Восемь рук для одной дочки

         Накануне Пасхи в одной из социальных сетей интернета мне написала неизвестная девушка. Она оказалась внучкой  моего папы, о котором не было известий сорок лет. Я была взволнована. Я была поражена!  Несколько десятилетий  он  жил неподалеку… И со слов внучки, мечтал увидеть меня до последнего дня своей жизни.   Мама, приучившая меня еще в детстве к мысли, что папы нет, папа умер, сгинул под забором, не разделила моих переживаний.  Для нее он не существовал уже очень и очень давно. Воспоминания о папе были  неприятны  маме.  А для меня он жил. Жил фамилией и отчеством, с которыми я не расставалась.  Наша с папой фамилия, его имя и мое отчество были важной частью моей личности.
         Пасхальная неделя 2011 года… Так совпало, что в эти дни случилось двойное воскресение. В целом  мире – Христа,  в отдельной мне – детской  памяти и чувств.. 

                Папа

         Мне два года. У меня есть мама и папа.  Когда мама уходила на работу,  я оставалась с папой.  С ним было весело. Он катал меня на спине по нашей маленькой комнатке в коммуналке.  Я могла забраться к нему на коленки и безнаказанно теребить его черную шевелюру, нанизывая на палец упругие колечки волос. Иногда он брал меня на руки и высоко поднимал над головой.  Мне ужасно нравилось ездить у папы на плечах, потолок оказывался близко-близко, а игрушки внизу были маленькими-маленькими.  А еще, пока мамы не было дома, он любил  меня фотографировать. Вот я в папиной шляпе. А вот я с клеткой, а в клетке подобранный на улице растрепанный воробей. А это я читаю книжку и мне четыре года. Да, ну конечно же! Это я – всадница на красной пластмассовой коняшке. Я помню, коняшка была красная… А фотография – черно-белая…   И эти часы принадлежали только нам – мне и папе. Наверное, я что-то говорила ему, обнимая за шею, а он что-то говорил мне… Но я не помню.  И почему он в присутствие мамы иногда громко и надрывно кричал в пространство «это моя дочь!», я не знаю.
         Он приходил с работы с карманами, набитыми блестящими металлическими шарами. Папа оттопыривал карман, а я вынимала эти шарики. Один за другим, разные. Размером от ореха фундука до грецкого ореха.  Пока я, замирая от восторга, опустошала папин карман, в другой его руке оказывалась целая горсть таких же шариков. И он, улыбаясь,  протягивал их мне.  Я был счастлива.  Катала шары  по полу, выковыривая  их потом из-под большой панцирной кровати и шифоньера. Складывала в кучку и снова разбрасывала.
         А потом  папа исчез из солнечных косых столбиков, пробивающихся в окно нашей комнаты в коммуналке.  Сидя на широком подоконнике, я ждала с работы одну только маму.
         Он ушел от меня в шесть лет от моего рождения.
         И вернулся  в шесть лет от своей смерти. Вернулся предсмертной фотографией пожилого тяжелобольного человека.  Отдельной от меня историей его жизни. Я жила без него целых сорок лет.  Сорок лет я ни к кому не обращалась  «папа». Знакомые залысины, туманно памятные искорки в глазах.  Нет густой кудрявой шевелюры, но есть взгляд взрослого человека, обращенный к своему ребенку.  Он смотрит именно на меня – «здравствуй дочка.. прости дочка..  не знаю, кто я теперь тебе, но ты мне – дочь..»

                Отчим
          Но это позже.
          А пока мне – шесть лет. Это уже не те шесть лет, когда исчез папа. Это мои шесть лет, когда пространство вокруг моей мамы заполнил краснолицый человек с идиотским презрительным смехом.
          Стоя посреди комнаты, он целовал мою маму, а мне хотелось тараном разбросать эту парочку в разные стороны.  «Почему он тебе не нравится?», - спрашивала мама.  «У него лицо красное», - говорила я первое, что приходило в голову.   «Это лицо у него от того красное, что он работает сварщиком», - оправдывала мама избранника.   Я соглашалась, что да, это конечно извиняет цвет его лица.  Но… он мне не нравился.
          Он стал жить с нами.  Но я ни за что на свете не хотела называть его «папой». Я звала его по имени или вовсе никак к нему не обращалась.  В отместку за такую непочтительность, он запрещал мне произносить слово «мама».    И когда я, забывшись, говорила: «ма….!» - тут же вжимала голову от грозного окрика отчима «не мяукай!»
          Он часто смеялся. Даже не смеялся, а раскатисто ржал.  Иронично, саркастично, но никогда – по-доброму.    Он взял меня, девятилетнюю, с собой на рыбалку.  Разбудил утром рано, пообещав покатать на резиновой лодке и нарвать кувшинок.  Это солнечное утро было бы одним из лучших воспоминаний детства, если бы он не  заставил меня снять майку, чтоб позагорала. А потом хохотал, глядя, как я стыдливо пыталась прикрыть руками едва заметные бугорки на груди.
         Он купил мне голубое ситцевое платье  на вырост.  Мама укоротила его складками по подолу и я была очень довольна. Это платье примирило меня с  существованием отчима в моей жизни.  Но не заставило его полюбить.
         Вскоре после моего десятилетия он скакал по квартире бабушки с радостными воплями: «Я – отец!  У меня родился сын! Сын! Мой сын!» Мама была в больнице, и я прижималась к бабушке.
         Я хорошо училась в школе, но он высмеивал каждую полученную мной «четверку», обещая, что оранжевый жилет дорожного рабочего на будущее мне обеспечен.    Он играл со мной в уголки или «чапайку», огорчаясь моей шахматной бездарности.
         На произнесенные мной вслух слова «это моё» тоже существовало табу.  «Твоего еще нет ничего!» - и я сразу осекалась.  Оставаться с ним один на один в квартире, когда мама уходила на работу, было безрадостно.    Я утыкалась  в очередную книжку, мечтая, что б скорее вернулась мама.
         Он уходил из нашей жизни долго и страшно.  Его уход сопровождали разбитое кулаком окно и окровавленный пол, выброшенный с четвертого этажа котенок  и частые побеги из дома меня, мамы и маленького брата. От него – пьяного и разъяренного.
         Принесенные с шахты детонаторы и обещание взорвать нас с квартирой стало точкой в нашей совместной жизни.
         Мне было лет пятнадцать.
         Через двенадцать лет он вернулся в мою жизнь.  Побитый и всеми не понятый непримиримый борец за абстрактную справедливость и правду.  Ко мне, независимой и чуткой, в общении с которой он стал сильно нуждаться. Множество раз он имел возможность убедиться в точности моих советов, но упорно поступал  по-своему. В итоге, потерявший все парализованный инвалид, маниакально увлекся  изобретательством.   «Вы – самые дорогие для меня люди! Я сделаю вас миллионерами!!» - лихорадочно блестя глазами, восклицал он.  «Вас» – это меня и моего  брата, своего сына. Неединственного сына, надо отметить.  А я, сорокалетняя, сидя возле его постели, показывала  своему тридцатилетнему брату,  на кого он не должен быть похожим ни при каких обстоятельствах.

                Дед.
         Мое семнадцатилетие мама решила отпраздновать по-взрослому, в кафе с символичным названием «Юность».  Но только по дороге осторожно сообщила, что хочет меня кое с кем познакомить.
         Этот кое-кто оказался немолодым коренастым тридцатишестилетним джентльменом  с огромным букетом тюльпанов по случаю моего дня рождения. Он весь вечер искрометно шутил и смущался собственной лысины. Живые умные глаза и веселая галантность сделали меня  великодушным критиком. По итогам того вечера, я велела маме выйти за него замуж и уехала  в университет.
         Под одной крышей с ним мне не пришлось жить ни дня.  Пять лет в университете, а после – отдельная жизнь и череда собственных замужеств.
         Когда я звонила маме,  и он брал трубку, я знала, что сейчас он спросит – «ты кушала?» или «что ты сегодня кушала?».  Он очень старался выглядеть заботливым отцом повзрослевшей  дочери, которую не знал ребенком.  Да и вообще, знал очень мало.  Но слово «мама» отныне и всегда я могла произносить без ограничений.
         Я гордилась им, когда он одной фразой по-мужски сумел урезонить уличных хулиганов, встреча с которыми поздним вечером сулила нам с мамой что-то очень неприятное.  Гордилась им и мамой, что у нее такой потрясающий муж. 
         Через девятнадцать лет после знакомства с ним я стала мамой сама. А он – замечательным, любящим и любимейшим дедом моей дочери.  Она то и явилась в его сердце первым  по-настоящему ребенком.
          Он вошел в мою жизнь вместе с Юностью и роскошными  красными  тюльпанами.  В память о первом букете, подаренном  мне мужчиной, тюльпаны  навсегда остались самыми любимыми цветами. 

                Родитель
         Без него я провела первые  двадцать лет жизни.  От  самого рождения.   Я бы и знать не знала о его существовании, кабы не тоска по папе,  которой я иногда делилась с мамой.  Но если для меня  эти переживания были не мучительны и даже приятны, как воспоминания о детстве, то мама страдала… И однажды решилась на откровенность.  Она хотела меня избавить от лишней в моей жизни, по ее мнению, тени папы и даровала мне другого родителя.   Известие, что папа мне не папа меня потрясло.  Я мигом разыскала адрес незнакомца, принявшего участие в создании меня.  Я стала писать ему письма и получала невнятные ответы. Вопросов к нему было много.  И я безапелляционно вопрошала…  Мысленно.  Придуманная мной переписка продолжалась десять лет.
         Когда мне было тридцать, я решилась, наконец, предъявить себя  источнику  моих генов.   Молодая, красивая, успешная.   Отрепетировав варианты диалога  и придав голосу твердость, я дрожащими пальцами набрала номер телефона.
- Здравствуйте. Вам знакомо имя….,  - произнесла я  девичье имя мамы.  Если замешкается с ответом хоть на мгновение – брошу трубку! Так я решила.
- Д-да.. – немедленно прозвучало на том конце провода.
- Я ее дочь.
- К-как..Г-где мы сможем увидеться?
         Я ждала его у входа в огромный магазин и не сомневалась, что вот он придет, и я его сразу узнаю.  Я готовилась к встрече с высоким и дерзким красавцем, растаявшей когда–то грезой моей мамы.  Он шел навстречу. Невысокий, круглолицый, подавшийся вперед ссутуленными плечами. Мое зеркальное голубоглазое отражение. 
         Здравствуйте…..
         Неловкая встреча, корявые вопросы.  Мои скупые автобиографические ответы, как при приеме на новую работу.   Пятиминутное собеседование сменилось его монологом. Монологом, обращенным не ко мне, как к дочери. А ко мне, как к воплощению его бывшей женщины, моей мамы.   Оправдывался, нападал, жаловался… ревновал к «этому конькобежцу» - маминому  незадачливому обожателю, ставшему мне папой .  Потом рассказывал о СВОИХ детях, рожденных  после того, как он сбежал от меня… И снова возвращался к ней, к маме.
         Потом суетливое предложение посидеть в кафе, и мои сомнения – надо ли предлагать ему деньги за обед.    И слезы тихим горьким потоком, которые я втайне смахивала, что б не показать их чужому человеку. Человеку, который мог бы быть моим Папой.
         Торопливо начертанные на бумажной салфетке графоманские стишки, придуманные в очереди в кассу и посвященные то ли маме, то ли мне... Обещание написать мне письмо и коробка конфет «Родные просторы» на прощание. Единственный предмет материального мира, полученный мной за жизнь от родителя.
         Четыре пары мужских рук и протянутые мне
                ……..красные тюльпаны,
                ……..коробка конфет,
                ……..ситцевое платье 
                и горсть блестящих шариков.

 Среди них нет рук отца. Но я счастливый ребенок.  У меня был любимый мамой родитель.  Был не признанный гений – отчим.  Есть у моей дочки беззаветно преданный ей дедушка.
         А еще у меня был папа.
         Но это - моя тайна.


Рецензии