Братья Центнер

               

                Глава первая
               

                1 
 
      Мы познакомились в Беэр-Шеве, в пекарне, в которой вместе работали. Я был  упаковщиком хлеба, а он на своей старенькой, повидавшей виды  “Ладе- девятке”, чудом оказавшейся в Израиле, развозил его по магазинам.
      Из-за большой сутулости, он казался ниже своего роста. Спина его изгибалась дугой, а шея на втянутых плечах выдвигалась вперед. Светловолосый, с проседью и светлоглазый. Именно глаза  выдавали в нем человека доброго и общительного.
     Звали его Хаим, хотя по документам он был Филимон. Как рассказала ему его мать, при регистрации в сельсовете секретарь пожала плечами : "Что еще за Хаим?  У нас таких имен нет", - и в свидетельстве о рождении написала Филимон.
     Более шестидесяти лет он жил с двумя именами: для близких, друзей и сотрудников -  Хаим, а для   анкет - Филимон. И только в Израиле он стал Хаимом для всех, том числе в документах.
     На Землю обетованную он приехал в начале  девяностых из Средней Азии,а родился и вырос в  Биробиджане... Услышав это, я переспросил: 
    - Где? Где ты родился? - Он подтвердил:
    - В Биробиджане! - Я оживился, моя цепкая память стала мысленно листать географические названия населенных пунктов далекого приамурского края.
   В 1947 году из Крыма в Биробиджан отбыл эшелон с еврейскими переселенцами и среди них были мои земляки – сверстники и друзья  детства.  Помню, мама переписывалась, ну, конечно, Амурзет! Село, в котором их поселили в Биробиджане.
     - Хаим, не приходилось ли бывать тебе в Биробиджане, в селе Амурзет? – спросил я.
   Он встрепенулся, удивленно поднял брови, и, улыбнувшись, сказал:
     - В Амурзете я родился и вырос, -  потом добавил:
     -Там и школу закончил.
     -Тогда ты, наверняка, был знаком с братьями  Изей и Мишей Центнер.  Хаим еще более удивленно раскрыл глаза:
     -Конечно.  Я даже учился с Мишей в одном классе, а Изя был старше нас на несколько лет. И мы не только учились в одной школе, мы жили в одном доме и дружили, особенно с Мишей. Их мама, тетя Поля, часто болела и мои родители, как правило, вместе со мной и моей сестрой, усаживали их за обеденный стол. Они были переселенцами, кажется из Крыма. А где ты познакомился с ними?
   - В Крыму, конечно, Я ведь тоже оттуда. Мы родились в одном селе, в котором вместе жили до и после войны, до самого их отъезда в Биробиджан.
   Тут Хаим всплеснул руками: 
   - Поразительно! Через столько лет встретить общего знакомого друзей детства!
    Мы оба, я и Хаим, были удивленны и взволнованы: наверное, существует какая-то телепатическая связь между  всеми людьми, когда их судьбы незримыми нитями связанные друг с другом, могут через годы и поколения пересечься на самых неожиданных жизненных перекрестках. 

                2

    Изя и Миша были свидетелями моего довоенного и послевоенного детства. Память вернула меня к событиям шестидесятилетней давности . Я начал вспоминать, а Хаим внимательно слушать. После освобождения Крыма от немецко - румынской оккупации, в него стали возвращаться из эвакуации многие семьи.
  В январе 1945 года, почти одновременно с нашей семьей, в Крым возвратились Евгения Центнер с сыном Семой и  Полина Центнер с сыновьями Изей и Мишей. Их мужья были родными братьями - оба погибли в 1941 году под Перекопом.
   Изя был моим сверстником, а Сема и Миша на несколько лет моложе. Поселились они одной семьей в соседнем доме. 
   Женя и Поля, еще достаточно молодые женщины, до тридцати пяти лет. Женя – небольшого роста, рыжеволосая, быстрая и необыкновенно чистоплотная. В её половине дома чистота и порядок, Сема бедно, но опрятно одет. Поля – среднего роста, темноволосая, медлительная, подслеповато щурила глаза, повседневно в неряшливой одежде. В ее половине дома беспорядок. Щинкерка( идиш) - неряха, как говорила моя бабушка.  Изя и Миша  уже с утра “замурзанные”, тоже слово моей бабушки Розы. 
    Но если отношения между золовками, мягко говоря, не всегда были безоблачными,  двоюродные братья, напротив,  были дружны и все время проводили вместе.
     Изя  темноволосый, коренастый крепыш, несколько медлительный, Миша – светловолосый, щупленький, с живыми умными глазами. Их двоюродный брат  Сема унаследовал от матери рыжие-рыжие волосы. Его  лицо, шею, руки и плечи покрывали густые веснушки.
   - Сема через сито загорал, - шутили односельчане – балагуры, а пацаны дразнили:               
   - Рыжий, рыжий, конопатый… 
   Он обижался, плакал, но никогда не лез в драку. Был спокойным, доброжелательным и послушным мальчиком, говорил писклявым голосом, боялся щекотки, извиваясь, хохотал, щурил глаза, обнаруживая длинные рыжие ресницы.

                3
               
   В то время, по понятным причинам, в каждом классе было много переростков. И эти годы остались в моей памяти, как самые голодные и холодные.
   Школьные классы зимой не отапливались. На уроках приходилось сидеть в верхней одежде и шапках- ушанках, а чтобы чернила в чернильнице не замерзали, ее надо было держать в руке и дышать на нее. 
    Тетрадей не было.Вместо них были сшитые нитками, нарезанные из газет листы, в которых приходилось писать между печатными строчками. Написанные буквы тут же замерзали, и их  можно было легко отделить от листа, кончиком пера.
    Но самое страшное - это постоянное чувство голода. В школе нам ежедневно выдавали по маленькому ломтику, не более пятидесяти граммов, черного липкого хлеба, а из дома мы приносили, если мамам удавалось достать, чекушку молока. Зачастую это был наш основной дневной рацион.
    Голод определял большинство наших поступков, иногда толкал, даже на воровство.   Как-то зимой, мы приловчились с помощью длинных проволочных прутьев, доставать через зарешеченное окно колхозной  кладовой, проросшие вялые картофелины и печь их в золе костра. Какое это было объедение! И как  хохотали мы, глядя друг на друга в измазанные пеплом лица.
     Но однажды, мы так увлеклись процессом накалывания кончиком проволоки, клубней картошки, что, потеряв бдительность, не заметили, как наши уши оказались в цепких руках председателя колхоза, хромоногого Григория Шевченко и колхозного сторожа однорукого Ивана Губаря.
    Оба они отличались крутым нравом и в то  время наводили страх на односельчан. Однажды Иван Губарь, не разобравшись, с налета,  отхлестал кнутом  мою бабушку Розу только  за то, что она, на  поле с пшеничными всходами, срывала листья с кустов лебеды, из которых варила супы и пекла лепешки…
   Бедные, бедные наши уши! Иногда мне кажется, что они до сих пор кроваво-красного цвета и горят. Но голод,  говорят, не тетка. Как-то по дороге в школу, случайно, заметили , что одна из кур бабки Хаменчихи несет свои яйца не в курятнике, а за ним в копне  сена; и пока бабка не обнаружила потайного гнезда несушки – яйца были наши.
   Помню весной, за околицей села, в балке, где после обильных весенних паводков и теплых солнечных лучей, трава начинала буйно набирать силу, мы увидели, пасущуюся на длинной привязи козу.
    В глаза бросилось ее разбухшее вымя с торчащими сосками. Было раннее утро, мы шли в школу. Нас было несколько ребят. Кому это пришло в голову, теперь уже не припомню...
Коза не сопротивлялась, только блеяла и удивленно смотрела на нас, пока мы по  очереди, словно козлята, высасывали, лёжа на спине, её густое пряное молоко.

                4

   Начальная школа, в которой мы учились, располагалась на пригорке между  нашим селом Листовое и соседним селом Журавли. 
   К школе вела проселочная дорога, которая начиналась за мельницей в низине, у  колодца с водопоем для скота. Возле него почти всегда, особенно после ливневых дождей, стояла глубокая лужа, бывшая препятствием не только для автомобильного, но и гужевого транспорта.
   На этот раз в трясине завязла бедарка, одноконная двуколка, на которой завхоз сельской больницы вез полученные на складе колхоза и в сельмаге продукты, в том числе несколько буханок хлеба. Ездок дергал за вожжи, размахивал кнутом и покрикивал:
     - Но! Но! Холера!
     Кобыла была тощая с впалыми боками и костлявым крупом. Не в силах вытащить увязшую повозку, она, споткнувшись, упала на передние ноги. После  нескольких ударов кнута по спине,  вскочила, заржала и резким рывком выдернула  бедарку из болота, из которой, неожиданно, у нас на глазах, выпала буханка хлеба.
   Возница, ничего не заметив, подстегивая лошадь кнутом и вожжами, быстро уехал.
   В оцепенении, затаив дыхание, мы смотрели, как буханка хлеба медленно погружалась в лужу и когда её накрыла мутная вода, бросив портфели, кинулись к ней и стали прямо под водой рвать её на  куски, жадно запихивая их себе в рот...
   Промокшие в прохладной глинистой воде и вымазанные в грязи, мы в этот день так и не попали в школу.

                5       

  Однако,  эти годы были не только голодными и холодными. Нашим мамам было от чего отчаиваться и жить с постоянным  чувством  страха и тревоги за нашу жизнь.
  В то время все окрестные, прилегающие к нашему селу, поля, холмы и балки были усеяны брошенными при отступлении войск неразорвавшимися снарядами, гранатами и патронами, таящими в себе смертельную опасность.
     Саперы в первую очередь обезвреживали пахотные земли, однако в соседних селах были случаи, когда во время пахоты взрывались трактора.
    Наши карманы были наполнены боевыми патронами от румынских карабинов и немецких автоматов, но предпочтение мы отдавали патронам с заостренными пулями от советских винтовок. Их удобно было вставлять в любую расщелину, на капсюль патрона нацелить острие строительной скобы и ударить по ней чем-то тяжелым - раздавался выстрел.
   Опасность представляли разрывные трассирующие пули и запалы от гранат, и,хотя они были большой редкостью, мы старались, следуя советам саперов, их избегать. Несчастный случай произошел с нашим одноклассником  Васей, у которого была кличка Ляся из-за того, что в  словах вместо буквы "ЭР" произносил букву "ЭЛ" ( клолик,  клужка. Найдя
как-то на обочине дороги, в рытвине, запал от гранаты-лимонки, он стал вертеть его в руках. Проржавевшая чека, предохраняющая запал от взрыва, выскочила, и он взорвался в руках  Ляси. Мелкими осколками  ему выбило глаз, ранив лицо и руки, на которых после заживления остались синие точки. Случай с Лясей насторожил нас, но еще больше наших мам, и во многом охладил наш интерес к взрыва-опасным предметам.
 
                6

    Рядом с нашей школой стоял полуразрушенный дом, у которого сохранилась часть стен, чердачное перекрытие и небольшой пролет черепичной кровли.
    Самой популярной игрой у нас на всех больших переменах была игра в партизан и немцев-карателей. “Партизаны” принимали оборону на чердаке, а “каратели” их окружали  и, в буквальном смысле, выбивали оттуда, настоящими камнями. Причем, “партизаны”,как правило, никогда не сдавались  и отбивались до последнего камня.
    Не трудно себе представить, как выглядели мы после таких ” баталий”, возвращаясь в свои классы, измотанные, изорванные и часто окровавленные.
    В школе, на уроках, учительница  говорила нам, что война очень скоро закончится  Победой Советского Союза, и что после войны, у нас будут настоящие школьные тетради и много  белого – пребелого хлеба.
     Прошли весенние каникулы, близилось окончание  учебного года. На просохших, после зимней распутицы и весенних паводков, проселочных  дорогах и тропинках, образовалась хрустящая суглинисто-песчаная корка, по которой приятно было ступать босыми ногами. Она была теплой, щекотала ступни, рассыпаясь под ними...
   Было безоблачное солнечное весеннее утро. Мы  шли в школу, где нас ожидали ломтики липкого хлеба.  Вдруг, увидели, как  в нашу сторону мчится на бедарке, размахивая кнутом, председатель колхоза Шевченко и, хотя никто из нас  в это утро не чувствовал за собой никакой провинности, мы, бросив портфели, стали убегать.
  - Пацаны! Пацаны! Стойте! Не бойтесь, я вас не трону, - кричал  хриплым, прокуренным голосом Шевченко. Более чем удивленно, недоверчиво озираясь, мы остановились. Шевченко, как-то весь обмяк, голос его осекся и, преодолевая, душившее горло рыдание, он тихо членораздельно произнес:
 - По-обеда! Победа! Хлопчики, вы мои дорогие! Война закончилась,– и разрыдался. До нас дошел смысл сказанного им и мы, подняв свои портфели, стали подбрасывать их, скандируя:
  -Победа! Победа! Ура! Ура! -  Справившись с рыданием, Шевченко продолжал:
  -В школу сегодня не пойдете, портфели положите  в бедарку. Показывая рукой на, пасущихся  рядом с обочиной дороги, лошадей, спросил:   
  - Кто из вас может скакать на лошади без седла и уздечки?
    Виталик Пикалов  и я почти одновременно подняли руки и прокричали:
  -Я!.. Я!
     Шевченко  соскочил из повозки на землю, прихрамывая, подошел к лошадям,  расстреножил их, и помог Виталику и мне взгромоздиться на них.
  -Скачите в дальние поля, где бригады ведут прополку, и сообщите о Победе. Пусть все возвращаются в село на митинг,- и указал, кому в какую бригаду скакать.
    Меня он послал в Белый Табор. Когда–то, еще до войны, там были птичники, отсюда  и произошло название этого места. И, хотя от  них остались одни руины, прилегающие к ним поля, остались Белым Табором. Располагались они на расстоянии примерно пяти километров от села.
  Прижавшись босыми ногами к бокам лошади, ухватившись руками за гриву и, пригнув голову, я, пустив коня вскачь, напрямик, минуя проселочные дороги, распугивая птиц, поскакал в сторону Белого Табора. Сердце мое ликовало: Победа! Конец войны, о которой я знал не  понаслышке. Семилетним мальчишкой мне пришлось пережить все тяготы эвакуации, массированные бомбежки на Керченской переправе, в городах Анапе и  Новороссийске, пулеметные обстрелы с бреющих полетов немецких самолетов на Таманском полуострове, видеть смерть и увечья, и самому находиться на миг от гибели.
     Увидев меня, скачущим на лошади, женщины, занятые  прополкой кукурузных грядок,  перестали работать, с недоумением и тревогой смотрели на меня, (а вдруг кому-то пришла  похоронка с фронта или что-то случилось с чьим-то сыном?)
   Спешив лошадь, рядом с бачком с питьевой водой и  шалашом, в котором  колхозницы оставляли свои узелки с нехитрой едой, я, не слезая с коня, громко прокричал:
  - Война окончилась! Победа ! Всем возвращаться в село на митинг!
     На мгновение женщины замерли. Потом началось невообразимое: они стащили меня с лошади, начали обнимать, целовать и качать, подбрасывая вверх. Затем:  одни,  ликуя  и  размахивая руками, выкрикивали здравицы в честь Сталина, другие тихо плакали, а третьи, потерявшие на войне  родных,  не рыдали, а истошно выли, раздирая  свои лица в кровь.
    Звеньевая  Клава Тубольцева, вытерев слезы, сняла  с головы красную косынку, привязала ее к цапке и, подняв ее, как флаг, высоко над головой,сказала:
   -Победа, бабоньки ! Победа! Айда, в село на митинг, и запела:
  - Распрягайте, хлопцi, коней... 
   И женщины, вначале нестройно, но с каждым куплетом более дружно, подхватили песню …
   К вечеру, после митинга, закололи поросенка. Накрыли столы. И всю ночь, напролет, до утра, все  село, от мала до велика, веселилось и праздновало…

                Глава вторая
               
                1


      Осенью 1945 года дедушка Абрам во  дворе нашего дома  сложил русскую печку, в которой бабушка Роза стала выпекать большие караваи белого душистого хлеба.
     На нашем  подворье появились корова Нарциска, куры, гуси и кролики.
     В школе нам выдали новые учебники и настоящие тетради. В село возвращались, оставшиеся в живых, демобилизованные из армии мужчины.
    Жизнь постепенно налаживалась. Но прошло два года, и, разразившаяся в 1947 году страшная засуха, полностью уничтожила урожай, породив небывалый в послевоенный период голод.
     Сложившееся тяжелое положение стимулировало решение большинства еврейских семей Крыма откликнуться на призыв Советского правительства о переселении  в Еврейскую Автономную область. Из нашего села в Биробиджан уехали  семьи сапожника Смыкуна и кузнеца Шамиса. Вместе с ними уехала Полина Центнер с сыновьями Изей и Мишей, а   Евгения Центнер с сыном Семой  решила остаться, и потом, всю  жизнь, не могла себе этого простить…

                2

      Не проронив до сих пор ни слова, понуро наклонив голову, Хаим внимательно слушал мой рассказ и как-то тихо вдруг вмешался:
      -Да! Выпало на вашу долю. К счастью, ни во время войны, ни после нее, нам в Биробиджане не пришлось такого испытать. – Он вздохнул, повернулся в мою сторону:
    - Очень смутно помню, как прочитав письмо из Крыма, тетя Поля,  Изя и Миша плакали навзрыд. Что на самом деле тогда произошло?
     -Это случилось, кажется в 1950 году, в самом конце учебного года, когда я заканчивал шестой класс. Мне было пятнадцать с половиной лет. К тому времени в нашем селе открылась семилетняя школа. Разместилась она в приспособленном, бывшем двухэтажном  коммунарском доме. В ней учились дети большинства окрестных сел.
   В тот день я с одноклассницей Лидой Спиренко после обеда вернулись в школу готовить  школьную стенгазету: Лида рисовала, а я переписывал заметки и сочинял стихи.
   Ближе к вечеру мы услышали далекий глухой взрыв. Подбежав к окну углового класса на втором этаже, мы увидели вдали, у самой линии горизонта, тающий в небе дымок.  Потом выяснилось, что кто-то еще слышал этот взрыв, но никто не придал ему значения, зная, что в соседнем селе Кутур, где добывался камень- ракушечник, при   разработке новых карьеров, иногда использовались толовые шашки.
     Поздно вечером к нам домой  пришла, живущая по-соседски, встревоженная тетя Женя Центнер:
     - Уже ночь на дворе, а Сема до сих пор не вернулся домой. Я уже не знаю, что думать. После школы он пришел, покушал и сказал, что пойдет поиграть с ребятами.
     - Не волнуйся,- пыталась успокоить ее моя бабушка Роза, - заигрался с друзьями. Прибежит. Вспомни Женя, сколько раз, еще совсем недавно, я бегала по всему селу, разыскивая его, - бабушка с теплотой и укоризной посмотрела в мою сторону:
    - А ты, сегодня после школы видел Сему?
    - После уроков мы вместе шли  домой, но после обеда я его не встречал.
И вдруг, я вспомнил о взрыве, который мы слышали перед вечером, и потупил глаза. Сердце матери что-то почувствовало:
    - Ты что-то знаешь и не хочешь говорить.
     -Нет! Нет! Тетя Женя. Вам показалось!
   Вскоре пришла с работы моя мама, и  тоже начала успокаивать ее:
     - Сейчас пробежимся вместе по селу и обязательно  найдем его у кого-нибудь из друзей.
       Поиски ничего не дали: Сему после школы никто не видел. У Жени началась истерика. Ко мне все время возвращались мысли о прозвучащем взрыве, но я старался отгонять их от себя. "Не может быть,– размышлял я. Сема всегда был очень осторожным и, в отличие от нас, никогда не держал в руках, даже стреляной гильзы от патрона .
   Ближе к ночи поиску Сёмы  подключился председатель колхоза  Леонид Самойлович
Могилевский. На колхозной полуторке он объехал все соседние села, надеясь найти его у кого- нибудь из одноклассников. Зная любовь сельских ребят ходить вместе с конюхами в ночное, по пути  подъехал к полю, на котором паслись лошади, затем, с ночным сторожем скотного двора, проверил силосные башни.
  Убедившись, что Семы нигде нет, Леонид Самойлович, уже в полночь сообщил  о случившемся участковому уполномоченному милиционеру лейтенанту Надолину, живущему в соседнем селе Кущи.
   Этой ночью в нашем доме не гасили свет - никто не ложился спать. Тетя Женя вся извелась от рыданий, бабушка давала ей валерьянку. Я тоже не мог сомкнуть глаз: мысли о взрыве, тревожные догадки и сомнения не давали мне уснуть. "Сема один куда-либо уйти не мог,- размышлял я,- но где, же он, если все его одноклассники и приятели дома?


                3

 Еще до рассвета приехал участковый, лейтенант Надолин . Вместе с председателем  Могилевским они зашли к нам домой поговорить с тетей Женей.
   Взглянув на  них, я невольно улыбнулся: оба высокого роста, но какие разные. Могилевский-крепко сбитый, косая сажень в плечах, широкогрудый, с крупными чертами лица, с бычьей шеей и большими руками-лапами. Надолин, напротив, узкий в плечах, с хилой грудью, морщинистым лицом, тонкой шеей и сухопарыми в прожилках руками. Милицейский китель висела на нем как на вешалке. Когда они заговорили, я не удержавшись, прыснул от смеха. Здоровяк Могилевский говорил высоким тенорком, а тщедушный Надолин - хриплым прокуренным  басом. Он спросил  тетю Женю:   
   - С кем из мальчишек-односгльчан больше всего дружит  ваш сын?
   Глотая слезы, она ответила, что после отъезда в Биробиджан двоюродных братьев по которыми он очень скучает, близкого друга, как ей кажется, у Семы пока нет. Он общительный мальчик и играет со всеми своими школьными товарищами.
  - Надо с ними поговорить,- вмешался Могилевский.  Не может такого  быть, чтобы никто из них ничего не знал и  не видел Сему после школы.
    Надолин снова обратился к Жене:
   -Вот вы сказали, что Сема очень скучает по  братьям, а он никогда не просил вас поехать к ним?
   - Просил, и не один раз. Я ему обещала, что когда–нибудь, поедем к ним в гости,- и снова разрыдалась.
    - Успокойся, Женя,- Могилевский обнял ее за плечи,- Найдем мы твоего парнишку.
.   - Как ты думаешь, Леонид Самойлович,- размышлял Надолин, закуривая во дворе.
    - Не могла прийти в голову нашему сорванцу мысль, самостоятельно поехать к братьям?
В этом возрасте от них можно всего ожидать. А что если он сейчас на железнодорожной станции в райцентре пытается сесть на проходящий поезд или спит на скамье в зале ожидания.
   - Не думаю. Насколько я его знаю, он на это не решится.
   - Тем не менее, надо позвонить в линейное отделение милиции: пусть проверят.

                4

      Перекличкой голосистых петухов начинался рассвет, в небе таяли звезды, вдоль балки низко стелился туман, воздух был напоен терпким запахом полыни и скошенных трав.
       По деревенской улице, размахивая  длинным хлыстом, издающим короткие хлесткие хлопки, шел  пастух. Выходящие из каждого двора  коровы, шли на привычные звуки хлопков, собираясь в стадо.
   Пастуха звали Василием Мальченко, а мы называли его Муму. Своим богатырским ростом, статью, повадками и, прежде всего, большим дефектом речи, оннапоминал нам тургеневского Герасима. Видимо у него не было полной потери слуха,он воспринимал и осмысливал слова собеседника, знал имена односельчан, но произносил их сквозь невнятное мычание с большим  трудом.
   Увидев его, Могилевский предложил:
     -Надо спросить пастуха, возможно, он вчера видел  Сему с кем – либо из деревенских пацанов.
     Остановив Василия, и, глядя прямо ему в глаза, он, членораздельно произнося слова, спросил:
    - Ты слышал о том, что со вчерашнего вечера не могут  найти Сему Центнер?
     Василий отрицательно покачал головой и, положив ее на ладонь руки, показал, что спал.
    - Может быть, ты видел его вчера после обеда с кем – либо из пацанов.
     Василий оживился и уверенно, кивая головой, буквально выдавил:
    - Ммм-дда!
    -   Да! Где? И с кем ?
    -  Ммм-ддо-до –ро-га Бба- аа- раш.
    -  Дорога на Бараш?- Василий утвердительно кивнул головой.
    -Сколько их было и кто, кроме Семы?
    Василий показал три пальца и, хмуря брови, пытался назвать фамилии:
    - Ммм- гыи-гыи-глоо-тто-ов.
    -Глотов! – воскликнул Могилевский, - Ай! Да Вася - Муму! Молодец,- и похлопал его по плечу:
    -Остальное мы узнаем у Глотова,- подключился Надолин,- Ну, Леонид Самойлович,
тебе бы сыщиком работать.
    Мать Глотова встретила Надолина и Могилевского, входящих во двор, настороженно.
    - Ты, слышала?- обратился к ней Могилевский,- Сема Центнер не ночевал сегодня дома.
    -Да, конечно. Вчера поздно вечером к нам приходила его мама с Маней Березовской.
     -А сын в это время был уже дома?
     - Да .Он пришел домой очень рано, сказал, что болит голова, отказался ужинать и лег спать, а когда его разбудили, ответил, что не знает, где Сема.
     -Вам придется его еще раз разбудить, - сказал Надолин, - нам надо задать ему несколько вопросов.
     Мать Глотова недовольно пожала плечами:
    - А что ребенок может знать? Входите в дом, там и поговорите с ним.
     Глотов тер кулаками сонные глаза, переминаясь босыми ногами с ноги на ногу.
    - Скажи, герой, с кем ты вчера после обеда шел по дороге в сторону Бараша?
     Глотов, встрепенулся, сглотнул слюну и, потупив глаза, ответил:
    - С Петруниным и Центнером
    -Так! А в  село вы вернулись вместе?
    -Да. Только у меня разболелась голова, и я сразу пошел домой, - как заученными фразами ответил Глотов.
    - А куда пошли Петрунин и Центнер ты, конечно, не знаешь? – подсказал ему Надолин.
    -Не знаю, - не очень уверенно ответил Глотов, отведя взгляд в сторону, и зевнул.
    "Что- то он явно не договаривает", - подумал, нахмурившись, Надолин:
    - Ладно. Пойдем, спросим Петрунина. Может быть, у него память получше, - сказал Надолин, пристально вглядываясь в лицо Глотова. Тот не выдержав взгляда,  весь съежился и вспотел.
     - Почти уверен,  Глотов что–то скрывает, - обратился Надолин к Могилнвскому,
когда они шли по улице к дому Петруниных, где их встретила  пронзительным лаем
дворовая собака.
    - Пелагея, угомони своего пса, - сказал Могилевский, вышедшей им  навстречу из сарая, матери Петрунина.
    - Колька твой дома?
    - Дома. А где же еще ему быть в такую рань? Спит, к утру только и успокоился, а всю ночь метался, что–то бормотал, думала, заболел.
    - А вот Сема Центнер дома не ночевал, - продолжал Могилевский.
    - Да, знаю. Вчера поздно заходили  к нам Женя с Маней. Горе–то, какое... А чего вы к нам пришли так рано?
    - Нам стало известно, что вчера после обеда видели Сему в компании вашего сына и Глотова,- подключился к разговору Надолин,- возможно он знает, куда пошел Сема.
    - Ох, этот Глотов,- Пелагея всплеснула руками,- сколько раз говорила своему: не дружи с ним, к добру это не приведет. Хулиганистый он. Сейчас разбужу, входите в дом.
    Увидев Надолина в милицейской форме, Колька Петрунин, всхлипывая, испуганно заморгал.
    -Ты чего, парень так испугался? - прищурившись, спросил Надолин.
    -Я..Я, - пытался что- то сказать Петрунин и вдруг начал икать.
    -Господи ты, Боже, мой,-запричитала Пелагея, - сыночек, ты часом не заболел, попей водички.
     Дрожащими руками, Петрунин поднес стакан с водой к губам. Не в силах глотнуть из него,  застучав зубами об его кромку, прижался к матери, плечи его вздрагивали.
   - Знаешь, сынок, Семушка Центнер с вечера  до сих пор не пришел домой, говорят,    вчера после обеда он гулял с тобой и Глотовым, может быть, ты видел, куда он пошел? 
    Пелагея почувствовала, как он вздрогнул и весь напрягся, она погладила его волосы:
   - Скажи, дяде милиционеру, если знаешь.
    Он еще сильнее прижался к ней.
   - Ну, так знаешь или не знаешь?- тихо спросил Надолин.
    Петрунин, отпрянув от матери, как–то неопределенно закивал головой, вначале робко  утвердительно, а потом быстро-быстро отрицательно.
    - Вас троих: тебя, Глотова и Сему видели, когда вы шли по дороге в сторону Бараша.
Обратно вы вернулись вместе, втроем?
      Колька отрицательно кивнул головой.
    - Нет? А Глотов нам сказал, что вы вернулись вместе.
      Петрунин снова закивал головой
    - Послушай, парень,- Надолин, слегка повысил голос,- ты же не немой. Ну-ка, скажи мне внятно: кто вернулся в село? Ну! Я жду.
     Всхлипывая и заикаясь, он выдохнул:
    - Гло-отов и..и я.
    - А куда делся Центнер?
     У Петрунина в два ручья потекли слезы. Он снова прижался к матери и, глотая слезы, прерывисто выговорил:
     - Когда разорвался снаряд, Сема упал на землю, а мы с Глотовым испугались и убежали.
     -Что!? Какой снаряд? Откуда он взялся?– побледнев, почти одновременно прокричали Надолин и  Могилевский, а Пелагея, отпрянув от сына, стала безжизненно валиться набок.
     Надолин успел ее подхватить и посадить на табуретку, Могилевский прыснул ей в лицо воды. Придя в себя, она, заламывая руки, глядя на сына, хрипло проговорила:
     - Как же вы могли бросить на ночь в степи одного Сему и никому не сказать, ироды,
может быть, он лежит там покалеченный, - и, размахнувшись, хотела дать сыну оплеуху, но Надолин перехватил ее руку:
     -Сейчас не время, пусть быстро одевается, поедет с нами и покажет место, где взорвался снаряд и остался лежать Сема.
     -Леонид Самойлович,- обратился он к Могилевскому,- я на мотоцикле быстро смотаюсь в больницу и захвачу врача или фельдшера, а ты посади в машину Петрунина и Глотова. Встречаемся через полчаса на окраине села у дороги на  Бараш,- и, обращаясь к Пелагее:
   - Держите, себя в руках и, пока, прошу вас до нашего возвращения, никому ничего не говорить, - Пелагея, опухшая от слез, молча, кивнула и перекрестилась. 

                5


   Однако, тревожное известие об исчезновении Семы Центнера уже облетело все наше небольшое село. Не стало секретом и расследование участкового милиционера Надолина.
   Со своим другом и одноклассником Виталиком Пикаловым  выгнав коров, мы сидели возле моего дома и обменивались догадками и предположениями. Проезжая мимо, увидев нас, Могилевский обратился к нам:
  -Ну- ка, комсомольцы (нас только недавно приняли в комсомол), - садитесь в машину, поедем искать Сему, смотрите, чтобы по дороге Глотов не подрался с Петруниным.
   Когда я увидел, что мы едем по дороге на Бараш, у меня упало сердце:
   "Неужели, прогремевший  вчера взрыв связан с исчезновением Семы. Много, много
раз и не один год, играя в "казаки- разбойники”, мы бегали по этой дороге в заброшенное
татарское село Бараш.. Спустя  пять лет после окончания войны - что там могло взорваться?"
  Колька Петрунин всю дорогу всхлипывал, а Петька Глотов искоса злобно смотрел на него и, вдруг, заерзав, показывая рукой влево от дороги, тихо произнес:
    -  Вот там.
    Виталик постучал рукой по кабине, шофер притормозив, остановил машину Мы с Виталиком первыми соскочили из кузова машины на землю и побежали туда, куда показал Глотов, следом за нами бежали Могилевский, Надолин, фельдшер и шофер Сашка Кратько, держа за руки Петьку и Кольку. 


                6

    Было раннее утро. За линией горизонта, отбрасывая косые лучи, поднимался солнечный шар, небо было сероголубым и безоблачным, просыпаясь, щебетали птицы…
    Увидев Сёму, мы остановились и замерли.
    Он лежал на спине, его рот и ноздри были забиты землей и травой, на пальцах рук не было ногтей, они были изодраны до костей, обе штанины с многочисленными дырами были мокрыми от впитанной крови, в, остановившемся взгляде, широко открытых глаз с длинными рыжими ресницами, застыл ужас.
     Быстро наклонившись, фельдшер, положив пальцы на сонную артерию, пытался нащупать пульс. Приподняв веко, заглянул в глаз, затем, глубоко вздохнув, легким движением пальцев правой руки, закрыл оба глаза, накрыл лицо Семы  марлевой салфеткой, и выпрямился.
  Сема был мертв,  его тело еще не успело застыть, он умер несколько часов  назад.
  Надолин,  бледный как  стена, дрожащими руками никак не мог прикурить папиросу, Могилевский, тяжело дыша, своими огромными ручищами тер виски, на его переносице и верхней губе выступили обильные капельки пота.
    Я стоял, как вкопанный, боясь пошевелиться, и, не моргая, смотрел на лежащего Сему. Внутри у меня, что-то оборвалось. Виталик, отвернувшись, уткнулся  мне грудь, его плечи вздрагивали. 
     Наконец, прикурив и, глубоко, затянувшись, Надолин, скорбно качая головой, тихо произнес:
   -Эх, ребята! Ребята. Что же вы натворили? Почему с вечера никому не рассказали о взрыве.
    При этих словах, Глотов и Петрунин, заголосив в два голоса, начали вырываться из цепких рук Сашки Кратько, а мы с Виталиком, как по команде, бросились на них с кулаками. Однако Надолин и Могилевский успели нас остановить:
   -  Только без  рукоприкладства. Тем более Сему этим не вернешь. А кто виноват – разберемся. Надо осмотреть местность...
    Подойдя к свежей, не очень глубокой воронке, Надолин предположил, что здесь могли взорваться, либо минометный снаряд малого калибра, либо противотанковая граната.
   - А вот где вы их нашли – постарайтесь, вспомнить - обратился он к Глотову и Петрунину.
   Они, всхлипывая, перебивая друг друга, рассказали, что рядом с обочиной  дороги, возле деревни Бараш, случайно увидели торчащую из-под земли рукоятку гранаты. Осторожно вытащили ее и на обратном пути по очереди несли.
  Потом Глотов предложил поиграть в настоящую войну и взорвать немецкий танк. Петрунин и Центнер отказались. Глотов назвал их трусами и сказал, чтобы они отбежали подальше от него, и сильно размахнувшись, бросил гранату навстречу  “танку”.
     Пролетев  несколько метров, граната упала и не взорвалась. Следующим бросал Петрунин. Произошло то же самое. И, наконец, бросает Сёма…
    Теперь он лежит в зарослях  полыни. Шелковистые пряди ковыля  сплелись с его рыжими волосами. А рядом, на месте каменистой  целины, опутанной прочными, как проволока, корневищами сорной травы-чушки, осталась   выбитая, как-будто фрезой, голая земля, на которой он, цепляясь за жизнь, ночью один, истекая кровью, плакал от боли и страха и, наверное, звал маму,  бился о землю головой, руками, ногами и грыз ее зубами …
    Судмедэкспертиза установила, что ни одно из полученных Семой ранений, не было смертельным. Он умер от потери крови. Окажи ему своевременную
медицинскую помощь, он остался бы, жив.
   И поэтому не только убитая горем мать Семы, но все односельчане и школьные товарищи так и не смогли простить Глотову и Петрунину их трусливого предательства. Даже, если допустить, что испугавшись, они побоялись нести раненного товарища, но сообщить о случившемся, любому взрослому человеку или его матери в тот же час, двенадцатилетние подростки могли догадаться.
   Зловещую роль сыграл Глотов, приказавший Петрунину, молчать. Сверстники не раз  кулаками сводили с ними счеты и, не, выдержав постоянного общего немого укора, обе семьи вскоре переехали.

                7
               
     Даже по прошествии стольких лет, рассказывая Хаиму подробности давней трагедии, я
не смог остаться безучастным и разволновался. У меня пересохло в горле. Хаим понуро, склонив голову, смотрел в одну точку. Я помолчал, глотнул воды:
    - А как складывалась жизнь  Изи и Миши в Биробиджане?
    - Я уже говорил, что их мама часто  болела, много раз лежала в больнице, и им самим, приходилось вести свое хозяйство. Правда, мои родители, чем могли, старались им помочь. Надо отдать  должное, братья были очень дружные, и многое умели делать сами.
     Изя, например, рано научился .готовить еду. Кстати, колхоз помогал им продуктами.
     После Крыма им нелегко было приспособиться к суровым условиям Приамурья, особенно, зимой, но они довольно быстро акклиматизировались и очень скоро научились кататься на коньках и ходить на  лыжах. Как они сами говорили, после жизни в степных районах Крыма, живописная природа Дальнего Востока им казалась сказкой.
    Амурзет расположен на высоком берегу Амура, который, особенно, в половодье  производил на них неизгладимое впечатление. Миша часами заглядывался на его бурное течение и это, наверное, во многом определило выбор его профессии в будущем.
   Братья хорошо учились в школе, особенно Миша. Когда умерла их мама, они ещё оба были школьниками - Миша в седьмом классе, а Изя в восьмом. Мишу хотели  определить  в детский дом, но Изя воспротивился этому решению. Правление колхоза поддержали его.
Ему было 17 лет. Он оставил школу и начал работать в колхозе помощником тракториста, а через год трактористом.
   В 1955 году,- продолжал рассказывать Хаим,-  мы с Мишей получили аттестаты зрелости, и в этом же году Миша был призван на флот, а после окончания службы поступил в Высшее военно-морское училище во Владивостоке. Ну,а я после школы поступил  в Хабаровский строительный институт. Спустя год, наша семья переехала в Ташкент и со второго курса я уже учился в Ташкентском институте. Так наши дороги разошлись и постепенно мы потеряли друг друга из вида. Хаим вытер со лба испарину и, тяжело вздохнув, сказал:
     - Интересно было бы  узнать, как сложилась их судьба?
   Он снова глубоко вздохнул.
   Последнее время его мучила одышка, у него были плохие анализы, ему предлагали сделать центур, но он отказывался и расспрашивал меня, что это за процедура и как я
перенес ее и операцию на открытом сердце, которая возможно ему предстоит…
    Через два дня у нас опять совпадали смены, и я, пообещал рассказать ему о своих встречах с Изей и Мишей...
   Но Хаиму так и не суждено было  об этом услышать:
вечером, накануне выхода на работу, он скоропостижно скончался, сидя в кресле возле телевизора…

                ГЛАВА ТРЕТЬЯ

                1


      В конце семидесятых годов, летом, ближе к вечеру, постучали в дверь моей симферопольской коммунальной квартиры.
     На пороге стояли двое, на первый взгляд,  незнакомых  мужчин, средних лет. Один из них морской офицер, как я заметил, капитан второго ранга, моложавый, выше среднего роста, подтянутый, светловолосый и голубоглазый, с правильными, я бы сказал, утонченными чертами лица. Другой, постарше, в  рубахе с короткими рукавами и светлых чесучовых  брюках: коренастый, широкоскулый, с ямочкой в бодбородке, с коротко постриженными темными волосами, с проседью и с большими залысинами...
   В моих глазах они прочли недоуменный немой вопрос:
    - Не узнаешь? Не узнаешь, друзей детства,- срывающимся голосом проговорил старший и глаза его стали влажными.
   Меня как будто пронзило током и, уже в следующее мгновение, я увидел в них такие знакомые и близкие с детства  черты:
    - Изя! Миша! – мы обнялись. Ни я, ни Изя не смогли сдержать слез. Мы не виделись более тридцати лет. Придя в себя, я развел руками:
    - Вот это сюрприз! Какими судьбами! Как вы меня нашли?
    - Мы приехали к тете Жене, - ответил Миша.- Она одинокая, постарела. Может быть, мы ее уговорим поехать с нами: ко мне в Хабаровск или к Изе в Биробиджан. Она дала нам твой адрес…
    Ужинали мы в ресторане – смотрели друг на друга и не могли насмотреться, говорили, говорили и не могли наговориться, и каждый из нас, поддерживая разговор, начинал со слов:
    - А, вы, помните?…, А ты, помнишь? - 
    Нам было что вспомнить.
    Раздобрев после нескольких тостов, Изя обнимая меня, вдруг сказал:
   -Мы почему- то были уверенны, что ты станешь профессиональным музыкантом.
    Я повел плечами.
    - А что? -продолжал Изя. -Разве не ты первым в нашем селе после войны, начал играть.по слуху на мандолине и гармошке? Уважаю и хвалю.
     - Ладно, ладно, вы тоже не лыком шиты. Миша вот морской офицер, капитан второго ранга, наверное, уже командир корабля.
    - Штурман, - уточнил Миша.
    - Тоже не слабо. А ты Изя, уже наверняка, председатель колхоза.
    - Главный инженер МТС района.
    -Вот за это надо выпить, - предложил я. - За то, что мы, родившись в глухой деревне, пережив войну, не потерялись в этой жизни и чего – то добились...
    -Ну, хотя бы в трех словах,- продолжал я, слегка захмелев, - Расскажите, ребята, как вы дошли до жизни такой. Шучу, конечно.
    Пригубив стопку и, вытерев салфеткой рот, Изя начал рассказывать:
     - Когда умерла мама, Мишу хотели забрать в детский дом. Чтобы этого не случилось, я бросил школу и пошел работать в колхоз. Нам было очень тяжело, но надо было выживать.
    Во многом нам помогал колхоз и, особенно, семья, живущая по соседству. Я старался сделать все, чтобы Миша закончил десятилетку и что, правда, то, правда, несмотря на трудности, учился он хорошо и после окончания школы и службы на флоте успешно сдал экзамены в Высшее военно- орское училище.
   -А вот, когда я уже учился в училище,- добавил Миша,- то настоял на том, чтобы Изя 
поступил в школу рабочей молодежи и получил аттестат зрелости. И так совпало, что в год окончания мною училища, Изя поступил  на заочное отделение  Хабаровского сельхозинститута на факультет механизации сельского хозяйства.
    - Вот такие наши университеты – подытожил рассказ Изя.
    Я смотрел на них с восхищением и гордостью. Выпавшие на их долю тяжелые испытания  и лишения не надломили их. Помогли целеустремленность, дружба и взаимная братская поддержка.


                2

     Память воскресила далекие послевоенные годы,я вспомнил тех “замурзанных,” вечно голодных, подростков и добродушное в конопушках лицо их двоюродного брата
Семы. В сердце что-то кольнуло, я едва сдержал слезы. Изя и Миша, интуитивно это почувствовали Не сговариваясь, предложили, молча помянуть Сему
   Спустя минуту братья попросили меня рассказать им об известных мне подробностях трагической гибели Семы.
    - Мы бы очень хотели,– добавил Миша,- Положить цветы на его могилу и увидеть место его гибели.
    - Ну и, конечно,- продолжил Изя, - побывать в “Войо- Ново” -селе, в котором мы родились, увидеть дом, в котором жили, и друзей детства.
    -И мы были бы тебе очень благодарны,- сказал Миша,- если бы ты смог поехать вместе с нами.
    -Конечно, друзья! И даже на моей машине,- ответил я.
    Назавтра, ранним утром , мой старенький серо–голубой “Москвич 412”, уже бодро катил по узкой евпаторийской трассе в сторону города Саки. Сорок пять минут пути, и мы сворачиваем на дорогу, которая ведет в село Лесновка. На его окраине, рядом со скотным  двором, расположилось небольшое, теперь уже  полузаброшенное,  кладбище, на котором раньше хоронили  евреев и “субботников". Возведенный когда–то вокруг погоста забор из камня ракушечника со временем засыпало землей, образовав  своеобразный земляной вал. Вокруг все заросло высокой сорной травой.
  Надгробья многих могил были разрушены. Сохранились лишь те, которые за высокими железными оградками. Каждый год я приезжаю на это кладбище, где  похоронены мои дедушка Абрам и бабушка Роза, а напротив, чуть правее,  могила Семы Центнер.
    - Мы очень тяжело пережили смерть Семы,- вспоминает Изя,- Мы его очень любили, скучали по  нему и вообще, после мамы, он был единственным близким нам человеком.
     -Он был очень добрым мальчиком,- добавил Миша, - Интересно, мы с ним  никогда не ссорились.
     - Судьба, -заключил я. Если бы они тогда уехали вместе с вами… Тетя Женя до сих пор не может себе этого простить... Ну что, едем в “ Войо – Ново”.Сейчас это Листовое.

                3
               
   Проселочными дорогами, поднимая придорожную пыль, проезжая знакомые с детства окрестные села, минуя сады и виноградники, въезжаем на последний пригорок, с высоты которого открывается панорама нашего родного села.
   Каждый раз, подъезжая к этому месту, я испытываю особое волнение. Это моя родина и моя колыбель. Наверное, понятие "отчий дом" – для меня не пустой звук .Здесь я впервые увидел мир и сделал первые шаги.
     - Вот она наша малая родина, -сказал я, волнуясь и увидел, как потеплели глаза у Изи и Миши.
   - Но мы ничего не узнаем,- почти одновременно сказали они
   - Когда мы уезжали, в селе не было ни одного дерева, а теперь все утопает в зелени.
   -  Вы забыли, одно дерево  все-таки было: вишня–дичка, возле крыльца дома
Решетниковых...
   - Вода, все решила вода. Видите, на пригорке водонапорная башня.
А тогда на все село был один колодец. Сколько ведер воды пришлось перетаскать на коромысле, а теперь в каждом дворе водопровод...  Изя, ты постарше, помнишь тот колодец?
    - Что–то припоминаю, кажется, он был за мельницей, и там всегда была большая лужа.
    -Совершенно верно, наша знаменитая  войоновская  лужа.
    -А ты, помнишь, как мы в этой луже рвали на куски буханку хлеба?
    -Как это можно забыть. А, вы помните, как вы, все трое Центнеров, наелись шелухи от проса, и вам распирало  животы, а освободится, вы не могли и от боли орали за нашим домом на все село, как резанные, и моя бабушка Роза вас спасала.
    - Я очень хорошо помню бабушку Розу,- сказал Миша,- Помню ее сдобные коржики с маком в дырочках.
    - И пышные оладушки,- дополнил Изя,- Которыми она нас часто угощала. Что–то не могу определить, где дом, в котором мы жили?.
    -Сейчас мы  к нему подъедем.
   Новые пристройки, застекленные веранды, обвитые вьющимися  цветами, изменили облик домов до неузнаваемости. Каким– то шестым чувством безошибочно останавливаю машину напротив своего дома
    - Изя и Миша, в этом доме жил я, а сразу за ним дом, в котором жили вы. Сейчас в них живут незнакомые люди. Через улицу, напротив, жила Лида Спиренко и семья сапожника Смыкуна.
    Из дворов начали выглядывать жители домов и рассматривать нас с, присущей обитателям деревень непосредственностью. Мы им рассказали, что мы родом отсюда и  когда–то жили в этих домах. В это время проходившая мимо нас пожилая женщина небольшого роста, рыжеволосая с сединой, с морщинистым лицом, покрытым густыми веснушками, вдруг,  всплеснула руками, а затем прижав их к груди ,воскликнула:
    - Боже, мой! Неужели это ты?
     Я сразу узнал её: Надю Ивасюк, Рыжую Надю, в отрочестве влюбленную в меня.
    - Я, Надя! Я, - Мы обнялись и расцеловались,- А  их, ты не узнаешь?
     Она переводила взгляд с одного на другого и отрицательно качала головой.
    - А, вы ее? Миша, вы же учились в одном классе!
      У Нади в глазах промелькнула догадка:
    - Да, Надя! Да. Это братья  Центнеры, Изя и Миша. В 1948 году они уехали в Биробиджан. Помнишь их двоюродного брата Сему, который погиб. Сегодня мы навестили его могилу, а сейчас они хотят увидеть место его гибели. Было бы неплохо, если бы с нами поехал Виталик Пикалов. Думаю, он лучше меня запомнил это место.
     -Вам повезло, он сегодня, наверное, выходной. Я проходила и видела, как он копался в своем огороде.

                4               
   
    Увидев меня, Виталик обрадовался, но не очень удивился. Когда я купил машину, то  хоть раз в год к нему заезжал, иногда с женой и сыном. Даже с ночевкой.
   Мы обнялись. Изе и Мише он пожал руки и представился:
    - Виталий.
    - И ты не узнаешь друзей детства,- Изя развел руками.
    Виталик недоуменно, прищурив глаза, рассматривая то одного, то другого, признался:
    -Не узнаю, но, кажется, догадываюсь: Центнеры, Изя и Миша,- и начал хлопать каждого по плечу натруженными руками.
    - Ну, и ручища, - изумился Изя, обнимая Виталика.
    - Землепашец–механизатор.
    - Значит мы коллеги.
    -  А Миша – морской офицер.
    -  Ух, ты такой молодой, и уже капитан второго ранга,- Виталик обнял Мишу:
    -  Ну, ты, я думаю, меня не помнишь,- Миша признался:
    -  Очень смутно, я же лет на семь моложе.
    -  Ребята, эту встречу надо обмыть, а как же иначе, тем более как раз обеденное время. Жаль Надя с  дочерьми Ларисой и Ириной поехали в райцентр навестить бабушку в больнице. Ну, ничего, мы сейчас сами что-нибудь сварганим.
   Через мгновенье на столе под навесом появились сорванные с грядки помидоры, огурцы и зеленый лук. На летней кухне, на газовой плите на большой сковороде заскворчала
яичница – глазунья. Из погреба были принесены соленья, большой бутыль самогона – крепача и графин сухого виноградного вина собственного производства. Изя поставил на стол бутылку  "Столичной", и положил палку сырокопченой колбасы, а я большую коробку шоколадных  конфет – ассорти. Выпили за встречу, я пригубил  вина.
     Виталик разгорячился:
     - Как хорошо, что вы приехали. В нашей унылой и однообразной повседневной жизни такой неожиданный и приятный сюрприз. Кто мог подумать, что через тридцать с лишним лет, нам доведется снова увидеться. Я смотрю на вас и вспоминаю  наше детство.
Помните, как мы тайком таскали яйца у бабы Хаменчихи? Вон ее дом, она недавно умерла.
      - А картошку из колхозной кладовой, - досказал я.
      - Пока мы ее нанизывали на проволочные прутья, - перебил Виталик, - Изя всегда стоял на шухере, а один раз зазевался. Я думал, однорукий Иван Губарь оторвет мне уши.
До самой смерти он охранял сады, виноградники и баштаны. К ним боялись приблизиться
зная, что ему ничего не стоит пристрелить человека.
     -Виталик, а ты помнишь, как ты меня однажды чуть не пристрелил?
     - Лучше об этом не вспоминать.
     - А что произошло? - поинтересовался Миша,- расскажите.
     - У Жоры, старшего брата Виталика, было одноствольное охотничье ружье–шомполка, особенностью которого было отсутствие к нему патронов. Их роль выполнял, непосредственно, сам ствол ружья, в который с помощью шомпола укладывался боезапас. После каждого выстрела эти операции приходилось быстро повторять. Как–то мы нашли ржавую банку от американской тушенки. В отдалении от дома поставили ее  на камень вместо мишени и, по очереди стреляя из ружья, старались в неё попасть. Иногда это удавалось, чаще нет. Вдруг произошла осечка и ружье не выстрелило. Виталик несколько раз взводил курок и каждый раз была осечка. Неожиданно он направил ствол ружья в мою сторону и прокричал:
    - Фриц, Хэндэ хох !
    - Виталик, опусти ружье,- Побледнев, попросил я, и начал пятиться назад вдоль стенки дома и, в тот момент, когда я, юркнул за угол, прогремел выстрел.
      Виталик подошел ко мне, крепко обнял, в глазах у него были слезы:
    - Страшно подумать: я мог убить лучшего друга. Знаете, что, давайте помянем вашего брата Сему, царство ему небесное, хороший был мальчишка, добрый, безобидный.
     Молча, не чокаясь, выпили:
       - Виталик, Изя с Мишей хотят побывать на месте  гибели Сёмы. Я помню примерно, где это было, но думаю, ты покажешь более точное место.
       - Конечно, я там несколько раз был, а ты забыл, что мы тогда с тобой, сразу после похорон,  притащили на то место несколько больших камней–валунов.
     По старой,  почти забытой дороге, медленно, подпрыгивая на ухабах, двигаемся в сторону Бараша, бывшей татарской  деревни, от которой, по словам Виталика, уже и развалин не осталось. Сидя рядом со мной на переднем сиденье, глядя в смотровое стекло, он спросил:
       - А, вы помните нашу любимую игру “Казаки – Разбойники”? Сколько километров мы
пробегали ночами  по этой дороге!
      -  Ещё бы. Ты всегда был командиром, а я, что–то вроде, начальника штаба,- уточнил я.
      -  А я почти всегда был в команде Сергея Денисенко,- вспомнил Изя,- Мы почему–то
постоянно от вас убегали и прятались, а вы нас ловили и брали в “плен”.
      - Я вот о чем думаю,- продолжал Виталик,- Мы эти места вокруг Бараша, избегали, что называется, вдоль и поперек и ни разу не наткнулись на ту злосчастную гранату, которую нашли Глотов, Петрунин и Сема.
     - Расскажите нам,- попросил Миша,- Как получилось, что погиб именно Сема.
Я притормозив, остановил машину и мы с Виталиком, дополняя друг друга, рассказали обо  всем, что нам было известно...

                5
   
     Оставив машину на обочине дороги, мы пошли влево от нее в сторону пологого  холмика. Не дойдя до него метров пятьдесят, Виталик остановился и начал озираться вокруг. Я тоже, напрягая память, пытался найти какие–либо приметы, но вокруг была однообразная, нетронутая лемехом плуга, каменистая целина, покрытая выгоревшей зеленью сорной травы, редкими зарослями кустов полыни, ковыля и бессмертников.
    - Идите сюда,- позвал Виталик и кивком головы показал на небольшую груду камней – валунов, присыпанных землей, с проросшей на ней травой. Глядя на них, мы все на мгновение  замерли. Я увидел, как у Изи и Миши сузились и затуманились глаза.
     Думаю, что после нашего рассказа, они представили себе Сёму, лежащего здесь на выбитой земле, его застывший, полный ужаса, взгляд... 
    - Сколько лет прошло,- тихо сказал Виталик,- но я так и не могу понять поступка Глотова и Петрунина. Ведь Сему можно было спасти.
     - Их тоже можно понять,- размышлял Миша,- Ребята не столько струсили, сколько испугались. Каждый из них мог оказаться на месте Семы, а это, согласитесь, страшно.
  Сему убила война,- продолжил,- он, а ее стали забывать, вот она о себе и напомнила: вначале она убила  отца, а спустя годы, лишила жизни его единственного сына. В этом трагедия…

                6

   Не очень высоко, над нами, все время кружила птица, она парила, повисая в воздухе,
и, волнуясь, тревожно щебетала..
      - Где–то близко должно быть  ее гнездо с птенцами или яйцами,- подметил Виталик,
раздвигая стебли кустов полыни, - А вот и гнездо, смотрите,- между камнями мы увидели , с любовью свитое из мягких травинок и  птичьих перьев, уютное гнездо и в нем
несколько разукрашенных разноцветными точками несколько яичек, из которых уже начали проклевываться птенцы.
    "Как в природе все совершенно и постоянно, - подумал я,-  Когда-то на этом месте оборвалась одна жизнь, а сейчас рождается новая. Разве нет в этом чего-то мистического? А что руководит нашей жизнью и нашей смертью: случай или судьба?"
   Солнце клонилось к закату. Прячась за горизонтом, оно своими лучами, отражаясь в облаках, нарисовало на небе оранжево–огненное марево.
     -Завтра будет ветер,-увидев его, сказал Виталик, садясь в машину. Молча, каждый думая о своем, мы возвращались по ухабистой дороге в родное село...

                ВМЕСТО ЭПИЛОГА.
                Встреча после разлуки длиною в жизнь

                1

   После последней встречи с героями повести "Братья Центнер" прошло более 30 лет.
Что стало с ними? Как сложилась их жизнь?? Какие повороты судьбы наложили свои отпечатки на них?
  Как-то само собой наши связи прервались в сумятице десятилетий.
  Все мои попытки что-либо узнать о них оказались тщетными, тем более последние, к тому времени, 15 лет я уже жил в Израиле...
  И вот спустя год после публикации повести "Братья Центнер" на литературном портале "Проза.ру" в моей квартире в Беэр-Щеве раздался телефонный звонок.
  Взволнованный хрипловатый голос:
  - Это Зиновий Бекман?
  - Да. А вы кто?
  - Золя, это Изя,- голос осекся,- Передаю трубку Мише.
  Сердце, замерев, опустилось. В трубке прозвучал более высокий теноровый голос:
  - Золя, это Миша Центнер,- у меня перехватило дыхание:
  -Миша! Изя! Неужели это вы? Я ушам своим не верю. Откуда вы звоните? Еак вы меня нашли?
  - Мы на днях случайно,- продолжал тот же голос,-интересуясь происхождением нашей фамилии, наткнулись в интернете на повесть "Братья Центнер". Прочли и были буквально ошарашены.
  - А теперь своим звонком вы меня еще больше ошарашили. Откуда вы звоните? Где живете?
  - Мы живем в Израиле. В Бат-Яме. Изя уже 8 лет, а я 8 месяцев, уточнил Миша.
  - Вы живете в Израиле? Вот это номер! Я напрасно вас разыскивал, а вы совсем рядом, и мы можем скоро увидеться. Мои дорогие!
  - Мы поэтому и звоним,-отвечал теперь Изя,- Мы с Мишей легкие на подъем. Назови удобный день и жди нас в гости.
  - Думаю, сразу после Песаха. Созвонимся. Кстати, кто вам дал мой телефон?
  - Это отдельный рассказ,- подключился опять Миша.- Зная, что ты музыкант, мы, что называется на авось, решили позвонить в консерваторию Беэ-Шевы. И, как видишь, не ошиблись.
  - Какие вы, ребята, молодцы. О таком сюрпризе я даже не мог мечтать. Ну, до встречи.

                2

  Через несколько дней договариваемся о встрече.
   - Мне, наверное, непросто будет вас узнать,- говорю Мише,- но я догодаюсь.
   - Несложно будет догадаться, увидишь двух толстяков.
   - Неужели толстяки!
   - Хорошо кушаем,- смеется Миша.
   - А помнишь, какие вы до отъезда из Крыма всегда были голодные.
   - В Биробиджане мы тоже жили в проголодь. Я впервые наелся, когда меня призвали на флот.
   - В каком звании уволился в запас?
   - Капитаном первого ранга.
   - О!

                3

   Железнодорожная станция Университет в Беэр-Шеве.
   Пока парковал машину, прибыл поезд. Из здания вокзала стали выходить пассажиры.
   Я увидел их издали, и направился к ним. Они не производили впечатления толстяков, а скорее склонных к полноте.
   Изя - невысокого роста, кряжистый и широкоскулый. В его фигуре и облике чувствуется уверенность и основательность.
   Миша - выше срелнего роста с более мягкими чертами лица, седой, как лунь.
В его облике, хотя и склонном к полноте, еще просматривается стать морского офицера...
   Мы обнялись. Помолчали, долго рассматривая друг друга, воскрешая в памяти забытые черты...
   
   
.
      
      -.