Мимо хребта императора - к озеру королевы. Гл. 23

Глава двадцать третья

МИМО  ХРЕБТА  ИМПЕРАТОРА – К  ОЗЕРУ  КОРОЛЕВЫ

    Собираясь в очередное путешествие, я, как всегда, разложил пред собой географические карты Эфиопии: московское издание 1968 года (масштаб 1: 2 500 000) и вашингтонское издание Армии США, «скомпилированное в 1967 году по наилучшим доступным источникам» (масштаб 1: 2 000 000). В моём распоряжении было также несколько туристических карт-схем. Вся эта картография дополняла друг друга, главное – она уточняла наличие дорог и бензоколонок,  расстояние между пунктами и названия мест, ибо многие данные не совпадали.
    Конечно, было бы интереснее сразу отправиться к озеру Рудольф, по маршруту знаменитого русского путешественника Александра Ксаверьевича Булатовича. Но, в отличие от царского штабс-ротмистра, у меня, разжалованного лейтенанта советской армии, не было соответствующих возможностей, так что пришлось умерить свои географические аппетиты.
    Однако на «подвиг», хотя и менее значительный, вдохновляло сознание того, что среди жителей советской колонии я мог оказаться своего рода первопроходцем – первым, кто посетил самые южные озёра эфиопской рифтовой долины. Между ней и рекой Омо, впадающей в озеро Рудольф, в пределах между 8;  30; с. ш. и 6; с. ш., простирается южный отрог Шоанского плоскогорья, открытый А. К. Булатовичем (1870 – 1919). Русский путешественник впервые перевалил через этот отрог в 1896 г. В 1897 – 1898 вместе с военной экспедицией, с войсками Менелика II, он достиг сев. побережья оз. Рудольф, тогда же подробно обследовал открытый им хребет и впервые закартировал р. Омо по всей длине.
    По согласию русского и эфиопского государей, этот отрог Шоанского плоскогорья А. К. Булатович назвал «Хребтом Императора Николая II». К сожалению, до сегодняшнего дня ни на одной карте мира не найдёшь этого географического названия.
    
    В свой «экспедиционный корпус» необходимо было включить кого-то в качестве попутчиков-помощников: любая дальняя поездка по стране таит в себе массу неожиданностей. Наш с Ириной четырёхколёсный караван пополнился пожилой супружеской парой Дрожжиных. Её глава, Виталий Иванович, мог, в отличие от многих своих сослуживцев, более свободно распоряжаться своим временем: как-никак босс посольской партийной организации, называвшейся «профсоюзной», в конспиративных целях.
    Он с удовольствием принял наше приглашение разделить все радости и тяготы предстоящего путешествия к озёрам Абайя и Чамо, соединённым протокой. Ему, как и другим работникам посольства, поездки в столь отдалённые места, не связанные со служебными нуждами, были практически недоступны. Кроме того, у него не было собственного автомобиля. А тут вдруг бесплатная оказия! И к тому же -  перед скорым окончанием его загранкомандировки.
    Спешу подчеркнуть, что, приглашая В. И. в дорогу, я вовсе не руководствовался его так называемым «положением» в коллективе: оно, в условиях работы за рубежом, ровно ничего не значило. В обязанности этого скромного порядочного человека в ранге первого секретаря посольства вменялась помощь послу в организации и проведении «профсоюзных» собраний и других мероприятий, а также в подготовке отчётов и справок о жизни советской колонии, в целом, и, возможно,  отдельных её представителей, в частности.
    В работу бюро АПН, как, наверно, и других «самостийных» сов. учреждений, он не вмешивался ни с какого боку. Общение с ним всегда и везде было, что называется, светским. Таковым оно оставалось и во время нашего совместного путешествия: никаких разговоров о работе, никаких обсуждений, выходящих за рамки пустой болтовни обо всём и ни о чём.   
    Ранним утром, в один из ясных июньских дней 1971 года, мы на Ренушке выехали из Аддис-Абебы. Путь до Лангано нам всем был уже давно знаком. 
      
    Миновав следующее озеро  (Шала),  шоссе начало снижаться, а  пейзаж саванны – меняться: появилось больше зелени; воздух становился  жарче и влажнее.
    За Шашэмэнне (250 км от Аддисы) кончился асфальт и началась гравийка, а вскоре и просто грунтовая колея со множеством водяных ям. Часто приходилось выходить босиком с закатанными штанинами и проверять глубину этих дождевых луж.
    Сначала дорога резко, на 90;, повернула направо, до Колито, потом  снова  пошла  на  юг,  пересекла  речку  Биллате,  приток озера Абайя, а затем и границу между Шоа и Сидамо.
    К  западу от дороги, за горным хребтом, находится небольшое село Боттего, названное в память об убитом в этих местах итальянце - Витторио Боттего. В 1896 году, за год до своей гибели, этот путешественник открыл озеро, которому дал имя королевы Италии – Маргариты (супруга итальянского короля Умберто I, дочь герцога генуэзского) в ознаменование её 45-летия. К этому озеру, ныне известному как Абайя, мы и держим свой путь.
    Вскоре, миновав городок Соддо, мы увидели слева отражение солнца на водной глади озера, самого большого в Рифтовой долине -  1160 кв. км – и второго по величине, после Таны.

    Конечный пункт нашего путешествия – Арба-Мынч, столица провинции Гамо-Гофа (505 км от Аддисы). Всего лишь 5 лет назад здесь, на возвышенности, в 8 км от перешейка «Йе Ыгзэр Дылдэй» («Мост Бога»), соединяющего два озера, стояла ничем не примечательная захудалая деревня.
    Что же способствовало её столь стремительному  превращению в город с 15-тысячным населением, с  банком  и гостиницей, с больницей  и  средней школой, с  бензозаправочной станцией и взлётно-посадочной полосой? Тёплый климат?.. Обилие осадков?.. Плодородная почва? Леса, простирающиеся по плавным склонам окрестных холмов? Озёра и их рыбные богатства?.. И то, и другое, и третье… Но главным двигателем местного прогресса, на мой взгляд, явилась предприимчивость тех, кто, следуя принципу «Лучше ходить за плугом, чем за милостыней», взялись за освоение земли, превращая её в процветающие угодья, на которых выращивается хлопок, кукуруза, папайя, бананы, лимоны, дыни…
    К нуворишам сельскохозяйственного бизнеса можно причислить и местных… заключенных, компаунд которых напоминает скорее школьный двор, чем территорию тюрьмы. Зэки окружили себя огородами и садами тропических плодовых растений, пышноцветье которых дополняют заросли сахарного тростника вдоль берегов соседней речушки. Помимо облагораживающего труда на сельской ниве, тюремным жителям не чуждо и занятие мелким ремеслом: они искусно плетут из тростника сумки и шляпы. Эти «произведения народного творчества» наверняка бы заинтересовали наших дам, если бы они ещё в Моджо не приобрели подобные изделия из сизаля.
    Гостиница, где мы остановились, принадлежит уже известному нам Бекеле Молла. Но она более скромная, чем его владение на Лангано, зато – вся в окружении цветущих деревьев и кустов, среди которых выхаживают приручённые страусы. 
    Эти горделивые создания любят демонстрировать себя перед гостями, сидящими за ресторанными  столиками под зонтами. Разве пернатая троица, которую мы сфотографировали, не ассоциируется с «танцем маленьких лебедей»?..
    Гостиница расположена на холме с видом на озеро, которое кажется осколком голубоватого стеклышка, брошенного в зеленую траву, чью роль в данном сравнении играет лес,  примыкающий к берегам.
    Устроившись у Бекеле Молла и немного отдохнув после 8-часовой езды, мы решили в тот же день, как только спадёт жара, то есть где-то на закате солнца, спуститься к озеру, а заодно и в лес заглянуть.
    Спуск по кремнистой тропе мимо полчищ бабуинов, шныряющих между кустами и каменными глыбами, занял минут 30-40. Когда мы подошли к прибрежным зарослям тростника, солнце уже закатилось и мы вдруг заметили, как быстро стали надвигаться сумерки. Однако лес, по-настоящему девственный, так и манил к себе своей таинственностью!
    Где-то там прячутся те самые родники, которые дали имя городу Арба-Мынч («Сорок источников»). Нужно было спешить. Пока не застигла ночь.   
    На обратном пути мы свернули-таки в джунгли. И даже сделали снимок…   
    Углубиться в дебри нам не пришлось, так как под древесными кронами, заслонившими всё небо, становилось темней и темней. А тут ещё раздался какой-то громкий рык!.. И женщины тотчас потребовали прервать экскурсию:
    - Ведь говорили же нам, что в лесу водятся львы...  Давайте возвращаться! Немедленно!
    Но вместо грозных хищников нам повстречалась эфиопка опять же с вязанкой хвороста. Мужчин с такой ношей я ни разу ещё не встречал. Видно, женщина в этой стране – истинная хранительница домашнего очага!
   
    Ранним утром следующего дня мы пришли на пристань в надежде совершить на пароме прогулку к противоположному берегу озера. Но увидев толпу – не менее сотни человек, плотно загородивших подступы к причалу, мы тотчас отказались от своего плана. Люди с кошёлками, мешками и тюками, а кто и с живностью (куры, козы), «брали на абордаж» пароходик, долженствовавший доставить всех на рынок, куда один раз в неделю «съезжаются» номады сидамо (народность Южной Эфиопии, земледельцы и скотоводы, говорящие на одном из кушитских языков). 
    На воде и на берегу виднелись «гондолы», сделанные из стволов бамбука и амбача. Это – довольно оригинальное дерево, высотой до 10 м. Его гладкие зелёные стволы и ветви усеяны шипами и колючками, что придаёт ему схожесть с тропической акацией. Но главная особенность амбача в том, что его высушенная древесина в два раза легче коры пробкового дуба. Внешне они напоминают танкуа озера Тана.
    Некоторые из этих лодок тоже держали курс на восточный берег, светящийся на солнце белёсым светом: да, не зря существует выражение «молочные берега»!
   
    На Чамо и Абайя, как и на озере Тана, много островов; и кое кто из их жителей  тоже промышляют бегемотов. Оружие охотников – копьё с приделанным к нему поплавком: всплывая над водой, он указывает место, где спряталось раненное животное. Островитяне не любят гиппопотамов, считают, что от них чесотка и глазные болезни. Но бегемотину едят с удовольствием, а вот рыбу почему-то не жалуют, хотя в местных водах обитают нильские окуни длиной до 1,5 м и весом до 100 кг.
    Эти сведения мы почерпнули у эфиопа, владельца моторной лодки, которую мы наняли за 50 эф. долл., дабы всё-таки прогуляться по озеру.
    Отчалив от пристани, наше судёнышко с подвесным мотором затарахтело вдоль западного берега, распугивая плавающих вокруг нас… крокодилов. Их было неправдоподобно много. В некоторых местах озеро буквально кишело ими. Мало того, некоторые из этих серо-зелёно-желтоватых тварей длиной, наверно, в 3 – 4 м, выплывали на поверхность, словно хотели получше разглядеть нас. А те, что принимали солнечные ванны на берегу, заслышав рокот мотора, лезли в воду… Неужели тоже к нам, навстречу?!.
 
    Мои  милые спутницы в соломенных шляпках, купленных в Моджо, спокойненько обозревали крокодиловую «заводь», вовсе не думая о том, какую она таит в себе опасность.
    Проплывая поблизости от островков, я пытался фотографировать крокодилов, притаившихся в тени мангровых зарослей. Один из них, завидев нас, поспешил к воде… Экстремальная ситуация не позволила сделать качественный снимок. Но моему коллеге, Сергею Кулику, удалось в своё время, на озере Тана, запечатлеть одного из подобных хищников в более выразительном ракурсе; его зубастый портрет я специально воспроизвёл на странице, дабы читатель мог лучше представить тех, о ком не в меру благодушно отозвался наш моторист на озере Маргарита:
    - Крокодилы – наши друзья, - сказал он. – Они и питоны… Вон! Видите? На ветках… Они тоже не любят бегемотов. 
    Как раз тут и произошло нечто, заставившее нас усомниться в дружеских отношениях, якобы существующих  между  туземцами и их хищными сообщниками. Это и последующие происшествия дня я попытался описать верлибром.
   
Песня  "Маргариты"

1.
Удар по днищу!.. Скрежет!..
Мотор заглох, но лодка устояла.
Мой африканец-кормчий стал темнее тени,
скользнувшей рядом под водой.
Пришлось за вёсла сесть бедняге.
До берега нас провожали холодные глаза убийц.
Но страшно не было...
И спины крокодилов,
и перламутровые птицы,
порхавшие, как бабочки-гиганты, над водой,
и мангровые заросли,
и фикусы, и змеевидные лианы,
и полог из переплетённых веток
над речушкой,
соединяющей два озера...
Всё это мне казалось
декорацией
для приключенческого фильма,
в котором я снимаюсь
в главной роли!

2.
За круглым столиком
под  зонтичным навесом
пили кофе.
В лучах заката
столообразные вершины гор
светились, как зелёное стекло:
по склонам к озеру
стекали джунгли.

Поодаль от гостиницы
(одноэтажный деревянный домик)
сидели обезьяны бабуины
на ветках сикомора,
ворчали и покрикивали, глядя,
как на траве
разделывали тушу крокодила
с брюшком зеленовато-жёлтым,
безобидным.
Работа тонкая!.. Снимали шкуру,
вернее — кожу,
идущую на сумки модниц,
на кошельки, на туфли, пояса...
Охотник, бородатый итальянец,
в "колониальной форме" цвета хаки
(с ним два туземца — ассистенты)
был в роли "главного хирурга".
Но, видно, и поэзия ему была близка!
Два изречения,
начертанные белой краской,
сияли на боках
его зелёного грузовичка.
Справа:
"В АТОМНЫЙ ВЕК ЭКОЕ ДИВО
РАСПОТРОШИТЬ КРОКОДИЛА!"
Слева:
"В АТОМНЫЙ ВЕК ЭКАЯ НЕВИДАЛЬ
ЗОЛОТО-РЫБКУ ВЫЛОВИТЬ НЕВОДОМ!"
Браво, каччьяторе (охотник)!

3.
Между столами
гордой павой
бродила страусиха
на лапах - копия 
двух задних ног кобылы.
А шея — будто кобра встала на дыбы!
С увесистой, как молот, головой.
Я бросил голове большое яблоко,
оно мгновенно очутилось в клюве –
и этот райский плод,
как был он в первозданном виде,
пополз по шлангу-шее вниз...
Зато глаза у страусихи!..
Большие, синие, невинные...
Ресничек только не хватает.
"О, не смотрите на неё так пристально! -
услышал я, -
Иначе может клюнуть... в глаз".
Так говорила синьорина,
сидевшая со мною за одним столом.
Красавица-мулатка,
в которой, видимо, играла
кровь древнеримская
и племени тигре.
Взволнованно произнесла она
короткий монолог—
слова звучали так напевно,
что я решил их срифмовать:
"Вы из России?! Как это мило!..
Что же творится, Господи, в мире?
Русские в Африке! О мамма миа!..
Как-то привычнее: русский — в Сибири..."
Я был так тронут этой искренностью,
что предложил прекрасной синьорине -
по случаю знакомства — рюмку коньяку.
Но неожиданно явился итальянец,
специалист по крокодилам.
(Не знаю, кем он приходился ей).
Охотник вежливо от угощенья отказался.
А глазки синьорины стали девственными, как…
у приручённой страусихи.
Заглатывая пиво, итальянец
мне поспешил поведать
о том, что здесь, на озере,
(он врал: я слышал, что — на речке Омо)
американца,
который вздумал искупаться...
Да, да, вы догадались...
Крокодил!..

4.
Сгущались сумерки,
притихли птицы и обезьяны.
И лишь неистовое кваканье неслось с воды—
ночная песня "Маргариты"...
Но вдруг — сфорцандо:
где-то совсем рядом
раздался рык!
Точно такой
я слышал в зоопарке.
Да, я не удивился бы,
увидев во дворе отеля,
в компании со страусихой,—
льва!

    На обратном пути в Аддис-Абебу я пытался объяснить самому себе: для чего, собственно говоря, с какой целью была предпринята эта трёхдневная «экспедиция»? Неужели только ради простого любопытства? Нет, если тут и любопытство, то оно не совсем простое. Разве не естественно желание заглянуть во все закутки дома, в котором ты поселился? Журналистская любознательность – что в ней зазорного?.. Но есть ещё и подспудная, возможно, генетическая, жажда открытий, пусть незначительных, пусть даже сугубо личностного масштаба - и всё же! Разве это не стимул, чтобы отправиться в неизвестное?.. И, наконец, самая что ни на есть побудительная сила – азарт самого пути, который всегда обещает приключения, тоже разного масштаба и свойства. И если ты ищешь их, то обязательно найдёшь, в том числе – и «на свою голову».
    Спрашивается, зачем, вопреки сомнениям моих спутников, я так рьяно настаивал ехать в гости к крокодилам?.. Сейчас, когда всё уже позади, в голову лезут нелепые мысли: что было б, если бы наша лодка вдруг перевернулась?..
    Многих заманила Африка в свои, фигурально выражаясь, водовороты. Многие не вернулись… Вспомнился великий Ливингстон… Почти ровно сто лет назад он умер от дизентерии и лихорадки недалеко от открытого им  озера Бангвеулу…
    Правда, с путешественниками по Африке случались и вовсе нелепые смерти. И даже, как говорится, не на своём «боевом посту», не во время исполнения «своего служебного долга», своей миссии… Взять, например, нелепую кончину Спика: возвратившись из Африки целым и невредимым, он погиб в своём родном Соммерсетшире от случайной пули на охоте.
    А судьба нашего знаменитого соотечественника – Булатовича… После завершения своих военных экспедиций принял монашеский постриг, жил на Афоне, тщетно пытался учредить русское монастырское подворье в Эфиопии, вернулся в послереволюционную Россию и… был убит неизвестными в своём бывшем родовом имении, в своём собственном, «учрежденном» для себя самого, скиту… Воистину, пути Господни неисповедимы!

(Продолжение – «В горах Ливанских». Гл. 24)


Рецензии