Пристегнись

Она сказала "не плачь" и обняла меня. У нее не было половины лица - как я мог не плакать? Я видел кровь на руле, я видел разбитые стекла, залитые кровью. Я видел ее мертвого мужа, стоящего рядом с полицейским. Я не сомневался, что он мертв, потому что из горла у него торчал огроменный кусок стекла, который был бы еще более огроменным, если бы его вынули из шеи. С мамой было все в порядке. Она плакала и что-то объясняла врачам. Женщина с половиной лица выглядела такой спокойной, что я удивился. Если бы я попав в аварию, потерял мужа и половину лица, я бы не знаю что делал, но уж точно не обнимал бы незнакомых людей. "Все будет хорошо" - конечно же, я просто мечтал это услышать. Мама плакала. Я плакал. Улыбка на лице женщины смахивала на то, как улыбаются люди с икон в церквях, если бы они смогли улыбнуться, не имея половины лица. Ее мертвый муж стоял, сунув руки в карманы, совершенно наплевав на то, что его кровь, вытекающая из продырявленной шеи, способна затопить весь квартал и что у его жены вроде как отсутствует половина лица, он сунул руки в карманы и будто ждал кого-то. Наверное, свою жену, которая торчала рядом со мной и говорила бесполезные фразы, которые способны успокоить лишь тупых героев тупых фильмов. Я хотел подойти к полицейскому и рассказать, как все случилось. Что мама не виновата. Что это все этот ублюдок, который давно уже не мой отец и не ее муж, который нас бросил, когда мне не было еще и пяти лет. Мама сказала, что мы без него справимся, и мы справлялись. Мы отлично жили и без его денег, понимаете, господин полицейский, хотел я сказать, но потом он позвонил. Что ему могло понадобиться именно в тот момент, когда мама поворачивала на этом дурацком перекрестке? Я не видел машину, и мама не видела машину. А машина, похоже, не видела нас. "Алло! Алло! Что тебе нужно, ублюдок, я не буду с тобой разговаривать, - кричала мама в трубку, а в это время где-то там машина набирала скорость, не подозревая, что мама разворачивается, - Что?! Что ты говоришь? Да неужели?". Мама не смотрела в ту сторону. А я считал фонарные столбы. Машина была серебристая. Это я узнал уже потом, когда разглядывал битое стекло на искореженном металле, залитом кровью. Все было залито кровью. Этот чертов мужик с его дырявой шеей. Почему он такой спокойный? Я хотел рассказать полицейскому (по секрету), что я не пристегнулся, но слава богу, что все обошлось, потому что мама бы меня убила, если бы узнала. Первое, что я слышу, когда сажусь в машину - ее не терпящее возражений "Пристегнись!". Вы бы знали, господин полицейский, хотел сказать я, как я ненавижу быть пристегнутым, ведь это хуже, чем съесть пять тарелок бабушкиного фирменного супа, а вы уж поверьте, этот суп заслуживает первого места в хит-параде мерзостей. Но я не мог ничего сказать полицейскому, потому что женщина с половиной лица крепко сжимала мою руку. Ее пальцы были такие холодные, как будто их только что достали из морозильника. "Я хочу поговорить с полицейским," - я начал тянуть свою руку, пытаясь вырваться и не разглядывать половину лица этой женщины. "Все в порядке," - повторяла она, продолжая сжимать мою руку, а я только сильнее захотел плакать. Мне захотелось ее ударить, чтобы она убиралась прочь к своему мужу с дырявой шеей, и я уже замахнулся. И вдруг я увидел кровь на своей руке. Я не касался этой рукой женщины без лица, я не трогал машину и уж тем более дырявую шею того мужика. Я рассматривал свою руку, а потом дотронулся до лица. Что-то мягкое было на моем лице. "Мы теперь всегда будем такие, малыш, не бойся. Ты привыкнешь. Нас много таких", - женщина с половиной лица протянула мне зеркало, которое отвалилось от их машины. Я скорчил непонимающую гримасу и поднес зеркало к лицу. Я чувствовал, как холодные пальцы сильнее сжали мою руку. Я думал о том, попаду ли я по мячу на следующей тренировке, ведь биты чертовски тяжелые, и все это не так, как я себе представлял. Жизнь гораздо серьезнее, чем мы представляем. Там не было лица. Из зеркала на меня смотрел кусок мяса, такой же кровавый, как и те, что валяются на прилавках, и люди покупают их, чтобы поджарить на ужин. Бифштекс или отбивная. Или гриль? У него были глаза. Кровь, глаза и лоскутки кожи свисающие с... подбородка? У меня не было лица. Я как эта женщина с половиной лица, только совсем без лица. Мама громко плакала. Наши тела накрыли простынями. Сначала мужика с дырявой шеей, вокруг которого была целая лужа крови, он лежал на асфальте, раскинув ноги. Затем его жену с половиной лица, один глаз у нее был открыт и смотрел куда-то вбок. Меня накрыли последним. У меня был бифштекс вместо лица. И я почувствовал удар. Серебристая машина, я ее вижу. Она влетает в нас, а мама еще продолжает говорить по телефону, а я не пристегнут и считаю фонари. А потом меня накрывают простыней. А мама плачет. Женщина с половиной лица сжимает мою руку и говорит, что все будет хорошо. Она ведет меня к своему мужу, у которого дырка в шее. Он уже нетерпеливо поглядывает на часы, а я откуда-то знаю, что они у него остановились. И я спрашиваю его: "Что теперь?". Женщина без лица отвечает за него: "Пойдем в парк, поедим мороженного". И мы идем в парк. Там стоит мороженщик в желтом козырьке. У него три пулевых ранения в животе.