***

В этом мире, в море света -
Я - живой!
Я не знаю, как всё это,
Но я — живой!
Дождь сплетается с травою -
Я — живой!
С ними я,
Я — живой!


Единорог. Я - живой! Гл.1

Когда я смог выпрямиться и расправиться, а нестерпимая боль после перехода прошла, я перестал кричать. Сильные руки крепко держали меня, ласковый женский голос произнёс:
 - Посмотри милая, какой он красивый, белый. Кажется, от него даже сияние исходит.

Я открыл глаза и увидел светлую комнату, странное ложе, похожее одновременно и на кресло и на кровать, и молодую женщину на этом ложе. Её мокрые волосы разметались по белой подушке, словно чёрное пламя. На шоколадном измученном лице блестели мелкие бисеринки пота. Она приоткрыла глаза и умиротворённо улыбнулась. Сверкнули белоснежные зубы. «Какая красивая у меня в этой жизни мама» - подумал я, паря на чужих руках, словно на собственных крыльях к коричневым холмам с торчащими призывно розовыми вершинками на теле матери. Я с наслаждением припал к одной из этих вершин жаждущим ртом и сделал глоток. Но почувствовать вкус первой в этой жизни пищи не успел. Едва мои губы коснулись материнской груди, на голове, на самом темечке, что-то зачесалось, и послышался лёгкий треск, будто рвалась бумага. Мать вскрикнула и чуть не уронила меня. Подбежала перепуганная женщина в белом халате. Они обе с ужасом смотрели на мою голову. Коричневое лицо матери посерело, только что светло-карие глаза стали чёрными от расширившихся зрачков.
- Что это, сестра? – её почти белые губы едва шевелились.

- Кажется, это рог, – пролепетала перепуганная сестра, пятясь от меня, как от воплотившегося в жизнь ночного кошмара.

- Но так не бывает, – мама смотрела на меня огромными глазами, я видел в них такое отчаяние и такую любовь, что опять стало больно. Я заплакал. Тогда мама вновь приложила меня к груди и погладила там, где чесалось. Я успокоился и начал есть. А сестра в белом халате куда-то убежала.

А потом набежали ещё какие-то люди в белом, много людей. Они хотели отнять меня у матери, говорили про феномен и научные исследования, про врождённую аномалию и ещё что-то такое, непонятное и неприятное. Но мать отказалась и от их услуг и от их экспериментов и ночью сбежала из роддома. Так началась моя новая жизнь в этом Мире.   

У меня никогда не было отца. Вернее, я его никогда не видел. Если предположить, что он, как и я, не совсем человек, то возможно, это было одно и то же существо, или возрождавшееся время от времени как я, или и вовсе никогда не умиравшее. Но к моменту моего рождения его рядом со мной никогда не было, а жил я всегда так недолго, что мы могли либо не встретиться, либо не узнать друг друга при встрече.

Ни для одной из моих матерей мой отец никогда не был мужем. Но те женщины, с кем мне всё же посчастливилось некоторое время быть вместе, говорили, что он был необыкновенный, что он был тем чудом в жизни каждой, ради которого стоило вытерпеть все последовавшие затем страдания. Наверное, мой отец умел любить и выбирал женщин, наделённых таким же даром.
 
Мне редко удавалось долго прожить в этом Мире. Меня убивали или сразу, как только обнаруживали мой рог, или в первые же годы моей жизни. Убивали и меня и мою маму. Мне очень жаль, что я явился причиной стольких бед и несчастий, но мне необходимо исполнить своё предназначение, и до тех пор, пока я не сделаю того, что должен, мне придётся возвращаться в этот мир снова и снова. Не знаю, зачем я здесь нужен, но уверен, что не для того, чтобы причинить людям зло. Скорее наоборот. Но у меня ещё не было возможности узнать это. Я помню все свои короткие жизни, каждая чуть длиннее предыдущей, но не помню, зачем и кому я нужен. Я надеюсь, что эта моя мама сможет защитить нас обоих. Есть в ней что-то такое, что даёт мне эту надежду. Она похожа на чёрную пантеру – сильная, изящная и независимая. Такой у меня ещё не было.

В первые дни мы не выходили из дома. Моя бабушка – мамина мама, эти несколько дней не знала о том, что я не такой, как другие. На мне всё время был одет чепчик, как и полагается младенцам. Купала меня мама сама, а бабушке говорила, что ей так удобнее, чтобы никто рядом не суетился. Бабушка и впрямь, была очень суетливая, энергичная и властная. Думаю, маме было с ней очень нелегко.

А потом в нашу дверь позвонили незнакомые люди и потребовали отдать меня для исследований в какой-то там научный институт. Вот тут-то бабушка всё и узнала. Мне никогда прежде не доводилось видеть и слышать подобной истерики, хотя в последний раз я прожил почти семь лет.


В первый раз нас с мамой убили почти сразу. Помню только вопли: - «Ведьма!» «Дьявольское отродье!» «На костёр их!» «Какой костёр, бей сразу! А то придёт в себя и улетит!» А потом страшная боль, как при рождении, и всё.


В другой раз я родился с такими густыми волосами, и даже мама не смогла рассмотреть сразу мой рог. Он у меня находится там, где у обычных людей бывает родничок и вылезает только при первом кормлении, чтобы не поранить при родах мать. Когда во время купания волосы намокли, и мама рассмотрела мою голову, она не очень испугалась. Она подумала, что это ушиб, шишка и скоро всё пройдёт. А когда не прошло, решила, что это врождённое уродство и лучше скрыть его от окружающих. Так, на всякий случай. Ей даже в голову не пришло, что это рог. По всем поверьям всех народов рог — это зловещий знак принадлежности к тёмным силам. Просто удивительно, как люди умеют вешать ярлыки и как не любят их потом снимать. В тот раз моей матерью была скромная крестьянка, не очень молодая вдова. До меня у неё не было детей, и она любила меня самозабвенно, до исступления. Её муж не был моим отцом, но он умер за полгода до моего рождения и мамины односельчане считали меня его сыном. Поэтому на нас не было поначалу гонений. Тогда я прожил около трёх лет, пока однажды не попал под дождь вместе с другими деревенскими детьми и они не увидели мою особенность. «Посмотрите, что это у него?» - завизжал от страха один их моих маленьких приятелей. Меня обступили со всех сторон, не давая убежать, ребята постарше. Подошедший за внуком пожилой сосед увидел мою голову, облепленную мокрыми волосами и торчащий из темени белый рог, побледнел, схватил своего мальца в охапку и быстро ушёл. В ту же ночь нас с матерью обоих засунули в огромный грубый мешок, отвратительно пахнущий навозом и палёной шерстью, крепко завязали и утопили в лесном омуте. Мама не кричала, не плакала, она судорожно сжимала меня в объятиях и тихо молилась. Последнее, что я помню — её горячие руки, намертво, до боли, вцепившиеся в меня, холодную воду и зеленоватый мрак, заполнивший собой весь мир.


В третий раз при моём появлении на свет присутствовали только месяц, ветер и вековой вяз. Для меня так и осталось загадкой, как случилось так, что беременная женщина на последнем сроке оказалась одна ночью в лесу. Тогда я начал воспринимать мир, только когда почувствовал на губах сладкий вкус материнского молока. Насытившись, как следует, я заснул, потом проснулся и опять поел и опять заснул. Только попытавшись поесть в третий раз, я обнаружил, что молока нет, а моя мать, за всё это время даже не сменила позу. Она лежала не шевелясь, прислонившись к стволу огромного дерева, такая холодная и бледная, что я испугался и закричал. Не знаю, был это поздний вечер или ранний предутренний час - лёгкий тёплый ветер раздвигал листву дерева, и мне были видны пятнышки уныло-серого неба. Я кричал громко и долго, пока не охрип. Окончательно стемнело. Я обессилено замолчал и вдруг услышал громкий треск сухих веток под чьими-то ногами. Некоторое время шаги приближались, но неожиданно всё стихло. Я понял, что если меня сейчас не найдут, я не выживу и значит, эта моя мать умерла совершенно напрасно. Я представил, как она, умирая, из последних сил прикладывает меня к груди, представил, что придётся опять проходить весь этот мучительный путь рождения заново и это придало мне сил. Набрав в свои крошечные лёгкие побольше воздуха, я открыл беззубый рот и в отчаянии выдохнул. Получился хриплый писк, но этого оказалось достаточно. Опять послышался треск сучьев, чьё-то неразборчивое ворчание, и вот надо мной склонилось смутное пятно лица. Присмотревшись в темноте, я вновь закричал, правда, беззвучно, и на этот раз от страха.


Меня нашла древняя бабушка, что жила в лесу, вблизи болота, где было много лечебных трав и куда не часто захаживали люди. Наверное, именно такой должна быть сказочная баба-яга. Даже костяная нога была при ней. Это была очень старая, очень добрая и очень мудрая женщина. Выглядела матушка Аглая - именно так звали мою благодетельницу, конечно, устрашающе — тёмное морщинистое лицо, зубов нет, нос крючком почти доставал до торчащего вперёд подбородка. Ввалившиеся чёрные, чуть раскосые глаза блестели не по-стариковски, белые волосы торчали из-под надвинутого на самые брови чёрного платка. Худые руки, как сучья старого дерева, постоянно что-то делали - коричневые, узловатые, с длинными жёсткими жёлтыми ногтями. Одна нога была у неё короче другой, поэтому палка-клюка служила неизменной спутницей во всех её походах за травами. Но матушка Аглая была самым лучшим, самым красивым для меня человеком на протяжении недолгих лет той моей жизни. Она единственная из всех приняла мою особенность как чудо, как доброе знамение и берегла меня, как могла. Она научила меня очень многому, она знала невероятное количество былин, песен и сказок. Именно она дала мне понять, кто я такой и где мой дом. Правда, смысла моих неудачных воплощений она не знала, но она показала мне меня настоящего и научила меня превращаться. Она умела лечить и предсказывать погоду, но самое важное - она умела видеть саму сущность человека или явления и не обращала внимания на людские домыслы и чужое мнение. В конечном итоге, это стоило ей жизни. И погибла она, к сожалению, из-за меня.


К матушке Аглае, или просто бабке, как называли её люди, приходили за травами, отварами, заговорами и прочими ведьмовскими штучками. В основном это были простые деревенские жители, хотя иногда появлялись таинственные особы, закутанные с ног до головы в роскошные покрывала. Аглая была и повивальной бабкой и фельдшером, и ветеринаром, и чародейкой, умеющей заглянуть в прошлое и будущее. К последним из вышеперечисленных своих способностей она прибегать не любила, и именно скрывающие свою внешность особы вынуждали её иногда делать это. Никто не знал, сколько ей было лет, думаю, даже она сама этого не помнила. К её скромному домику, притаившемуся неглубоко в лесу, вело несколько тропинок, протоптанных страждущими из окрестных деревень. Бывало, с раннего утра слышались голоса, чаще всего женские, и матушка Аглая старательно прятала меня подальше от любопытных глаз. Мне кажется, она с первого дня знала, что я понимаю всё, что происходит вокруг. Она никогда не удивлялась тому, что я с самого младенчества не кричу, не плачу, не капризничаю, а став постарше, не показываюсь перед чужими людьми. Я рано начал говорить, но мы с ней и без слов прекрасно понимали друг друга.


Мы прожили вместе несколько счастливых для меня лет. Пожалуй, самых счастливых из всех моих жизней, несмотря на опасность, подстерегавшую меня повсюду, где были люди. Люди меня не принимали, но в тот раз это было познание окружающего меня прекрасного мира планеты Земля, и познания себя самого на этой планете. Это было настоящее безмятежное детство. Я не забываю ничего из того, что узнаю, не важно, в какой из жизней. Конечно, я тогда ещё не осознал, зачем раз за разом я вынужден приходить в человеческое общество, так враждебно относящееся ко мне. Но несколько лет, проведённые с матушкой Аглаей, были равноценны достаточно длинной жизни простого обывателя. В той жизни я почти не соприкасался с людьми, не считая матушки Аглаи, но она и не была обычным человеком.

Научившись превращаться и поняв, что так мне гораздо комфортнее, я гулял в своём истинном обличье, углубившись далеко в лес, а то и в само болото. Трясина меня такого выдерживала, тогда, как люди в этом месте безнадёжно вязли. В зеркальной поверхности болотного озерца лёгким облаком мелькало моё отражение – маленький белый жеребёнок с коротким острым рогом, словно пика, торчащим в центре лба.


Моё первое превращение было одновременно и мучительно и блаженно. Мы гуляли в лесной чаще, и матушка Аглая рассказывала мне легенду о волшебной стране, где живут люди, которые умеют превращаться в животных. Что эти люди-животные бессмертны, и что они иногда могут приходить в наш, человеческий мир. Аглая часто рассказывала мне удивительные сказки, и только много позже я понял, что этим она готовила меня к выполнению моего предназначения. Так вот, когда она закончила ту свою историю, я спросил:
 - Матушка, а может так случиться, что и я смогу в кого-нибудь превратиться?
 - А ты попробуй, - улыбнулась она. Мы остановились на небольшой круглой полянке.
 - А как? - Меня охватил странный трепет. - Что для этого нужно сделать?
 - Закрой глаза и представь себя как бы со стороны.
Её голос вдруг стал деловитым и строгим. 

Я сделал, всё, что она сказала, и перед моим внутренним взором неожиданно легко предстал большой белоснежный конь с золочёным рогом в центре лба. Он был так прекрасен, что у меня от восхищения перехватило дыхание.
 - Что ты видишь? - услышал я из дальнего далека голос Аглаи. Наверное, по выражению лица она поняла, что первый этап моего самопознания прошёл успешно.
 - Я вижу чудесного рогатого коня, - прошептал я, боясь спугнуть видение.
 - Это ты, – теперь уже отчётливее услышал я её голос и вздрогнул от невозможности поверить в сказанное ею. - Только не открывай глаза.
 - Я? Но он такой большой! - мой голос дрожал от волнения.
 - Ты видишь себя взрослого. Ты будешь таким, когда вырастешь. А сейчас попробуй увидеть мир его глазами.

Я попробовал и вдруг почувствовал, как по телу пробежала дрожь, как всё во мне будто взорвалось изнутри, разделившись на клеточки, на мельчайшие частицы. Мне стало страшно, но остановить это я уже не мог. Да и не хотел. Через мгновение разлетевшиеся частицы вновь соединились, но, я чувствовал, уже по-другому. Когда вибрация в позвоночнике, а потом и в мышцах закончилась, я открыл глаза и увидел изумрудно-зелёную траву, под золочёными копытцами прямо у меня перед глазами. В траве с жужжанием и писком копошились насекомые, запах влажной земли и травы ударил в ноздри. Я поднял голову и увидел круглое озеро неба над поляной, где стояли мы с Аглаей. Зелёные берега этого озера покачивались и шумели листвой. Птицы, словно рыбки, резвились в глубине. Я посмотрел перед собой и увидел матушку Аглаю. На её лице читалось такое восхищение! Да и я увидел её совсем иначе. Её внешность никогда не вызывала у меня неприязни, но теперь она показалась мне даже красивой. Я был слишком мал для того, чтобы анализировать, почему, но я почувствовал к ней такую любовь, как будто это была моя мама. Матушка Аглая всё поняла. Она ласково потрепала меня по загривку:
 - Иди, побегай, малыш. Разомни ноги. Только недолго и недалеко.

И я помчался! В ушах засвистел ветер, с непривычки заслезились глаза, из-под ног полетели комья земли. Это было настоящее счастье! Когда я вернулся, встревоженная Аглая только покачала головой и ни словом не упрекнула, хотя не было меня довольно долго. Я понял это по тому, как низко за деревья опустилось солнце.
- Теперь, - сказала она, - постой спокойно и отдышись. Выровнял дыхание? Закрой глаза и забудь кто ты и где ты. Нет ни тебя, ни окружающего мира, - её голос удалялся, рассыпаясь в мелкую пыль. - Ничего нет.

И я исчез. Исчез из своего сознания, и вместе со мной исчезло всё, весь мир. Может так выглядит смерть, когда умираешь естественно, не знаю. Тишина и покой заполняли пространство, или космос – не важно, как это называется. А потом это пространство засветилось, завибрировало, и голос матушки Аглаи, приближаясь, стал собираться в столб золотистой пыли.

 - Ты видишь свет, сынок? Этот свет — ты сам. Ты видишь маленького мальчика с крошечным рогом на голове? Узнаёшь себя?

Да, я видел! Видел свет, видел мальчика, видел всё, что она говорила. Я услышал дыхание ветра и шёпот листвы, почувствовал чьё-то прикосновение на моём плече.

 - Открывай глаза, мой мальчик, - Аглая стояла передо мной, как ни в чём не бывало. - С возвращением, малыш!

Несколько мгновений я не мог прийти в себя.
 - Матушка, мне это пригрезилось? - прошептал я едва слышно.
 - Нет, мой хороший, ты не спал, - улыбнувшись, сказала Аглая. - Я очень рада, что не ошиблась, и помогла тебе узнать, кто ты. Для этого, наверное, я и жила так долго на свете.
Она вздохнула.
- Стало быть, теперь имею право и помереть. С чувством выполненного долга.

Матушка Аглая вдруг беззвучно засмеялась беззубым ртом, отчего её нос и подбородок соединились, образовав между собой окошечко в форме сердца. Я не понял причину её смеха и сразу забыл о нём, как только она взяла меня за руку, и повела домой. С тех пор я стал часто проделывать этот ритуал, сначала с её помощью, а потом научился всё делать самостоятельно.


Матушка Аглая не беспокоилась, когда я уходил вглубь болота, но, когда я бывал дома, и к ней приходили люди, она закрывала меня в погребе и не велела даже шевелиться. Сначала там было очень темно, и я подолгу сидел на маленькой скамеечке без движения, а в моём воображении разворачивались странные картины какой-то другой жизни, которую я совсем не помнил. Потом глаза привыкали, и я с любопытством разглядывал развешанные на веревках пучки сухих трав, расставленные на полках туески и горшочки со всевозможными снадобьями. Совсем малышом я подолгу сидел там, пока однажды перепуганная матушка не запретила мне прятаться в это убежище. Дело в том, что её посетительница как-то заметила свет, струящийся из щелей погреба, который находился прямо в горнице. Аглая тогда отмахнулась, дескать, забыла лучину загасить. На самом деле оказалось, что в темноте от меня исходит свет! После того случая я стал уходить через калитку во внутреннем дворике в лес. Днём открывшуюся во мне новую для меня самого особенность видно совсем не было, а длинные светлые кудри скрывали мой рог. На всякий случай я постоянно носил ещё и высокую шапочку, сшитую заботливой матушкой Аглаей. В тот раз я смог продержаться в этом мире целых пять лет.


Всё произошло, как всегда, неожиданно и быстро. Я гулял по болоту в своём истинном обличье, когда услышал испуганный крик матушки Аглаи. Не разобрав, в чём дело и забыв, что я выгляжу как мифический конь, вернее жеребёнок, с позолоченным рогом во лбу, я кинулся ей на выручку. По молодости лет и от неожиданности, я даже не потрудился подумать о том, что я, по сути, ничем не смог бы ей помочь. К тому же, оказалось, что она не звала на помощь, а наоборот, предостерегала от того, чтобы я возвращался домой. Я понял это слишком поздно. Последнее, что я увидел – всадник в богатых одеждах, неровный крест фигуры матушки Аглаи, заслонивший меня собой, стрелу, пронзившую её насквозь и вторую стрелу, летящую прямо мне в голову.


Ещё не раз потом мне удавалось на какое-то время уцелеть, что-то увидеть и понять в этом странном человеческом мире, где всё устроено будто вверх ногами – так люди умеют перевернуть и исказить простые и разумные понятия. Что интересно, детей они воспитывают чаще всего правильно, ограждая от зла и невзгод, но их лживый миропорядок рано или поздно настигает юное сознание и всё идёт по кругу.


Я отвлёкся от повествования о своём нынешнем воплощении для того, чтобы сказать, что с самого своего появления на свет, благодаря памяти о прошлом, я уже имел некоторый жизненный опыт. Посторонние люди никогда меня не принимали, но чтобы родная бабушка так возненавидела своего внука — такое было впервые. Я могу её понять — людям ортодоксально благочестивым всюду мерещатся бесы. Но хоть какое-то сомнение, хоть крупица любви — нет, ничего такого ни на мгновение не зародилось ни в её голове, ни в её сердце.

Когда в дверь позвонили, и я и мама сразу почувствовали неладное. Вернее, с самого раннего утра я испытывал смутную тревогу. Ни есть, ни спать не хотелось. Я молча лежал в своей кроватке, а у мамы всё валилось из рук. Так вот, когда ближе к полудню раздался звонок, мы сразу поняли, что это за нами. Сначала мама заметалась по комнате, засуетилась. Но, пока бабушка ходила открывать, мама взяла себя в руки и стала действовать решительно и обдуманно.

 - Кто там? – радушный голос бабушки сопровождался звуком шаркающих шагов. Что отвечали из-за двери слышно не было, но в ответ раздалось уверенное: - Да, здесь. А что вы хотите?

Бдительность бабушки дала нам несколько мгновений драгоценного времени. После небольшой паузы, во время которой, скорее всего, гости объясняли цель своего визита, послышался лязг отпираемого замка и скрип давно не смазанных дверных петель. За это время мама успела связать несколько простыней, шарфов и привязать это всё к трубе, проходящей под подоконником.

 - Где мадам Селия? Её ребёнок в доме? - пророкотал чей-то надменный бас.
 - Да что случилось, объясните мне, наконец! - уже раздражённо возвысился голос бабушки.
 - Вы кто, родственница мадам Селии? - казённый женский голос, не терпящий возражений, даже не попытался снизить звук, на тот случай, если младенец спит.
 - Я - Филиппа, её мать! - с вызовом ответила бабушка. - И, пока вы мне не объясните, что происходит, дальше в квартиру вы пройдёте только через мой труп! И попрошу вас говорить потише, мальчик только что заснул.

Мне стало почти смешно. Я представил себе массивное тело этой пожилой энергичной женщины, её блестящее лицо с белыми мелкими кудряшками над тёмно-коричневым лбом с двумя глубокими поперечными морщинами, белый передник с оборкой понизу на обширной талии, представил, как она лежит поперёк узкого коридорчика в прихожей и через него пытаются перелезть незваные гости. Но, к сожалению, было не до смеха, потому что мама в этот момент, крепко привязав меня к себе и подёргав верёвку, проверяя на крепость узлы, залезла на подоконник. Скосив глаза, я ужаснулся. Наверное, мама знала, что делает, если готова была к спуску по верёвке с третьего этажа вместе с поклажей и грудным ребёнком вместо того, чтобы попытаться договориться с этими людьми.

 - Мадам Филиппа, ваш внук представляет научный интерес, - заученно забубнил женский голос.
 - Какой такой научный интерес? - в голосе бабушки мелькнула заинтересованная нотка корысти. Мы с мамой в этот момент перелезали через подоконник.
 - Ну, вы же сами видели его голову? На эту тему уже столько написано фантастических историй, но это пока первый случай в истории — рогатый человек.
 - Что? Что ты сказала? - после некоторой паузы довольно низкий бабушкин голос перешёл почти на визг. Какой ещё рог?
 - Вы что, мадам Филиппа, внука своего не видели? - пробасил подозрительно мужской голос.
 - Селия! Как ты могла? Как ты могла ничего не сказать мне? Мне, своей родной матери! - донесся до нас пронзительный вопль из оставшегося наверху открытого окна. - Селия!

Голос стал громче, видно мадам Филиппа вошла в нашу опустевшую комнату. Когда в окне показалась её голова, мы были уже на земле, и мама торопливо развязывала тугой узел.

- Селия! - голос бабушки звенел от ярости и бессилия.
- Селия, вернись немедленно! Значит, это правда – то, что они сказали? Селия, я тебя проклинаю, беспутная ты тварь! Тебя и твоё исчадие ада! Будьте вы прокляты! - неслось нам вслед её прощальное напутствие.

Я уверен, что мама никогда не была послушным домашним ребёнком. Пока наши преследователи спускались по лестнице с третьего этажа, пробивались через хлам черного хода, рыскали взглядами по заваленному мусором двору, мы без труда ушли от погони по знакомым ей с детства запутанным лабиринтам узких улиц городской окраины. Но ещё долго в моих ушах звучал этот голос, звенящий от ненависти и злобы.


 - Ну что, мой маленький, натерпелся страха? - мама сидела под аркой заброшенного моста, на берегу давно пересохшей речки. Город остался позади, и  сюда уже не доносился назойливый шум его беспокойных улиц, а густой зной от раскалённого камня городского лабиринта сменился ласковым теплом тенистой рощи. Сквозь пышную листву кустов и деревьев, спрятавших старое русло вместе с мостом, время от времени пропускало свои сияющие лучи солнце. Я с наслаждением припал к её теплой груди, радуясь тому, что с каждым глотком материнского молока во мне прибывают силы, что очередная опасность позади, и можно спокойно смотреть на замшелые щербатые камни моста, слушать стрекот и писк насекомых, щебетанье лесных птах и любоваться мамой.

 - Ничего, малыш, сейчас немножко отдохнём, - продолжала мама. - Только совсем немножко. Кто знает, что это за люди. Если они так настойчиво ищут нас, вряд ли и так легко отступятся.

Видя, что я насытился, она заправила напитавшую меня грудь под кофточку и грустно улыбнулась.

 - Интересно, кто ты такой? Ты так прекрасен, что не можешь быть исчадием ада! - мама погладила меня по голове, по тому месту, где у меня иногда нестерпимо чесалось. Она разговаривала со мной, как с равным, как будто знала, что я её понимаю. Мне было всего несколько дней от роду, я ещё не умел не только говорить, но даже прилично владеть своим телом, но она уже почувствовала и безропотно приняла мою необычность.

- У тебя такой же взгляд, как у твоего отца, - продолжала мама. - Как будто ты знаешь обо всём на свете!

Я насторожился, услышав об отце и, наверное, слишком напрягся, потому что она это заметила:
 - Тебе неудобно, да? А, я поняла, ты хочешь послушать про своего папочку.

В который раз я поразился её проницательности.

 - Я с большой радостью поговорю с тобой о нём, - продолжала она тем временем. - К тому же, больше поговорить о нём и не с кем.
Она грустно улыбнулась.
- А так хочется. Только, сначала, надо кое-что сделать.

Мама многозначительно осмотрела меня с ног до головы.

 - Ты не догадываешься, о чём я? Конечно же, не догадываешься, - мама загадочно подмигнула мне. - Тебе надо дать имя. Ты очень похож на своего отца. Он очень хотел, чтобы ты родился и выжил. Я не всегда его понимала, но, пока я жива, я сделаю для тебя всё, что смогу.

Я тихо лежал с закрытыми глазами и внимательно слушал. Внезапно мне на лицо упала тяжёлая горячая капля. Через мгновенье — ещё одна. Дождь? Я открыл глаза и увидел, что на шоколадных щеках моей мамы блестят ровные мокрые полоски. Она поймала мой взгляд и поспешно вытерла лицо одним движением согнутой руки.

 - Я назову тебя... - она вдруг замолчала, прислушиваясь, и я ясно услышал приближающиеся голоса и треск ломаемых сухих сучьев.
 - Нет, это не за нами, - облегченно вздохнула мама. - Эти не таятся и не спешат. Но нам нельзя расслабляться, радость моя. Я для того и пошла в ту сторону, где нас не будут искать. Мы с тобой пойдём туда, где у меня нет ни родственников, ни друзей.

Голоса, тем временем, стали удаляться. Наверное, недалеко проходила дорога.

 - Так вот, - вернулась мама к прерванной теме. - Я назову тебя Калк. Так хотел твой отец. Он говорил, что у тебя особая миссия, и что люди, хранящие древние тайны, узнают тебя по имени и будут помогать тебе. - Она задумчиво помолчала, - только до этих людей ещё нужно добраться. Это так далеко и так трудно. Они живут в другой стране, говорят на другом языке, выглядят по-другому. Представляешь - уж насколько мы с тобой не похожи, но нас должен принять народ, к которому не принадлежим ни ты ни я.

Мама, по-видимому, достаточно отдохнула и решила продолжить путь. Куда она направлялась? Был ли у неё какой-то план? Я не мог спросить. Нужно было набраться терпения и ждать. Выбравшись из-под моста, она действительно через несколько шагов вышла на пустынную лесную дорогу. Она несла меня в завязанном на шее платке, спущенном на живот в виде гамачка. Я смотрел, как кроны деревьев щекочут своими кончиками синее небо, как комары садятся на мамино лицо, и она отгоняет их, помахивая веточкой полыни. Я висел в своём гамачке, прижавшись к теплому маминому телу и затаив дыхание, слушал, как она рассказывала мне о моём отце.

продолжение: http://www.proza.ru/2011/06/08/692