Эх, люди!

               

   Мы полюбили друг друга с первого взгляда. Я замер, оцепенел, замерз, сжигаемый необъяснимым трепетом. На меня смотрела фея. Широко распахнутые ее глаза лучились. Пленительная улыбка освещала тонкое лицо. Она ласково прикоснулась ко мне. Я вздрогнул, вспыхнул жарким пламенем. А она засмеялась звонко. Этот смех я храню до сих пор. Алыми волнами он растекается во мне.

   Мы были вместе – она и я. Нам было так хорошо. От прикосновения ее шелковистых волос казалось, что с меня начинают стекать блестящие потоки. Струи ее волос растворялись в сверкающих искрах моего восторга.

   Когда ей было плохо, когда она плакала и шептала «ты мой хороший, согрей меня, утихомирь мою боль», я согревал ее содрогающееся тело, гладил ее атласную кожу.

   Если она радовалась, то счастью моему не было предела. Она засовывала мне в карман душистый платочек, и я долго носил в памяти его едва слышный волнующий аромат. Бывало расшалится и вместо платочка засунет бутон чайной розы. Она очень любила чайные розы... Так любила…

    Все это в прошлом. Любовь ее растаяла, растворилась холодным туманом, улетела легким ветерком.

   Я постарел, поблек, стал скучным. Она от меня отвернулась.

   Я долго ждал. Ждал в полной темноте, тосковал, метался, надеялся. Но нет, ничего не вернулось. Любовь промелькнула призрачным видением и упорхнула райской птицей манящей.

    Я совсем один. Никому не нужен. Никто не просит согреть истомившуюся душу…

  А потом… Потом меня вынесли на помойку. Грязную, вонючую помойку. Бомж схватил меня заскорузлыми руками, поскреб черными когтями. Квакнул сипло подружке: «Смотри, какой пиджак – красный, красивый, почти новый». Пьяная старуха напялила меня на свое иссохшее тело.

   Я не плакал. Мертво висел на костистых плечах. Мне было все равно. Только где-то далеко, в глубине, непролитой слезой билось – эх, люди!