Перстень царя Соломона

Во втором ряду книжного шкафа у Валентины и Петровича стояло то, что и не читали, и выкинуть жалко: альбом репродукций Сальвадора Дали, сочинения Стефана Цвейга, Новый завет, словарь Даля. Там же раньше жила книга «Знаменитые украшения и камни». Кто-то из гостей подарил ее на Новый год. Петрович полюбовался на картинки с драгоценностями, скептически похмыкал (речь часто шла о сакральной силе, таившейся в камнях и металле) и больше в книгу не заглядывал. Валентина, настроенная более романтически, пролистала всю книгу. Особо запомнилась ей легенда о перстне царя Соломона.
«…Перстень Царя Соломона, согласно преданию, наделял владельца особой мудростью, позволял понимать язык животных и птиц. В то же время он неизбежно делал обладателя несчастным: от многие мудрости – многие печали. Именно с этим перстнем как-то связана гибель Суламифи, возлюбленной Соломона. Неверно считается, что перстень, выполненный из самородного золота, был украшен гексаграммой – «соломоновой печатью». Есть древние иудейские и позднейшие арабские и европейские изображения перстня:  его навершие имело форму треугольника, внутрь которого было вписано грубое изображение глаза. Неизвестно, кому перстень принадлежал после смерти Соломона. Вероятно, во времена Крестовых походов он попал в сокровищницу ордена тамплиеров. Орден подвергался жесточайшим гонениям – возможно, из-за перстня. Никому не удавалось владеть им более двух – трех лет, кроме папы Пия III, который, однако, никогда перстень не надевал. В шестнадцатом веке драгоценность была украдена, но предполагаемый похититель – беспоместный дворянин Хуан Ривейра де Плат, которого позднее казнили, был, вероятно, всего лишь исполнителем заказа. Последним владельцем, по слухам, был Жан Жиокомо, он же – граф Калиостро, который умер, осужденный судом инквизиции, в тюрьме. Ходили сплетни, что перстень достался графу Шереметьеву, а тот подарил его своей жене, бывшей крепостной актрисе Жемчуговой. Если это так, то ранняя таинственная смерть Прасковьи Жемчуговой становится понятной. О дальнейшей судьбе перстня не известно ничего.
…Есть мнение, что от обладания перстнем не может отказаться тот, кто знает, что это – перстень царя Соломона, но его можно подарить любимому или любимой…»
Когда племянник Валентины и Петровича, Юрка, поступил в художественно-техническое училище, учиться на ювелира, книгу отдали ему.
***
Валентина собиралась съездить к свекрови в Саратов. Поездка  приходилась на время школьных каникул, а потому о билетах следовало побеспокоиться заранее. На Павелецком вокзале она выстояла полчаса в очереди и направилась к выходу, по дороге проверяя билеты. Народу в кассовом зале было много, публика, как бывает обычно в предпраздничные дни, собралась разношерстная. Неожиданно Валентина оказалась окруженной маленькой, но энергичной кучкой цыганок. Дородная хитроглазая тетка, упакованная в груду юбок, шалей и аляповатой бижутерии, перегородила Валентине дорогу, а две ее товарки прикрывали отход с флангов.
- Женщина, давай, я тебе погадаю, у меня глаз верный, всю твою судьбу увижу! И всех-то денег – пятьдесят рублей! А нет – будет у тебя беда, муж уйдет, интересы твои не выгорят!
Валентина не верила в гадания, но сложилось так, что прежде ей никогда не приходилось напрямую сталкиваться с цыганками. Валентина растерялась.
- Да нет у меня полтинника – заявила она. – Вот только, - и показала цыганке пятисотенную купюру.
- О, это тебе так повезло, так повезло, что и сказать невозможно! Нам как раз на поезд до Тамбова не хватает. А тебе – вот, держи. Старинное. Прабабка моя, царство ей небесное, в цыганском хоре аж у графа Шереметьева пела, от него ей досталось. Кабы не крайняя нужда, ни за что бы не продала, оно больших денег стоит. Да и человек ты хороший, у тебя и судьба хорошо сложится, я же вижу.
Цыганка сунула опешившей Валентине в руку массивный желтый перстень, а пятисотенная оказалась у нее. Еще через несколько секунд рядом были уже совсем другие люди, а троица затерялась в толчее.
Немного позже, сидя в маршрутке и мысленно коря себя за то, что оказалась растяпой, Валентина украдкой рассматривала перстень. Он был тяжелым и грубо сработанным. В треугольную печатку с тисненой окантовкой был вписан глаз с тремя зрачками – мрачный и смотрящий в никуда. Валентина сразу же вспомнила книгу об украшениях и камнях – слишком уж тревожно выглядел подарок цыганки. И еще: он был красив – нет, даже скорее притягателен тяжеловесной грацией и простотой.
Вечером дома Петрович выслушал рассказ Валентины о вокзальных приключениях и, вопреки ожиданиям, не стал ни укорять ее, ни подтрунивать. Он долго рассматривал безделушку и обнаружил на внутренней стороне кольца надпись. Древнеарамейская – решил он почему-то. Петрович не сразу решился надеть кольцо на палец. – А вот проверю, как он помогает в звериных языках разбираться, – усмехнулся он про себя и повернул перстень печаткой вниз.
Волнистый попугай Жорик по обыкновению сидел на настольной лампе. Увидев Петровича, он перелетел к нему на руку и стал рассматривать перстень. – А ведь он не отворачивается, когда так вот голову держит, - вдруг сообразил Петрович. Это он по куриному, одним глазом пялится, так ему лучше видно.
Жорик чирикнул раз, другой… В чириканьи не было ни какого смысла, но Петрович уловил эмоции – деловито-веселое настроение, чувство доверия к этому большому и безопасному зверю, который приносит корм и меняет подстилку, но совершенно не реагирует на ясные и простые сигналы – иди сюда, стой, поклюй со мной проса…
Ночью спал Петрович плохо. В полудреме к нему приходила грустная русая красавица  – Прасковья Жемчугова, пела что-то, от чего хотелось плакать,  смотрела, будто обвиняя в чем-то и уходила, погрозив пальцем. Валентина тоже ворочалась во сне, временами быстро и неразборчиво бормоча.
Уходя на работу, Петрович позвонил Юрке и попросил придти вечером, захватив книгу. Еще он сказал ему, что Валентина объяснит все на месте.
Возвратившись с работы, Петрович открыл дверь квартиры и вошел в прихожую. Навстречу ему уже шел Юрка, услышавший звук открывающейся входной двери. Петрович взглянул на Юрку – и сердце у него будто оборвалось. Из покрасневших глаз племянника текли обильные слезы; он шмыгал носом; лицо было сморщившимся и покрасневшим. В правой руке Юрка нес ту самую книгу, открытую на странице с репродукцией гравюры с кольцом, а в левой – кухонный нож.
Мгновенно Петровичу представилась мертвая Валентина, лежащая на кухне, череда трагедий, которая ждет его и потомков в веках и мрачное кольцо, то ли следующее по пути бед, то ли само эти беды исторгающее – кольцо, от которого невозможно избавиться.  Ему увиделся и он сам, мудрый и печальный, все понимающий – и беспомощный в своем понимании, бесконечно уставший от людей, которых видно насквозь, но все пытающихся ловчить и скрывать что-то и ненавидящих его за всеведение. 
Что? – спросил он севшим до шепота голосом.
- Дядь Саш, ты что, простыл, что ли? Спросил Юрка. Мы сейчас тебя полечим, мы с теть Валей манты готовим, а я лук резал – глаза, сволочь, все выел.
- А кольцо? – спросил Петрович, приходя в себя.
- А, кольцо! – осклабился Юрка. - Латунное оно. Даже не позолоченное. Чисто цыганская работа.