяснения, как все произошло. Именно этого мне и не хватало для полного счастья. Венец творческой карьеры, можно сказать.
Профессора с трудом удалось оторвать от Махи. Пока его обтирали полотенцами и одевали, он несколько раз порывался броситься назад с криком: “Ока-а-а са-ан!” Дзёси Надя принесла какой-то отвар и дала Мияме выпить несколько глотков. Снадобье подействовало благотворно, и вскоре профессор уже мог сам застегнуть молнию на брюках.
               
 Девушки в зале неторопливо переодевались, тихо переговариваясь и подправляя макияж. Ёко и Макико разложили на подносах сложные косметические наборы, расставили портативные зеркальца и принялись наносить многослойный грим по всем правилам школы гейш, покрывая лица густым слоем белил и румян. Они уже успели нацепить громоздкие парики и облачиться в свои роскошные кимоно, помогая друг другу обмотать вокруг талии двенадцатиметровые пояса, завязать банты на спине и подправить заколки в прическах. Как видно, девушки готовились к работе в ночную смену. Обе весело хихикали, прикрываясь ладошками, и время от времени махали рукой Всеволоду. Пышнотелая Анюта в ситцевом сарафане что-то сосредоточенно строчила, пристроив на циновке электронный блокнот – должно быть, торопилась записать впечатления для следующего теоретического семинара.
Меропа Си в черной рясе с белым подрясником подошла к Всеволоду, поклонилась и опустилась перед ним на колени, так что их головы оказались на одном уровне.
- Большое спасибо, Всеволод Сергеевич, вы нам очень помогли, - сказала она глубоким проникновенным голосом. – Абсолютная апробация прошла очень успешно. Мы даже не ожидали - в первый раз мало кто выдерживает до конца. Теперь наша карма будет перманентно улучшаться. Можете нас поздравить, мы исполнили принятый обет: прочитали ваши сочинения по многу раз. Виртуально, конечно, но это ничего – доктрина позволяет. Так что ваши старания были не напрасны. Вы внесли большой вклад в Истинное учение.
Она посмотрела ему в глаза долгим благодарным взглядом.
- Послушай, Надюша, - фамильярно обратился Всеволод к наставнице Истинного учения на правах близкого знакомого, - а зачем ты меня так тщательно доила? Ну, колесо Дхармы – это я еще понимаю, но что за церемонии с бронзовым сосудом и вообще?..
- Нельзя же было дать пропасть концентрату жизненной энергии! – возразила Меропа Си. – Он должен найти новое применение в сансаре.
- Какое еще применение? Или вы здесь собираете семянной фонд? – сострил Всеволод.
- Вот именно, - серьезно ответила его бритоголовая собеседница, - собираем. Вы ведь уже знаете, что мы несем свет Истинного учения всем народам мира. К сожалению, нас пока не так много, хотя ряды наши растут с каждым годом. При нынешних темпах развития потребуются десятилетия, может быть, века на то, чтобы наше учение овладело массами. Только такие выдающиеся личности, как Махатма Ганди, наш Монси, Сонбо Маха Кундара или вы могут многократно ускорить процесс. Но где же взять столько махатм?
- Да, махатм нынче явный дефицит, - согласился Всеволод, польщенный тем, что его поставили в один ряд с великими людьми эпохи.
- Конечно, дефицит. Но, к счастью, мы живем в век научно-технической революции. Многое из того, что еще недавно казалось фантастикой, становится сегодня реальностью. И при этом служит интересам Истинного учения. Генная инженерия, например.
- Какое отношение имеет генная инженерия к вашей йоге? – удивился Всеволод.
- Самое непосредственное. Наше сообщество хорошо субсидируется. Среди наших спонсоров крупнейшие фирмы-производители электронного оборудования и Объединенный Институт биотехнологий. С их помощью мы уже в будущем году начинаем проект генного конструирования “Шива”.
- И что же вы собираетесь конструировать? – спросил Всеволод, уже начиная догадываться.
- Мы будем клонировать нашего Монси из того генного материала, который он нам регулярно поставляет, да будет благословенно имя его, да обретет он нирвану в узилище своем. Это великолепный первосортный материал, который позволяет производить клоны элитного качества, то есть абсолютно приближенные к оригиналу и даже превосходящие его по некоторым показателям. Теперь у нас есть и ваш генный материал, который мы сможем использовать в тех же целях. Количество клонов будет зависеть только от объема средств, но нам обещают неограниченную финансовую поддержку во многих странах мира, в том числе и в России – ведь там один из главных центров Истинного учения. Ну, представляете, сколько махатм мы сможем одновременно произвести? Представляете, как изменится ситуация, когда наша генная инженерия покажет, на что она способна?
- Представляю, - сказал Всеволод, взглянув на стеклянную тумбу, заполненную белесыми хлопьями. – А нельзя ли мой генный материал вообще не задействовать? Мне бы хотелось остаться в единственном числе.
- Нельзя, - строго сказала Меропа Си. – Теперь это уже не в нашей и не в вашей власти. Истинное учение само диктует выбор пути и не терпит компромиссов. Во всяком случае, вы уже изменили не только свою карму, но и общечеловеческую, выполнили свое предназначение. Новые поколения будут воспитываться на ваших идеях и пополнять наше сообщество. Эти люди будут точно такими же, как вы, но они будут полностью свободны от комплексов и внутренних противоречий. Истинное учение восторжествует, вот увидите. Сотни, тысячи, десятки тысяч махатм воплотят заветы нашего Монси. А теперь, Всеволод Сергеевич, вам пора. Мы вызвали такси, машина уже ждет у ворот храма. Одна маленькая просьба от имени всего нашего коллектива...
 В руках у монахини была толстая книга. По обложке Всеволод узнал собрание своих сочинений. Склонив бритую голову в церемонном поклоне, Меропа Си, протянула ему объемистый том и шариковую ручку:
- Если вас не затруднит, оставьте, пожалуйста, автограф.
Всеволод взял книгу с намерением обойтись одним факсимиле без всякого посвящения, но приостановился. Все-таки от него ждут Слова, в некотором роде Послания... Помедлив немного, он решительно написал на титульном листе рядом со своим портретом: “Дорогой неторной нас карма по свету ведет. – Вс. Чернов.”   


*Вы русский? (англ.)
**Да, а что такое? (англ.)
***Манеры. Мы в последнее время видели много русских, и даже развлекали некоторых из них. А не вы ли тот знаменитый писатель Чернов? (англ.)
****Я Макико... А это моя подруга Ёко (англ.).
*****Рад нашему знакомству (англ.).
******Как вы оказались здесь, в Гионе? (англ.)
******* Вы великий мастер. Мы вами восхищаемся. Я хочу вам кое-что сказать. У нас сегодня будет “сессия”. Приходите оба в Храм Сюгондзи после семи. Вы не пожалеете (англ.).