Дом на Полковой. Глава 3

Глава 3.

«Человек предполагает, а бог располагает», - гласит народная пословица. Моя жизнь прекрасное тому подтверждение. Важные встречи с Григорием и Лещинским откладывались со дня на день и не могли состояться по независящим от меня причинам.

На меня обрушились текущие семейные дела и заботы, конца и края которым не предвиделось. Я сопровождал матушку в Никольскую церковь, расположенную неподалеку. Сходил на могилу отца. С Ксюшей мы посещали торговые ряды, делая необходимые покупки. Я съездил на мельницу и приобрел оптом два мешка муки. На первое время матушке хватит.

Наш дом на Полковой улице почти ежедневно навещали приятели и сослуживцы отца, матушкины знакомые, Ксюшины подруги. Они желали лицезреть старшего сына вдовы Логиновой вернувшегося с войны целым и невридимым. Гостей поили чаем и развлекали беседой. Уйти в такой момент из дома означало нанести родным и гостям смертельную обиду.

Андрей часто прибегал домой вечерами, ночевал, а утром убегал в корпус. Мы много времени проводили вместе. В воскресенье отправились на лыжах в Новую Загородную рощу и долго катались там, среди берез по проторенной кем-то лыжне.

Белый снег под ногами, синее небо над головой, березовая роща вокруг. Тишина и покой. То, о чем я мечтал.

Андрей частенько останавливался и разглядывал приглянувшийся ему бугорок с деревцами или мосток через овраг. Я ему не мешал.

Несколько часов прогулки возродили меня к жизни. Взрывы, атаки и перестрелки все реже и реже преследовали меня по ночам. Теперь я свободно говорил с Андреем о войне.

- Петя, страшно смотреть, как погибают люди? – спрашивал братишка. – Самому убивать страшно?

- Страшно, - откровенно отвечал я. – Особенно сначала. Со временем привыкаешь. Привыкаешь, - повторил я, твердо зная, что привыкнуть к войне нельзя и отвыкнуть от неё невозможно. В войну, как и в повседневную военную службу, втягиваешься, прикипаешь всем  существом так, что не мыслишь себе другой жизни, другой реальности. Остаются только война, армия, батарея, ограниченный круг обязанностей и сослуживцев.

Андрей слушал внимательно. Впечатления от моих рассказов он переносил на бумагу, выражая свой особый взгляд на войну, опосредованный, полуфантазийный. Очевидец нарисовал бы иначе, но мне нравились наивные и искренние рисунки брата. От общения с Андреем на сердце становилось покойнее, теплее и легче…

В доме заканчивались запасы дров, и я отправился на лесной склад общества «Вулкан». Проведя там целое утро, я закупил воз замороженных березовых бревен. Вместе с покупкой прибыл домой. Возчики сбросили груз во дворе, посоветовали нанять на пристани рубщиков и отбыли восвояси. Я растерялся, потому что наивно полагал, что возчики распилят и расколют дрова, что это их обязанность, вошедшая в стоимость доставки.

Погруженный в невеселые расчеты и размышления, я не сразу заметил вошедшего в калитку офицера. Щегольская шинель, перепоясанная ремнями, погоны штабс-ротмистра на плечах, до зеркального блеска начищенные сапоги, а еще стать, выправка, обаятельное, открытое, располагающее к себе лицо. Не офицер, а образчик с открытки или плаката, прославляющий доблестную русскую армию.

Владимир Сергеевич Лещинский, а это был он, явился собственной персоной. Стремясь к встрече со старым знакомцем, я заранее заготовил презрительные взгляды и нелицеприятные вопросы, но все они моментально испарились из памяти.  Кто ожидал, что наша встреча произойдет в столь неподходящей обстановке – во дворе родительского дома, среди как попало сваленных бревен?

- О чем задумались, Логинов? – с дружеским участием поинтересовался Лещинский после произнесения первых приветственных слов.

Невольно пришлось поддерживать дружелюбный тон:

- Да, вот, любуюсь на покупку и не знаю, что мне со всем этим добром делать. Сию минуту бежать на пристань за рубщиками или оставить дрова во дворе до лучших времен?

Лещинский оценивающе взглянул на завал и весело, ни разу не сбившись, произнес скороговорку:

- На дворе трава, на траве дрова, не руби дрова на траве двора. Задачка проста, - уверенно продолжил он. – Завал следует разобрать как можно быстрее. Рубщики, пройдохи и бестии, сдерут безбожно. Посему, отправьте-ка уважаемую Софью Ефимовну в полк к батюшке с просьбой о содействии. Командир полка распорядится и пришлет казачков. Глазом моргнуть не успеете, как бревна распиленными и разрубленными окажутся в сарае в поленнице.

- Спасибо, за совет! - холодно поблагодарил я и пригласил Лещинского в дом.

Вольготно расположившись на маленьком диванчике в горнице, гость с восторгом хвалился тем, каких высот в карьере он достиг, как его ценит начальник штаба округа. Несмотря на неоднократно подаваемые рапорты, его не отпустили в действующую армию. Данный факт Лещинский упомянул невзначай, будто случайно. Понятно, мой бывший сослуживец, таким образом, пытается реабилитироваться перед фронтовиком. Он держался свободно, по-приятельски. Вроде бы с неподдельным интересом расспрашивал меня о новостях из дивизиона, о судьбах общих знакомых и однополчан.

Чем мне его порадовать? Потери в дивизионе огромные. От старого списочного состава в строю осталось процентов тридцать. Прежний командир дивизиона погиб. Его место занял полковник Турчин, прибывший из Хабаровска, человек опытный и обстрелянный. Николай Жданов, которого Лещинский когда-то намеренно оболгал, уже капитан и командует батареей. Месяц тому назад он женился. Кого-то перевели в другие части. Кто-то по ранению комиссован. Когда я вернулся из госпиталя в дивизион, то удивился обилию новых лиц и атмосфере полного равнодушия и усталости. Чему удивляться? Я сам до недавнего времени находился в таком же состоянии …

Вскоре от подруги возвратилась Ксюша. Сели обедать. Я продолжал наблюдение. Перед  нашей матушкой Лещинский самым естественным образом робел и смущался. На Ксюшу он смотрел с любовью. Девушка, смущаясь, прятала взгляд.

После обеда Ксения мыла на кухне посуду, Лещинский крутился возле нее. Мы остались в горнице. Я читал губернскую газету «Степной край». Мама вязала носки. В проем двери мы наблюдали за парочкой влюбленных. Матушка призналась, что ей нравится Лещинский, и она от всей души порадуется, если у молодых дело пойдет на лад и закончится свадьбой. Она считает, что для Ксении Лещинский - блестящая партия. Я, само собой, не считал Лещинского «душкой», «добрым малым» и блестящей партией для сестры. С превеликим удовольствием я прогнал бы его прочь и велел домашним держаться от него подальше. Но.… Останавливала явная, очевидная для посторонних глаз влюбленность сестры.

За окном сгустились сумерки. Скоро вечер. Наблюдая за воркующей парочкой, я почувствовал неудержимое желание увидеть Веру фон Штабель. Взглянул на часы. Самое время отправляться в госпиталь. Лещинский тоже засобирался уходить и, вольно или невольно, оказался моим попутчиком. Вместе мы вышли из калитки и направились к Казачьему базару, возле которого в любую погоду и в любое время суток толпились извозчики.

Неизвестно почему, но расставаться и разъезжаться в разные стороны мы не спешили. Оба понимали, что многое не договорено, не разрешено, а должно, наконец-то, договориться и разрешиться. Лещинский собрался с духом и сообщил мне о своих намерениях весьма определенно.

- Пьер, я люблю вашу сестру. Ксения ко мне благосклонна. В воскресенье мои родители придут к вам просить ее руки. Если с вашей стороны не возникнет возражений, то на Троицу мы обвенчаемся.

- Совет да любовь, - равнодушным тоном отозвался я.

- Вы не в восторге от моего сватовства? Отчего? – удивленно спросил Лещинский.

- К чему вам мои восторги? - ответил я. - Решили, так женитесь. Но, смею заметить, что удивлен вашим выбором. Странно, что вы не пожелали подыскать себе более выгодную партию. Моя сестра скромная девушка. Она не подходит на роль спутницы такого блестящего офицера, как вы.

- Поверьте, мое чувство искреннее, а намерения честные - с жаром доказывал Лещинский. – И за будущее сестры в материальном смысле можете не волноваться. Наша семья обеспечена.

Я лишь недоуменно пожал плечами и сказал:

- Разве разговор о деньгах? Как верить человеку, однажды предавшему друзей?

- Неужели давняя история с моим переводом в округ не предана забвению? – неподдельно изумился Лещинский. – Есть ли моя вина в том, что командование предпочло меня, а не нашего друга Николя?

- Донос – это низость. Как видите, нам стали известны истинные причины вашего перевода, - спокойно разоблачил я лгуна.

- Матка Боска! Какие обвинения! – всплеснул руками Лещинский и обворожительно улыбаясь, оправдался: – Разумеется, благороднее было бы погибнуть во цвете лет,  погрязая в атмосфере скуки, пьянства, разврата, алчности и глупости.

- Погибать или не погибать, погрязать или не погрязать - все зависит от человека.

- Например, витать в облаках, и рассуждать о высоких материях, как делали вы со Ждановым?

- Конечно, ради достижения собственного благополучия следует совершить подлость, - иронично заметил я.

- Нельзя прожить  жизнь в белых перчатках за стеклами розовых очков, не испачкаться, никого не обидеть, не толкнуть, - по-отечески поучал меня Лещинский.

- Никто и не пытается прятаться за розовыми стеклами, - проговорил я и живо поинтересовался: - Послушайте, Вольдемар, мне любопытно, что вы ожидали увидеть в штабах и ставках? Сливки общества. Блеск и лоск. Нашли? Увидели?

Лещинский взглянул на меня с любопытством и недоуменно пожал плечами. А я продолжил:

- Думаю, что в высотах власти позолота только снаружи, а изнутри та же грязь и гниль, от которой вы бежали, причем погуще и погаже. Впрочем, - я вспомнил, с каким восторгом Лещинский рассказывал мне о собственных успехах в службе, - полагаю, что вы чрезвычайно довольны сложившимся порядком вещей и давно забыли о том, как едва не сломали чужую судьбу. Жданов лучше вас. Ваша грязь к нему не пристала.

- Вы озлобились, поручик. Раньше вы  более терпимо относились к чужим недостаткам.

- Война, мой друг, война. Впрочем, вам этого не понять.

- Почему же? Не такой уж я не догадливый, как вы полагаете. В грязь, мой друг, никому не хочется опускаться. Обстоятельства вынуждают, – печально вздохнув, заявил Лещинский.

Он задумался на мгновение и многозначительно изрек следующее:

- Что ж, откровенность за откровенность. Послушайте меня внимательно, будущий родственник. Железнодорожники готовят очередную заварушку. В штаб пришло предписание силами гарнизона оказывать содействие жандармам и полиции в подавлении всякого рода эксцессов. Генерал – губернатор настроен решительно. Он предполагает мобилизовать все имеющиеся в гарнизоне силы для разгона  предстоящей демонстрации и поимки подстрекателей. Офицеров - отпускников тоже побеспокоят, по всей видимости.

- Приказ есть приказ, - уклончиво ответил я.

- Вы не внимательны, Пьер, - укорил Лещинский. – Положение серьезное. Мирной демонстрацией не обойдется. Прикажут открывать огонь.

- О чем вы, Лещинский? - насторожился я.

Он снисходительно улыбнулся. От этой его  гаденькой улыбочки и прозвучавших далее слов меня бросило в жар.

- Ксения -  девушка из благонадежной и уважаемой семьи, - произнес он. - Пока, благонадежной. Арест Григория бросит тень на её репутацию, да и на мою тоже. Образумьте братца – заговорщика и я буду крайне признателен вам. Тем более, это и в ваших интересах. Вы, надеюсь, не желаете стрелять в родного брата?

Просьба Лещинского прозвучал недвусмысленно. Как бы штабс-ротмистр не относился к Ксении, ему хочется иметь благонадежных родственников.

Что в этой ситуации зависело от меня? Ничего. Гриша наверняка входит в число участников и организаторов демонстрации. Дома он не появляется, предупредить его нет  никакой возможности. Впрочем, Гриша вряд ли прислушается к моим советам. Не состоится свадьба Ксении? К лучшему. Грош цена любви Лещинского.

Но в словах будущего родственника меня более всего обеспокоило упоминание о разгоне демонстрации. Я с ужасом представлял толпы безоружных, доведенных до отчаяния  людей. Поступит приказ стрелять по толпе, и придется стать братоубийцей независимо от того, будет  в толпе Гриша или нет. Откажусь выполнить приказ – нарушу присягу. Выбирай - долг или совесть. Вот они вынужденные обстоятельства…

Лещинский ожидал ответа. Я молчал. Наконец, Лещинский не выдержал, покровительственно похлопал меня по плечу, сказал:

; Моё дело предупредить. Думайте, поручик, думайте.

Он кликнул извозчика, томящегося ожиданием выгодных клиентов, сел в пролетку и укатил. Подозвав другого извозчика, я отправился встречать Веру.

К военному госпиталю, нескольким одноэтажным кирпичным зданиям, окруженным парком, я подъехал рано. До конца смены оставалось более получаса. Вера через санитара - посыльного велела мне подождать в приемном покое. Мысль о томлении в душном помещении, пропахшем карболкой, показалась мне невыносимой. Я вышел в госпитальный парк. Блуждая по аллеям, заметил в глубине парка за деревьями силуэт церкви. Здание находилось в строительных лесах, но дверь открыта, внутри горел свет.

Я снял шапку, осенил себя крестом и вошел. Свечи, множество свечей освещали оштукатуренные, но не до конца расписанные стены и своды. Пахло сыростью, мокрой штукатуркой и краской. Солдаты, по всей видимости, выздоравливающие из госпиталя, выносили строительный мусор. Женщины мыли пол.

В центре стояла храмовая икона Божьей Матери «Всех скорбящих Радости». Я перекрестился, поцеловал икону.

- Спаси и Сохрани, Матушка Богородица! Подскажи, как поступить с той информацией, что выдал Лещинский? Как действовать? Как избежать греха предательства и братоубийства?

Я молился с усердием, отрешенно, потому не заметил подошедшего ко мне священника. Священник подлил масла в лампаду у иконы, ласково улыбнулся мне и заговорил:

- Здравствуйте, господин поручик!

- Добрый вечер, батюшка!

- Что-то я вас раньше не видел. Вы лечитесь в нашем госпитале?

- Встречаю девушку. Она здесь служит.

- Похвально, дело молодое. Молитесь, не стану вам мешать. Храни вас Господь!

Священник направился к боковому приделу. Я хотел остановить его, попросить об исповеди, посоветоваться, но вовремя остановился. Батюшка только человек, он не в силах остановить грядущие события. Все в руках божьих.

Верочка появилась в приемном покое с улыбкой, излучая свет и радость. Не подумаешь, что она дежурила целые сутки. Лишь взгляд её прекрасных глаз выдавал  усталость.

- Какой вы молодец, Петр Васильевич! Отважились выполнить данное обещание, - радостно воскликнула она.

- К вашим услугам, сударыня!

Мы посовещались и отправились пешком. Верочка пожелала подышать свежим воздухом. Неблизкий путь её не испугал. Нам предстояло пройти  по Госпитальному переулку. Потом по улице Второй взвоз спуститься вниз к реке. Перейдя через недавно построенный Железный мост, выйти на главную Дворцовую площадь. С неё свернуть на  Атаманскую улицу, а далее на Новую.

- Почти весна, - задумчиво произнесла Вера. – Воздух влажный. День заметно прибавился.

Погруженный в размышления, я ничего не ответил. Вера говорила еще что-то. Я кивал головой и не в лад поддакивал. Девушка, конечно, уловила мою отрешенность и озабоченность. Она поинтересовалась:

- Петр Васильевич, все ли ладно? На вас лица нет.

Я попытался отшутиться:

- Извините, Вера Борисовна. Сей же час верну лицо на место.

Но сосредоточиться на беседе мне не удалось. Через пару минут Вера вновь осведомилась о том, в её ли силах мне помочь. Я сначала подумал отказаться, но вспомнил о дружбе девушки с Гришей. Вера может отыскать пропавшего брата. Я назвал безобидный повод.

- Ксюша замуж собралась. В воскресенье ждем сватов. Грише надлежит присутствовать.

- Завтрашнее утро вас устроит? Я должна сделать инъекции больному солдату – отпускнику Стогову. По дороге в Черный городок загляну в мастерские и передам Грише вашу просьбу, - охотно откликнулась девушка.

- Спасибо! Вы меня очень выручите. Встреча важна для Гриши и для всех нас.

Стемнело. На мосту, качаясь от ветра, мерцали фонари. Девушка ежилась от холода. Её беличью шубку и пуховую шаль влажный ветер с реки пронизывал насквозь. Меня, одетого в полушубок, любой мороз, любой ветер не страшат. Но и я продрог.

На нашем пути, на Дворцовой площади располагалась кондитерская Попова. Мы вошли. Тепло и уютно. В кондитерской царили запахи кофе, шоколада, корицы и ванили. Мы разделись, заняли столик у окна. Посетителей в кондитерской немного, несколько продрогших парочек. Я заказал кофе и булочки с корицей, которыми славилась кондитерская.

Согревая озябшие руки о чашку с кофе, оглядываясь по сторонам, Верочка, продолжая начатый на улице разговор,  вежливо осведомилась:

- За кого выходит Ксюша?

- За штабс-ротмистра Лещинского.

- Царица Небесная! За кого!? – испуганно воскликнула Вера.

- Владимир Сергеевич Лещинский, мой приятель и однокашник, - охотно пояснил я. - Вы с ним знакомы?

- Имею несчастье. Он неоднократно навещал отца, пытался ухаживать за мной, - презрительно усмехнувшись, объяснила Вера. – Удивительно, что вы приятели?

- Почему? – заинтересовавшись этим заявлением, переспросил я.

- Вы абсолютно разные люди, - охотно объяснила Вера. - И, простите за бестактность, у меня сложилось впечатление, что Лещинский - не порядочный человек.

- Наши оценки совпадают, – улыбнулся я.

- Вас это радует? – Вера посмотрела на меня с интересом.

- Разумеется, - ответил я. – Мне иногда кажется, что в нашем окружении только я  замечаю подлую сущность Вольдемара Лещинского. Остальные считают его замечательной личностью и блестящим офицером. Люди поддаются внешнему обаянию, не вникая в мотивацию поступков.

- Не огорчайтесь, Петр Васильевич. Отец тоже не высокого мнения о Лещинском, а он прекрасно разбирается в людях, - успокоила Вера, но озабоченно посоветовала: - Необходимо  предостеречь Ксюшу, отговорить от этого брака.

- Да, необходимо, - сначала согласился я, но, подумав, решил не смущать сестру историей о ложном доносе и личными выводами. Бестактно вмешиваться в приватную жизнь другого человека. Я осторожно заявил Вере: - Бог  с ним, с Лещинским… Ксения любит, а против любви я бессилен.

Я смотрел в заиндевелое окно и думал о девушке, находившейся рядом со мной. Вера нравилась мне, но я ничего не знал о ней, о её жизни, о характере взаимоотношений с Гришей. Опасения крестного касающиеся влияния крамольных воззрений брата беспокоили и меня. Преодолевая некоторое смущение, я отважился спросить у неё:

- Вера Борисовна, позвольте задать вам вопрос, … пожалуй, два вопроса? Вы вольны не отвечать, если сочтете мои вопросы не корректными…

- Слушаю, Петр Васильевич, - с готовностью откликнулась Вера.

Я залпом выпил остывший кофе и задал первый вопрос:

- Вы связаны с революционерами?

Вера спокойно опровергла мои подозрения:

- Нет, не связана, но отношусь к ним лояльно, с сочувствием. С Гришей, например, мы друзья, несмотря на то, что я избегаю участия в революционных митингах и не посещаю запрещенные собрания, на которые он меня постоянно приглашает. Каков второй вопрос?

- Вы на него уже ответили, - смутился я.

- Петр Васильевич, - смело поинтересовалась Вера, - вас волнует, нет ли между мной и Гришей отношений более близких, чем дружба?

Я молчал, не осмеливаясь признать то, что именно об этом непрестанно думаю днем и ночью.

- Мы дружим с детства, - с обезоруживающей искренностью и простотой сказала Вера. - Он славный, добрый, милый, но отчаянный и безрассудный. Чужую боль он воспринимает как свою собственную. Нетерпимо относится к любому проявлению жестокости. Еще до отъезда Гриши в Уральск я была влюблена в него.

- Да, мой брат достоин уважения и всяческих похвал, – с замирающим от грустных предчувствий сердцем произнес я. - Вы до сих пор любите его?

- Насильно мил не будешь, - грустно улыбнулась Вера. – Первая влюбленность недолговечна.  К тому же у Гриши иная возлюбленная и это не женщина. Понимаете?

- Понимаю и опасаюсь, как бы эта «возлюбленная» не навлекла на него, да и нас всех беды, - ответил я.

Мы покинули кондитерскую, побрели по Атаманской улице. Дома укрывали от ветра. Пошел хлопьями снег, мягкий, пушистый. Вера подставила ладошку под летящие снежинки. Они тут же таяли. Сердце наполнилось чем-то нежным и теплым. Счастьем, наверное.

- Каково ваше представление о счастье, Вера Борисовна? – поинтересовался я.

- Счастье – это счастье, - недоуменно пожала плечами Вера. – Словами не объяснишь… - Она задумалась и продолжила: - Моё будущее представляется мне так: далекий гарнизон, скромный достаток, муж, отдающий себя службе, дети, домашнее хозяйство, дежурства в лазарете. Я не стану унывать и жаловаться на судьбу, потому что рядом со мной будет Друг и Любимый.

Я с нежностью посмотрел на нее. Снежинки в волосах, выбившихся из-под белой шали, милая улыбка, ласковые глаза, необыкновенно певучий голос. Мне нравилось в ней всё – весь её облик, жесты, манера говорить, ореол чистоты и воздушности. Её мечты о будущем совпадали с моими собственными мечтами и возрождали надежды на взаимность.

Я воевал, а до войны служил в отдаленном гарнизоне, где женщины наперечет. В госпитале находились прелестницы, желающие скрасить моё одиночество. С одной из них у меня случился маленький ни к чему не обязывающий романчик. Моё сердце, до сей поры, оставалось в неприкосновенности.

С Верочкой иначе.

Я совсем уж собрался в ответ на её откровения открыть собственные чувства, тем более что момент представился подходящий, но молчал, боясь спугнуть чудесное мгновение. Хотя… Если не кривить душой, то бравый боевой офицер оробел как сопливый юнкер.
Мы остановились у парадного крыльца офицерского дома.

- Зайдете к нам, поручик, - предложила Вера. – Доставите удовольствие моим родителям. Они вас любят.

- Визит придется отложить. У меня нынче не подходящее настроение. Они почувствуют мою озабоченность и встревожатся. В другой раз непременно их навещу.

Прощаясь, я напомнил:

- Не забудьте о моей просьбе, Вера Борисовна.

- Всенепременно исполню, - улыбаясь, уверила девушка и, помахав рукой, шагнула в парадное…

Вернувшись домой, я сообщил матери и сестре о предстоящем сватовстве Лещинского. Ксюша зарделась как маков цвет. Глядя на её счастливое лицо, я не отважился омрачить радость девушки своими умозаключениями и смутными подозрениями. Любовь есть любовь. Она не терпит вмешательства третьих лиц. Лещинский, разумеется, не ангел, но моя сестра, я убежден, повлияет на него с положительной стороны.

Предоставив женщинам возможность, как надлежит всесторонне, обсудить предстоящее сватовство, я поднялся в мезонин. Впереди меня ждала бессонная ночь.
Перспектива стрелять в родного брата и его товарищей доводила меня до отчаяния. В воображении возникали страшные картины.

Я вновь и вновь читал молитвы, веруя в то, что мои мольбы обязательно услышат на Небесах и Бог смилуется  надо мной, над братом, над множеством незнакомых мне людей – теми, кто затевает беспорядки и теми, кто обязан их не допустить.

Продолжение следует...