Присутствие неприсутствия

Проснуться в кромешной тьме, когда положено спать, моргнуть глазами, полными песка, тронуть ямку под ложечкой, чтоб не ныло, прислушаться к душе, сжимаемой тоскливым чувством одиночества – это кошмар! О Господи, как он не любил это самое темное время суток, -  эту тяжесть подступающей как тошнота  безысходности. Казначеев мотал головой,  растирал плечи и  грудь, ругался,  кряхтел, впадал в отчаяние, пока,  наконец, его сознание не прояснилось.
 Он взглянул на зеленый  светящийся циферблат часов  и  ужаснулся : половина четвертого! Черт бы  побрал  этого гада Нахрапова! Нет от него покоя ни днем, ни ночью. Чтобы немного успокоиться, он высунул из-под одеяла свою полную, белую ногу, повертел ею  и  почувствовал, что она  принадлежит не ему. Вытянул ватные,  без единого мускула руки ,   и они чужие. Украли! – угрюмо подумал Казначеев. Как нос у Гоголя.
 Неприятности, имеющие  запах конторы  с  ее склоками, обидами  и коварством, вползая в сон,  оставляют  кисловатый привкус. Казначеев попытался избавиться от этого привкуса и не нашел ничего лучшего, как проверить целостность своей  головы.  Наощупь она была твердой, английский пробор в  его  светлых, еще не успевших поседеть волосах,- на месте, но ощущение такое  же, как от прикосновения к ногам и рукам –  не его!
Он еще долго вертелся, переворачиваясь с боку на бок, пытался заснуть и чувствовал себя несчастным. Ему казалось, что не только  проклятый Нахрапов, но и весь мир вооружился против него, Промучившись до  половины седьмого, он с  трудом поднялся  и побрел на своих « украденных» ногах в ванную. Не успел подойти к раковине, как его облобызали свисавшие с веревки мокрые колготы.
 -Развесила свое барахло!- крикнул он и  вышвырнул  женино неглиже за дверь.
 Когда вышел, умытый и пахнувший лосьоном после бритья, колгот не полу уже не наблюдалось.
 Жена с дочерью пили на кухне кофе и ели аппетитно поджаренные гренки.
-Жуете?- произнес Казначеев с долей ехидства в голосе, предполагая, что ему ничего не досталось. Ему пододвинули тарелку и оставили одного – торопились. Через минуту    послышался хлопок дверью, - ушли.
 Он продолжал сидеть как приклеенный, взирал на пустую чашку и  измысливал  способ, чтобы никуда не ходить. Все сводилось к необходимости врать – вызов врача,  тяжелая болезнь несуществующей тети… Плохо дело, когда на службу идешь, как на каторгу. Однако, ничего не поделаешь, - надо. Он вышел из дома в плохом расположении духа и недлинный путь до  троллейбусной остановки  посвятил размышлениям о… конечно же,  ненавистном начальнике.
 Сидя на приподнятом кресле слева от окна ( муки « черепашьего шага» по привычке уступил водителю общественного транспорта), он  взирал на скопище машин, преимущественно иномарок, бьющихся в истерике из-за невозможности превысить скорость  в пять км в час, и,  обладая   буйным  воображением,   различал  в клубах выхлопных газов характеры  хозяев машин и даже противостояние культур. Некоторые автомобили  вежливо попыхивали, будто курили  трубку с табаком, другие изрыгали из себя нервные комки дыма, отдающие нерусской руганью. Приглядевшись , Казначеев разглядел за стеклами  «Тойоты» лица смуглых, бесноватых людей и почувствовал, как в груди у него  надувается воздушный пузырь, упираясь в ребра и вызывая приступ тошноты.
 
 Коренной москвич, Казначеев  не страдал снобизмом, но в последнее время все чаще ощущал в себе озлобленность зверя, готового драться  до крови с чужаками, вторгшимися на его территорию. Их стало слишком много. Они повсюду,  и их  количество вызывало в   нем чувство беспокойства: ему угрожали, на него наступали орды чужаков..
 Он вспомнил про толерантность ( этот термин, означающий совместимость, он вычитал в аннотации к медицинскому препарату), выдуманную политиками, как средство,  снижающее  опасность распрей. Но люди – не таблетки, получившие способность  не вредить  друг другу  В каждом человеке –  своя память, свои  привычки, вкусы, потребности. Все это необходимо беречь, чтобы уцелеть  как нация.
-Почему я , - вопрошал кого-то Казначеев и даже ткнул себе пальцем в грудь,- должен терпеть присутствие неизвестных, чужих людей в своем доме? Вы же не станете приводить к себе кого попало, а ко мне приводите и говорите про толерантность. Вам хочется получать барыши с грязных рынков. А я хочу, чтобы мой дом был опрятен и защищен от тех, кто расшатывает его стены.
 Монолог в троллейбусе не помог ему обрести равновесие, и мысли его снгова обратились к Нахрапову.
. Э, да о чем говорить! .
 Когда-то они дружи ли – Казначеев и Нахрапов. Но постепенно их пути разошлись. Казначеев невзлюбил своего бывшего собутыльника с тех пор, как заметил в нем черты  карьериста и подхалима. Желая насолить  этому  приспособленцу, ставшему его начальником, Казначеев допускал  явное  небрежение к бдительному, хотя и невидимому оку, наблюдавшему за настроениями коллектива. Не исключено, что проявления легкой дерзости в оценке некоторых сторон жизнедеятельности солидного
учреждения, где он работал,  иногда стимулировались  глотками спиртного, которыми Казначеев себя баловал, спускаясь в закуток подвала, где его  поджидало славное общество слесарей и сантехников. Конечно,  Нахрапова  раздражала неаккуратность поведения друга. Однако очень часто  ретивому начальнику  приходилось привлекать Казначеева  к участию в переговорах, требующих в  критический момент  некоторой доли расслабленности. На этих переговорах Казначеев должен был играть роль «рубахи-парня», и она, признаться, легко ему давалась. Он удивлял  зарубежных гостей «пролетарской» манерой курить ( держал сигарету между большим и указательными пальцами, а не  между вторым и третьим, как принято у большинства курильщиков), и это   считалось неподражаемым шиком в сочетании с английским пробором и протокольным костюмом  Казначеева.
 Для господ,  утомленных  напряженным оттачиванием формулировок  в важных  договорных бумагах,  появление Казначеева  означало команду «Вольно!» и было сравнимо со школьным звонком, возвещавшим  начало большой перемены. Случалось, что возникавшие в ходе дискуссий преткновения и недомолвки с помощью Казначеева неожиданно легко разрешались. Его анекдоты вызывали улыбки, а сочные повествования о быте старой Москвы заставляли иностранные очки удивленно ползти вверх.   
 Выступая в роли шута, Казначеев испытывал двойственное чувство: унижения и одержанной над  Нахраповым победы  Начальник-то так не умел! Известно, что любое, даже ничтожное превосходство раба над вассалом чревато неприятностями. Нахрапов не упускал возможности задеть самолюбие «шута», без которого не мог обойтись.
 Что же касается непосредственных обязанностей Казначеева, то они, можно сказать, не имели конкретного содержания. Так же, впрочем, как и аббревиатура названия учреждения, маскирующая скрытыми англицизмами пустоту содержания.
 Однако, рабочий день кое-как заполнялся. Казначеев тыкал пальцами по клавиатуре компьютера, кому-то звонил, увязывал, согласовывал, выходить покурить и поболтать с коллегами, а в три часа дня, как обычно, занимал отведенное ему место  за длинным столом  в конференц-зале. Пока докладчик, уткнувшись в  шпаргалку, бубнил какие-то  с трудом воспринимаемые русским ухом словообразования, Казначеев незаметно для других разглядывал ноги впередисидящего ряда. Ноги, по его мнению, были красноречивее лиц, которыми здесь научились  управлять с искусством актеров.
Наблюдая, как ведут себя ноги, Казначеев  про себя усмехался. Впрочем, глядя на него,  насупившегося, сохранявшего выражение углубленного обдумывания важных вопросов, никто бы не заподозрил его в легкомысленном внимании к вещам, не имеющим отношения к обсуждаемым проблемам. Ведь и он, как все остальные умел  управлять лицом. А ноги действительно были интереснее своих хозяев. Он замечал скучающее покачивание дорогой, хорошо начищенной пары – казалось, она только и ждет сигнала, когда можно сорваться с места и удрать, Другая пара добротных импортных ботинок на толстой подошве  демонстрировала тупую, верноподданническую неподвижность, готовность оставаться в таком положении сколько  потребуется. Ноги, расположенные рядом, о чем-то мечтали, покачивая носками изящных «корочек» и , конечно, были совершенно равнодушны ко всему, что происходило вокруг. Были ноги уверенные в себе и беспокойные, ноги молодые и старые , жизнерадостные и унылые. И главное: ни одна пара не увязывалась  с лицами  их  владельцев. Стоило перевести взгляд с какой-нибудь  немощной, склеротической  щиколотки  на  голову, как обнаруживалось несходство того и другого. И хотелось сказать: Врешь, лысина, не так крепок, как кажешься.    Казначеев называл свои наблюдения  операцией «Ахиллесова пята». Это стало для него приятным развлечением, избавляющим от повинности выслушивать бред начальства.
 В тот день ему захотелось обозреть свои собственные ноги, он наклонил голову и  увидел под столом изрядно потертые, черные ботинки с трещинкой на сгибе носка – признак долгого ношения, - ну чем не  «портрет» неудачника, переставшего заботиться о производимом им впечатлении? И вдруг что-то в речи докладчика его насторожило.
  - Мы находимся на этапе реконструкции,- говорил Нахрапов,- именно реконструкции, а не ломки  системы, которая доказала свою жизнеспособность. Однако, имеются случаи, бросающие тень на принципы взаимоотношений с зарубежными партнерами. Хочу предостеречь и от попыток шапкозакидательства, и  от  неуместного красноречия, наносящих вред делу реализации намеченных нами планов.»
 Казначеев понял: это о нем разглагольствовал  Нахрапов. Уязвленный предательством шефа, он вернулся на рабочее место в дурном расположении духа. Хорошо бы слинять  под благовидным предлогом, но удерживала несделанная работа. Фирма веников не вяжет».- пробормотал он себе под нос и приступил к сочинению обзора о поставках гуманитарной помощи в страну, где никогда не бывал. Конечно, все будет сделано как надо, со ссылкой на осведомленных наблюдателей и экспертов. Где они водятся – никому неизвестно, но их присутствие узаконено  для придания бумаге характера достоверности. Все это было привычно для  Казначеева, он шлепал по клавишам, сдвигал брови в положение мыслительной напряженности и  не переставал  молча ругать предателя шефа.
 Покинув рабочий кабинет, он прямиком двинулся туда, где ожидал встретить понимающих людей, где слышалась хрипотца душевных излияний и стук сдвигаемых пи вных кружек. Чаще всего он заходил в «Лисью нору» и там обнаруживал  одного из завсегдатаев заведения  Эдика.. Он работал могильщиком и потому отличался философским складом ума. .
-Привет!- расцвел в улыбке  Эдик, завидев Казначеева. - Ты чего такой мрачный?
 -Да так,- отмахнулся Казначеев,- шеф донимает.
-Пустяки,- отреагировал Эдик.- Не стоит внимания на фоне всего, что происходит вокруг. Мне рассказали, как в больницах ускоряют смерть  стариков.
-Ну и как ? – вяло поинтересовался Казначеев.
-Передозировка психотропными препаратами. Причем, насильственная. У них план существует. Чем больше отправил в Лету, тем выше прибавка к зарплате.
- Скажешь тоже,- не поверил Казначеев. Это же уголовщина.
 -Все же лучше быть живым, чем дохлым.- резюмировал  Эдик, желая методом сопоставлений взбодрить товарища.
 Казначеев не стал развивать эту тему. Молча разглядывал дно опустевшей кружки и  бубнил в нее, как в микрофон: живой, неживой…Бывает мертвый живой, а живой – мертвый.
-Шеф это ерунда,- с ударением  произнес Казначеев, ударив кружкой об стол. – Прикинь такую картину: я иду в магазин, покупаю на свои деньги шариковую ручку, непременно шариковую, для записи умных мыслей, ну там плитку шоколада для дочери, полезные как бы вещи. То  есть деньги потратил не зря. А теперь посмотрим, как я расходую время – драгоценный дар Вселенной. Ни на что! Улавливаешь, о чем я толкую?
-А на что ты хочешь потратить свои денечки? Какая у тебя цель? Стать знаменитым, добиться повышения на службе?
- В том-то и дело, что не знаю.
-Как ты думаешь,- оживился вдруг Эдик,- вот эта вся публика ( он обвел рукой заполненный пьющими людьми зал) задает себе вопрос, куда уходит время? Я тебе сразу отвечу - нет! Публика сидит и пьет пиво, публика вполне довольна жизнью. А ты привередничаешь.
-Ладно,- вздохнул Казначеев.- пусть привередничаю. Но ведь ты не отнимешь у меня право поплакаться в жилетку друга?
-Всегда пожалуйста.- со смешком отозвался Эдик.-
 Моя жилетка к твоим  услугам.
В тот вечер Казначеев вернулся домой  раздраженным. И началось.  Придирки к жене и дочери, швыряние предметов в разные стороны,  многозначительное  хлопание  дверьми.
-Что ты бесишься? – спросила жена.
-Я не бешусь,- огрызнулся он. Хотел сказать « я страдаю», но не сказал, было бы смешно.

Он удалился к себе, в свою  не Лисью нору, где обитал с тех пор, как перестал спать с женой в одной постели. Взбить подушку, свернуться калачиком и, прежде чем провалиться в сон, надиктовать себе успокоительные назидания: все хорошо, я спокоен. Робкие звуки старательной флейты по имени «все  хорошо»  тут же накрылись мощным потоком надвигающейся тоски. Ну что это, что? - вопрошал внутренний голос, вырываясь из  хаоса звуков. Не так уж плохо, бодрилась флейта неуверенным голоском: квартира, работа, жена, дочка, ставшая барышней без твоего участия даже. «Так нельзя! Нельзя!»- ревела труба, заглушая успокоительные трели. Уймитесь!- приказал Казначеев звучавшему внутри него оркестру. Я знаю, в чем дело. Мне нужны витамины - не из тех, которые для обмена  веществ, а другие – для питания духа. Где их берут – неизвестно, но должно же такие быть! Мысль о витаминах  немного его успокоила. И даже  отогнала навязчивую перепалку флейты и трубы. Он отчетливо увидел себя со стороны. Механический робот, он исправно посещает контору, не имеющую вразумительных задач.   Его сущностное «Я» распалось на  зеркальные отражения, он двоился, троился и перестал понимать, где он сам, плотный, голубоглазый, носатый, а где   его отраженный образ, созданный как бы по прихоти хитроумной «мыши». Меня нет! – заключил он, приподнимаясь на постели.  Я  остался в том мире, который исчез. Там я ощущал себя  живым и гениальным. А теперь от того, кем я был, ничего не осталось. Разве о таком я мечтал? И разве этого  ждала от  меня  жена? У нее экзотическое имя – Таисия. Таис.
Что-то инопланетное . Но только в имени.  Только.  Все остальное –  проза, чей символ- развешенное белье.

Во времена, когда он ухаживал за Таисией, ее семья жила недалеко от Сандуновских бань. Бывало, напарившись с веничком в компании приятелей, он  направлялся к Таське пить чай. Родители десятиклассницы принимали Казначеева настороженно, но чай пить усаживали. Ему льстило, когда вокруг стола, расставляя чашки и тарелочки, суетилась толстая домработница Нюра, с особым значением угождая симпатичному гостю. Чайные ложечки были красивы, чашки тонки, как прозрачная бумага. К чаю подавались простые сушки и бело-розовая пастила. Казначеев держался  с напускной уверенностью и расспрашивал главу семейства – лысого языковеда- о предстоящих скачках. Тот  отвечал неохотно, видимо, не желая посвящать назойливого гостя в  свою затаенную  страсть и тем более в круг игроков, среди которых были   довольно известные люди.
 Языковед не знал, что как только закрывалась дверь Таисиной  комнаты, как  там происходило нечто ужасное. Раздеваться и ложиться на диван было нельзя.. Все совершалось стоя под звуки включенной  музыки. Таисия с трудом отлипала от него, услышав шаги или голос матери.
Казначеев не считал большим грехом  лишить невинности девушку, достигшую ярко выраженной половой зрелости. Об этом пришлось задуматься лысому языковеду. Убедившись в беззаветной любви дочери к выпускнику МГИМО, заботливый отец поставил перед Казначеевым ультиматум: или женитьба, или заявление по месту работы
развратителя. Казначеев, конечно, знал о важности в анкетной графе обязательных слов «морально устойчив».В Монголию  они отправились вместе. Там ящиками снабжали посольских коньком, считая сей горячительный напиток непременным условием успешности переговоров с аборигенами. Курица не птица, Монголия не заграница.
 Он пристрастился к даровому алкоголю и уже не мог остановиться, когда вернулся в Москву.
 Очень скоро молодая страсть превратилась в досадное чувство, что его обвели вокруг пальца, подсунув ему  неугодную    жену. И Казначеев загулял. Была в его разгуле какая-то неутоленность. Ему постоянно чего-то недоставало. Он бравировал своими победами и называл тех, кто не разделял его образа жизни, старыми шлепанцами. Верность  к жене   он почитал признаком ограниченности и трусости. С годами его азартные поиски того, с чем он связывал туманное понятие «любовь»,  превратились в скучную, ничего не приносящую   привычку.
 
 В один субботний день Казначеев решил пойти в баню, чтобы выпарить из  себя ночные кошмары и неприятности на работе. У входа в банное отделение какой-то мужичок торговал вениками. Казначеев взял шуршащую, пахнувшую чердаком связку и с видом знатока изрек:
-После Троицы завязывал.
-Ни боже мой,- возразил мужичок.- Тряханите разок, разве сыплется?
Казначеев тряхнул, веник не сыпался. Повеселев, он  вообразил себе  задницу  Нахрапова и  подумал: « Выпороть бы этого гада по первое число!»

Заплатив, прошел в помещение. Длинный диван, обтянутый холщевой тканью, он приспособил для удобного лежания  после похода в парную. Вернувшись оттуда, уселся на чистой простыне, с завязанной полотенцем головой,  и увидел напротив  на диване довольно любопытную фигуру.  Это был долговязый брюнет с впалой грудью, в очках, которые он  поминутно протирал уголком полотенца.
-Потеют?- понимающе спросил Казначеев.
-Да, влажно тут, пар,- ответил сосед.
-Наверное, много читаете,- продолжал Казначеев.
-Приходится.
-А работаете где?- поинтересовался Казначеев, хотя ему было совсем не до того, где работает этот парень.
-Работаю?- переспросил сосед, обхватывая плечи  руками.  -А тут прохладно. Сторожем работаю.
-И что сторожите?
-Объект,- просто ответил сосед.- Но не это главное.
-Хотите пивка?- предложил Казначеев, протягивая брюнету стакан и бутылку.
Сосед охотно  согласился. Вместе они отправились париться.  В парилке их сразу обдало каленым жаром и запахом мяты..Казначеев слегка похлестал себя веником, но ни удары по телу, ни жаркий туман чистилища не выбили из его сознания проклятого имени Нахрапов. Черт бы его побрал!  Удивительнее всего было то, что Казначеев думал о нем с постоянством влюбленного человека.
Навязчивость, с какой Нахрапов влезал в его, Казначеева, нутро, не знало границ и было похоже на тактику измора. Обессилев от собственного наваждения, Казначеев покинул парную, увлекая за собой и соседа.
Открывая новую банку с пивом, на посошок, Казначеев поинтересовался у  него:
-С начальством ладите?
 -А у меня его нет,- радостно сообщил сосед.
- Вы, конечно, пошутили насчет сторожа.
-Нет, нисколько. По профессии  я археолог, а работаю сторожем, чтобы  работать по своей специальности.
- Странная формулировка,- заметил Казначеев.
-Ничего странного. Студентом я поехал на раскопки, чтобы подработать. Сколько земли перелопатил - уму непостижимо. Дело было в Хакассии. И там мы открыли  каменную плиту, с рисунками зверей  и непонятных фигур. Едва увидев находку, начальник экспедиции схватился за сердце. Это был фрагмент древнейшей, никем не изученной письменности.
-И вы решили этим заняться?
-Сначала я не хотел уходить с работы, в школе историю преподавал. Потом понял: так ничего не получится, И ушел в сторожа. Сутки работаю, трое дома.
-Разгадали эти свои письмена?
-Знаете, понадобился метод математического анализа. . Пришлось овладеть.
-Очень рад за вас,- сказал Константин Савельевич грустно.- Звать-то вас как?
-Глеб,- отозвался археолог.
Казначеев засуетился, привстал, растер ладонями слабые плечи и грудь, достал еще одну бутылку пива, налил себе и соседу и после этого стал одеваться. При расставании Казначеев и Глеб обменялись номерами телефонов. Казначеев ни разу не позвонил  новому приятелю.


Домой он поехал на такси. Водитель, невысокий, худой, с оттопыренными ушами и длинной шеей, сидел за рулем, сгорбившись, с мученическим выражением лица.
– Что, не здоровится? - спросил Казначеев.
– Есть немного...
Казначеев взглянул на четкий профиль водителя с гордо очерченным носом и шутливым тоном сказал:
– Лицо кавказской национальности. Вы откуда родом?
Водитель вспыхнул, заерзал на месте и, не глядя на  Казначеева,  крикнул:
– Я тебя сейчас высажу!
И, правда, стал сворачивать к тротуару.
– Да ладно, брат, - миролюбиво, идя на попятную, произнес Казначеев. – Я не хотел тебя обидеть.
– Ты знаешь, сколько раз я эту гадость слышу?! - продолжал кипятиться водитель. - Сколько сотенных в день плачу ментам... А мне семью надо кормить, детей, родителей.
– Дети – святое, - чуть не прослезился Казначеев, отворачивая от разгневанного горца свои великолепные глаза.
– Никогда не говори так! - перешел на дружеский тон водитель. И Казначеев  поймал себя на двуличии: еще вчера не терпел «понаехавших», а сегодня  жалеет одного из них. Ничего не поделаешь, такова загадочная русская душа.
Посочувствовав шоферу, Константин Савельевич пустился рассуждать об осложнениях, которые дает вирусный грипп. Они уже подъезжали к площади Маяковского, как наш герой, представив скуку домашнего времяпрепровождения, велел шоферу свернуть на Малую Бронную. «Заверну к Надежде, - подумал он. - Давно не виделись».
Он обрадовался, когда она появилась в дверях заспанная, в каком-то старом халатике с воланами, с непричесанной головой.
– Ты что же это, спишь? - пропел он каким-то несвойственным ему сладким голосом и потянулся, чтобы ее поцеловать.
– А сколько времени? - спросила она, рассеянно чмокнув его в розовую теплую щеку.
– Часов шесть, - ответил он, раздеваясь.
– Да, – огорчилась Надежда, - здорово я проспала. Понимаешь, совершенно сбила режим. Вчера сидела до трех  ночи, не  выспалась абсолютно, ну и прилегла.
– Все фигней маешься?
Она взглянула на себя в зеркало, наскоро поправила волосы и пошла в кухню.
– Кофе будешь?
– А чего-нибудь покрепче не найдется?
– Ну, ты в своем амплуа.
– А то сбегаю.
– Найдется, найдется.
Надежда говорила нарочито резким, недовольным голосом, но он чувствовал, что она рада его приезду. Стоя в дверях кухни ,  он наблюдал, как она хозяйничает. Ему показалось, что раньше она была тоньше, изящнее, а теперь начала полнеть, и это ей не шло, делало проще, грубее. Когда-то Казначеев был увлечен Надеждой и даже подумывал жениться на ней. Но свежесть чувства прошла, а с ней и мысли о совместной жизни. И теперь он лишь изредка заглядывал к ней, словно желая удостовериться, что она привязана к нему, как прежде, и стоит ему захотеть, и она целиком будет в его власти. Он не задумывался, почему Надежда живет одна, хорошо ей или плохо. Иногда ему даже казалось, что основное ее занятие – ждать его. И поэтому, когда она рассказывала о своей работе, о диссертации, посвященной странной, на его взгляд, проблеме использования кормовых ресурсов в северных районах выпаса оленей, он слушал ее со снисходительным видом и был уверен, что и работа, и диссертация, и ее летние поездки в тундру – все это было нужно ей для того, чтобы восполнить пробелы неустроенной жизни.
А Надежда, тем не менее, была превосходным специалистом, много работала и много хороших людей искали ее общества и любили ее. Правда, в личной жизни ей не повезло. Была замужем, разошлась и вот уже несколько лет  влачит одиночества бремя, привыкнув и к плюсам его, и к минусам. Немного разочарованная, уставшая, но не сломленная неудачами, она всегда казалась собранной, красивой, и веяло от нее какой-то несгибаемой, жестокой радостью, восхищавшей Казначеева тем, что исходила она от женщины, нуждающейся в поддержке.
Надежда достала из белого кухонного буфетика бутылку «Бычьей крови» и наполнила вином фужеры.
– За что пьем?
– Как всегда, за тебя, - сказал Казначеев, внимательно всматриваясь в ее лицо.
– Ну, а как ты живешь? - спросила она, не прикасаясь к вину.
– Х-во, - ответил он охотно. И тут же начал говорить о своей никчемной работе, о необходимости работать, о том, что он никак не соберется работать.
– Над чем? - спросила Надежда.
– Ну, мне же есть  о чем  рассказать.
– Сколько лет я тебя знаю, а ты все только говоришь, - вздохнула Надежда.
– Да в том-то и дело, что служба затягивает, - пожаловался Казначеев. – Такая п-братия собралась. Иногда мне хочется  быть  обыкновенным костоправом. Вон у меня сосед. Важен, как министр, на лбу морщина. Озабочен  судьбами человечества. А работает в  какой-то задрипанной клинике, построенной при царе Горохе. Узко, тесно, в палате по двенадцать человек, койка к койке. У одних нога на вытяжке, у других позвоночник сломан. И он среди них, как спаситель. Все глядят ему в рот, ждут, что он скажет. Бог!
– Ну,  а почему ты не хочешь допустить,  что он действительно знает и любит свое дело? - возразила Надежда.
– Не представляю, как это может нравиться.
– А он, наверное, не представляет, как может цветущий, здоровый мужчина мучится от безделья или, вернее сказать, имитации дела.
– А-а, что верно, то верно, - поморщился Казначеев. - Никчемный я человек. И кто бы мог подумать...
Он не досказал и налил в стакан вина. - Вот - единственное, что еще может хоть как-то утешить.
Надежда сидела молча, чуть отстранившись от гостя, одно плечо выше другого, рука теребит прядь волос надо лбом.
– А мне тебя не жалко, - вдруг сказала она. - Ты сам во всем виноват. Помнишь, ты ведь меня любил. И что же? Теперь вот живешь с одной, а откровенничаешь с другой. И с работой у тебя такая же ерунда. Официально, так сказать, ты женат на нелюбимой службе, а тайная твоя страсть недосягаема для тебя. Зачем так жить? Ты же умный, способный человек и заслуживаешь лучшей судьбы.
Конечно, она права. Но он не затем приехал, чтобы слушать обличительные речи. Он хотел успокоения, отклю...
Почему его тянет к этой женщине, которая так резко, в один день, все оборвала, заявив, что не терпит сиденья на двух стульях. Чудачка, другая была бы рада…
– А знаешь, - сказал он зло, – ты весь страшная ханжа. И рассуждаешь, как общественница ЖЭКа.
– Прекратим это, - отрезала Надежда. - Если я ханжа, то зачем тебе ездить ко мне?
– Интересно.
– Видно, мои проповеди тебя задевают, но не больше того. Помнишь, ты говорил – все брошу, начну новую жизнь?
– Смотрю я на тебя и удивляюсь. Ведь тебе, как любой бабе, нужен чайник и муж. Разве нет?
– Конечно.
– Почему же ты не выходишь замуж?
– За кого? Какой нынче замуж? Мужик выродился, хуже бабы стал: нытик, пижон, иждивенец. Одной лучше.
– Милая моя, это неправда.
– Ну, хорошо, одной хуже. Но ведь ты же не стал моим.
Казначеев не нашел, что сказать. Черт знает, что получилось. Случайно женился, - а через год, когда на свет появился ребенок, понял, что совершил ошибку. Случайно поступил на службу, но продолжал служить, понимая, что совершает вторую ошибку. Ошибки были затяжные и имели черты постоянства, которое ничто не способно поколебать.
Переступив порог собственного дома, он постарался заглушить в себе все разраставшееся недовольство. Но не выдержал и некрасиво рявкнул:
– Все дома?
Выглянула жена в тапочках на босу ногу.
– Опять  босая ! - крикнул он, с ненавистью глядя на ее обнаженные толстые икры.
– Можно на полтона ниже? - сказала жена учительским тоном и   презрительно  хлопнула дверью.
Он  вошел  в  ванную и стал разбирать вещи.  Влажное  полотенце, сохранившее запах бани, напомнило о встрече с археологом Глебом. «Раскапывать какую-то ветошь, конскую сбрую, наконечники стрел, - тоже  мне занятие...». Он вспомнил о своем намерении подарить Глебу старый костюм и усмехнулся. Уж лучше иметь обтрепанные рукава, чем знать, что у тебя одежда - с иголочки, а жизнь - с чужого плеча, и ты обречен носить то, что тебе не идет.
В понедельник, сразу после планерки он вошел в кабинет Нахрапова с твердым намерением дать ему сдачи.
-Ты что же,- начал он, усаживаясь в кожаное кресло с видом человека, которому позволено больше, чем другим. -  Зовешь меня на переговоры, используешь по полной программе, а на другой день предаешь.
-Э-э, вот это ты напрасно,- со значением произнес Нахрапов, движением пальцев  отодвигая лежащую перед ним стопку  бумаг.- Ведь я же прав относительно неуместного красноречия.
-За такую правоту знаешь что делают?
-Ну и что, интересно?
« В морду дают»,- подумал Казначеев про себя. А вслух сказал:
-Я себе цену знаю. Без моего, как ты изволил заметить, красноречия переговоры зашли бы в тупик. Одного не понимаю: зачем  ты плюешь в колодец, из которого пьешь?
-А вот это вопрос!- в голосе Нахрапова  зазвучали металлические нотки.- Мне ничего не стоит избавить тебя  от необходимости выслушивать мои замечания.
- Попробуй, -отозвался Казначеев внезапно побелевшими губами .- Только ничего у тебя не выйдет. За мной – реальные результаты. А что  у тебя?
- Ты предупрежден,- вяло обронил Нахрапов.- А про морду я тебе  припомню.
 Уже за дверями  кабинета Казначеев удивленно покачал головой. Как он разгадал про морду? Ведь я же вслух не сказал, а только подумал.
                *   *   *

Примерно  через неделю секретарша отдела Милочка, действительно милая девушка, встретила Казначеева с расширенными от ужаса глазами и, показав на дверь кабинета Нахрапова, выразительно произнесла: - Вызывает.
-« Так,- догадался Казначеев,- продолжение следует. Интересно. что на этот раз»
Нахрапов держал в руке какой-то листок и помахивал им, как веером, что предсказывало  неизбежность  разноса.
- Не хотел тебя расстраивать,- начал шеф, продолжая игру с листком.- но служебный долг обязывает. То, что ты  представил в качестве  материала, который пойдет наверх (Нахрапов показал глазами на потолок)  к сожалению, не соответствует   параметрам установленных требований.
- Параметрам?- переспросил Казначеев, меняя положение в кресле. – Мнение политологов ты подгоняешь под шкалу художественного произведеиия7 Ты хотел, чтобы я написал  « Войну и мир?»
_ Высокие мерки мы должны  предъявлять даже к дежурным материалам. И при этом ориентироваться на высокие образцы классики, где дается глубокий анализ исторических событий.
Закончив говорить. Нахрапов откинулся на спинку своего кресла и уставился на Казначеева тем взглядом, которым удав воззрился бы на свою жертву.
« Выживает»- мелькнуло в голове Казначеева, и эта ясная мысль  в одно мгновение отбросила его готовность защищаться.
-Будут тебе и параметры, и планки,- без обычного апломба  подытожил беседу Казначеев и покинул кабинет.
В тот вечер ни в какую пивную он не пошел. Решил прогуляться пешком по Бульварному кольцу. Когда-то он любил этот маршрут: широкие аллеи Тверского бульвара. За ним - Страстной,    Трубная площадь, Сретенка, Чистые пруды.. Этот путь он преодолевал за тридцать, тридцать пять минут. Но это было раньше, когда сердце не подавало тревожных сигналов неблагополучия. Теперь не то. Прямо перед ним шагал человек, видимо, молодой. Ноги его длиной не отличались, но шел он легко и намного быстрее Казначеева. Как это у него получается? Задался важным вопросом бедолага Казначеев. Не пыхтит, не останавливается, чтобы передохнуть, а уже метров на сто оторвался. Казначеев попытался догнать пешехода, прибавил скорость,  но тот час же отказался от своей затеи, - стал задыхаться.  Неприятности, вот что мешает сердцу нормально работать,- подумал он, переваривая беседу с шефом. При таком раскладе он должен уйти. Но куда?  Кому нужен стареющий  мужик, не обладающий конкретной специальностью?
Язык он забыл, журналистским пером не  владеет. Не идти же в самом деле в сторожа.
Вот и дом с высокими окнами и внушительной кладкой стен. Квартира досталась жене после смерти  ее родителей. Случись что, он окажется в лучшем случае в коммуналке. Горькие эти мысли  хотелось удалить, как ненужный текст на мониторе компьютера. И вдруг он вспомнил услышанный в детстве от няни совет и решил прибегнуть к этому проверенному способу: вообразил себе холщевый мешочек размером в кисет, засунул в него  негодяя Нахрапова вместе с его речами, крепко-накрепко перевязал суровой ниткой и выбросил прямо в раскисшую под ногами весеннюю грязь.  После этого он почувствовал облегчение.
На кухне жена и дочь орудовали портновскими ножницами. Склонившись над белым облаком ткани, они  переговаривались – где резать ? – и щелкали  ножницами. Подцепив двумя пальцами край полупрозрачной ткани, Казначеев буркнул:-
-К свадьбе готовимся?
 Дочь подняла на него его, казначеевские, глаза и сказала:- Скоро выпускной бал
 Казначеев присвистнул и удалился  прочь. Развестись что ли?
Странный поворот его мыслей, конечно, ни к чему бы не привел, но тут  случилось непредвиденное: покончил с собой отчим ( повесился на водопроводной трубе  после смерти любимой жены, матери Казначеева), в результате чего усыновленный  Казначеев обрел право на освободившуюся двухкомнатную квартиру. Наличие жилплощади- неимоверно важный козырь в руках мужчины, решившего развестись. Оно снимает с него унизительные хлопоты по разделу общей с женой квартиры и даже ставит его в позу благородного дарителя, счастливо избегнувшего обычных в таких случаях истерик и споров.
Открыв  родительскую квартиру своим ключом, Казначеев поставил на пол   сумку с вещами и уловил запах невыветренного несчастья. Пустота и обилие пыли, пожалуй, непременное условие обретенной свободы. Теперь он будет здесь жить, не испытывая
ужасного нежелания жить  в тесном общении со своими воплощенными в реальность ошибками. Рядом не  будет никого, кто доводит его до отчаяния одним только своим присутствием. О. как же ему повезло, если позволительно считать везением тот способ ухода из жизни, который избрал его отчим. Вот что значит любовь. Казначеев стоял посредине комнаты и разглядывал висевший на стене портрет матери и отчима. Удивительно, у них одинаково счастливые лица. Портрет, и тот доказывал неразделимость их существования.
 От матери  Казначееву достались ее чудесные голубые глаза. Из-за них, наверное, 
и ему, пасынку, перепадала большая доля той любви, которую Самуил испытывал к своей Катеньке. Самуил, конечно, был замечательным человеком. Если бы не он, неизвестно, как сложилась бы их  с матерью жизнь после  ареста  и гибели отца. Самуил Аркадьевич стал для них охранной грамотой. После войны он возглавлял строительство  знаменитых высоток Москвы и особенно гордился  своим  инженерным достижением : установкой огромного каменного герба СССР  на здании МИДа на Смоленской площади ( висит до сих пор!)  «Это мой подарок тебе,- говорил он шутливо  жене,- вместо звезды на небе!»
  Ближе к ночи Казначеев расстелил постель, включил ночник и  взял в руки  принесенный с собой журнал «Форбс».  Чтение давалось тяжело, и он впал в полузабытье. Через какое-то время его разбудило надрывное гудение труб. Они напоминали о произошедшей трагедии.  Казначеев открыл глаза и продолжал лежать, слушая неумолкающий вой. Если так будет продолжаться… Внезапно наступила тишина, послышался хрипловатый кашель. Потом невнятное бормотание и смех, знакомый Казначееву с детства. Сейчас войдет сюда со своими ремнями,- мелькнуло у него в голове. Похолодевшей рукой он сбросил с  себя одеяло, встал  и произнес голосом разбитного , ничего не боящегося пацана :-Ну раз такое дело, давай выпьем. На стол он поставил две рюмки, налил их до краев и поднял свою. За твое здоровье. Было глупо, конечно, желать здоровья мертвецу, но по части тостов Казначеев был не силен. Опрокинув содержимое рюмки, он поставил ее на место и обнаружил, что вторая рюмка пуста.
-Да ты молодец!- похвалил  Казначеев отца.- А ремни свои спрячь, нечего тут ими размахивать. Тоже  мне выдумал способ.
 Снова зазвучал хрипловатый смешок.
-Так ты что, так и будешь являться каждую ночь? – расхрабрился Казначеев.- Смотри, а то уеду от тебя.
-Куда? – явственно послышалось в ответ.
Откуда ушел.- буркнул Казначеев и повернулся на другой бок

Явление Призрака, конечно, даром не прошло. Как ни храбрился Нахрапов, как ни уличал себя в бессердечии, но оставаться рядом с гудящими трубами, требующими ответа – где ты был, когда  твой отчим, заменивший тебе отца, прилаживал к ним брючные ремни, он не захотел. Вернулся  домой.
Его возвращение вовсе не означало, что он примирился со своей судьбой. Вернулось его тело, его толстые руки и ноги, его голова, набитая Нахраповым, но не дух его, не душа.
Как-то глупо все получилось в его жизни. Зачем-то поступил в институт, зачем-то женился. Пытался спастись от скуки происшествиями, которые  сам  моделировал, как театральный режиссер.  Якшался с модными «творцами» ,  презирал их желание славы, пил с кем попало, мучился из-за собственной никчемности. И наконец уткнулся  в глухую стену тупика. Ну,  сделай же что-нибудь!- уговаривал он себя. Уйди, разорви замкнутый круг! Начни жизнь с нуля!
 Как ни странно, его появление в доме не было встречено с восторгом.
-Когда ты собираешься переселиться? – спросила жена  прокурорским тоном и отвернулась, не желая смотреть в его одутловатое лицо.  Казначеев уставился на ее ухо с провисшими отверстиями для продевания серег, которые она теперь не носила   (амбразуры  крепости, откуда уже не стреляют), и  почему-то почувствовал приступ тошноты. Сглотнув, он громче, чем требовалось, вскрикнул:

-Не терпится вышвырнуть меня из  квартиры?-. И в это мгновение  до его ушей донеслось  невероятное сообщение диктора телевидения:-
-Сегодня утром  москвичи с удивлением обнаружили пропажу герба СССР, установленного в послевоенные годы на здании Министерства иностранных дел. Следователи пытаются выяснить, как произошло таинственное исчезновение многотонной конструкции, не оставившего никаких следов взлома.
Прослушав эту информацию, Казначеев повеселел. Известно, как: Самуил похитил для любимой жены и унес на небо.
  В тот же вечер он переехал в родительскую квартиру.
Он опять стоял напротив портрета и думал: « Так любить. Не смог жить после ее смерти».
За стеклом горки поблескивали хрустальные бокалы. Их игра напомнила ему сияющие глаза мамы. Он был плохим сыном, Он не уберег самых близких, дорогих людей.  Теперь ему остается  сохранить хотя бы память  о них.
В ящике серванта он нашел какие-то тетради и стал их листать. Рецепты блюд, советы по уходу за лицом и вдруг пронзительное: «Никакой заботы о матери! Хотя бы позвонил!»
«Гад!»- зло обругал себя Казначеев. И открыл еще одну тетрадку. Рукой отчима было написано: « То, во что я вложил годы труда и бессонные ночи, они отвергли, как не имеющее архитектурной  ценности. И кто же вынес такое решение? Человек, которого я считал своим другом. Меня выбросили, как ненужную вещь. Незачем жить. Фактически я уже мертв». Вот она, разгадка! У отчима, оказывается, был свой Нахрапов! И он довел его до самоубийства.
Ночью было тихо. И Казначеев уснул, не потревоженный ни воем трубы, ни  потусторонними призраками. Последней перед забытьем мыслью была: уйду в сторожа.