Фронтовая история

Летом 2006 года зашёл я в нашу сыктывкарскую аптеку №89 и увидел там, как один дед, пенсионер-льготник получил сразу за один раз семнадцать различных лекарств.  Я не выдержал, подошёл к нему и спросил.
       - Куда же вам столько?  Ведь это наверно вредно – принимать такое количество лекарств, сразу.
Дед смущённо улыбнулся и сказал, как бы извиняясь.
       - Да это нам на двоих со старухой выписали.
Подумалось мне: ведь каждое лекарство надо принимать по два, а то и по три раза в день.  Получается, что они со старухой должны ежедневно глотать по горсти таблеток. А глотать таблетки горстями это очень рискованное дело.  Тут и до беды недалеко.  Подтверждением этому может служить жизненная история, которую рассказал мне мой двоюродный брат Юрий Иванович Суханов, участник Великой отечественной войны.  Попытаюсь изложить эту поучительную историю моими словами.

Во время Великой отечественной войны ребят брали в армию с 17 лет, а мне вот подфартило.  Очутился я на фронте за три месяца до наступления этого призывного возраста.  Взяли меня на военную службу из десятого класса Архангельской школы №19, прямо в середине 1943 учебного года.  Взяли, не смотря на то, что мне в момент призыва было только шестнадцать с половиной лет.
Моя мама бросилась протестовать против такого вопиющего беззакония.  Однако, военком нашего Ломоносовского райвоенкомата капитан Роман, то ли в оправдание, то ли в утешение сказал ей, что отправляют то меня не на фронт, а всего лишь в военное училище.  Что через шесть месяцев мне как раз и исполнится семнадцать лет, и как подарок к совершеннолетию я получу лейтенантские погоны.
Однако капитаны предполагают, а генералы располагают.  Назревала великая Курская битва, и в преддверии этой битвы, решили нас обучать ускоренным методом.  Выпустили нас из училища через три месяца, вместо положенных шести.  Да и не лейтенантами выпустили, а сержантами.  Да и выпускного вечера не было.  Подняли нас – «По тревоге», погрузили в вагоны, и через пять суток очутился я на фронте, в самом пекле Курского сражения.
С того памятного дня воевал я до самой до победы.  Воевал «челночным» методом – «Фронт – госпиталь, госпиталь – фронт».  Закончил я войну как Василий Тёркин:
                Битый, раненый, контуженый,
                Но здоровый и живой.
Говорят – «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом».  Я же всю свою армейскую жизнь только и мечтал, что о дембиле.  За чинами не гнался.  Вероятно поэтому, как начал войну сержантом, так сержантом и закончил.  А вообще то воевал, как положено русскому солдату – «На службу не напрашивался.  От службы не отказывался».
За эти бурные военные годы пришлось мне быть свидетелем многих жизненных историй.  Какой то мудрец сказал: «В жизни - от трагического до смешного всего один шаг».  Но это он имел в виду мирную жизнь.  А на фронте, там трагическое и смешное перемешаны, как овощи в винегрете.  Знаю это по собственному опыту.
История, о которой я хочу рассказать, произошла в самом конце войны, когда мы воевали уже на вражеской территории.  Наступал наш полк в направлении на Бреслау.  Немцы оборонялись яростно, но ни что не могло остановить наших солдат.  Тут вступил в действие, так называемый,  «Закон конюшни».  В конце долгого пути усталая лошадь плетётся медленным шагом.  Но едва учует запах близкой родной конюшни, как силы её утраиваются.  Забывает она про усталость, и переходит с шага на быструю рысь.  Так же и мы, солдаты.  Почуяли запах близкого конца войны, близкой победы, забыли про усталость, про потери, и неостановимо попёрли вперёд.  Казалось, нету такой силы, которая нас остановит.  Но такая сила нашлась.  Получили мы приказ – «Ни шагу вперёд, ни шагу назад».  Закрепиться на достигнутом рубеже и ждать.  Почему так?  Не нашего солдатского ума дело.  Начальству оно виднее.  Вероятно, задумало наше высокое командование очередной «котёл», и приказало ждать, пока немцы не поймут, что их окружают, и сами не побегут из окружения.  Так или иначе, но выкопали мы траншеи в полный профиль, да этим и ограничились.  Задерживаться здесь на долго никто не собирался.  Немцы тоже затихли.  Вероятно, ждали подкреплений и нас не контратаковали.  Повисла над полем боя относительная тишина.  Наступил для нас не запланированный отдых.
Был я «вечным» командиром отделения.  Всячески избегал возможности продвижения по службе.  И был тогда в моём отделении бравый солдат Тимофей Петрунёв, по прозвищу Петруня.  Хоть и был он меня в полтора раза старше и в полтора раза тяжелее, отношения между нами сложились самые наилучшие.  Не уставные, как командира с подчинённым, а дружеские, как двух воинов делающих одно общее дело.  Всё мы делили пополам: и сухари и опасности.  Оба мы были северные мужики.  Я из города Архангельска, а он из Коми АССР.  Остальные солдаты моего отделения были люди южных национальностей.
Примерно в километре позади нашей траншеи пролегало широкое шоссе, забитое искореженной немецкой техникой.  На второй день затишья сообщил мне Петруня, что когда мы делали рывок через шоссе, заприметил он разбитый аптечный фургончик с лекарствами.  Слово «Аптека» обычно ассоциируется у солдата со словом «Спирт».  Вот и предложил мне Петруня обследовать этот фургончик на предмет обнаружения в нём чего-либо «отрадного». Конечно рискованное это дело – самовольно оставить боевые порядки.  Однако привыкли мы к постоянному риску и вообще его не замечали.  Знал я, что меня – «Дальше фронта не пошлют, меньше отделения не дадут».
Фургончик то мы обнаружили сразу, да вот в фургончике то ничего «отрадного» не обнаружили.  Был он заполнен коробками с разными ампулами, пилюлями, бинтами. Пришлось нам уходить, как говориться – «Не солоно хлебавши».  Когда уходили, решил я прихватить с собой фасонистую коробку из толстого плотного картона, чтобы вырезать из этого картона стельки для своих сапог.  Наступали мы так стремительно, что даже стельки не выдержали и превратились в труху, а гвозди вылезли из подошвы и стали атаковать ступни моих ног.
Я начал было вытряхивать из коробки её содержимое, чтобы не тащить лишнюю тяжесть.  Но тут Петруня вдруг поднял руку и прошипел – «Атанда!!!  Тикаем!!!».  Почудился ему близкий шорох, а находились то мы не на приморском бульваре, а в своём ближайшем тылу.  Вполне могли напороться на немецких разведчиков, охотников за «языками».  Тут рассусоливать было некогда.
Сиганул я в сторону нашей траншеи, а Петруня залёг с автоматом за колесом фургончика, чтобы, в случае чего, прикрыть мой отход огнём.  Пробежал я метров тридцать.  Рухнул на землю.  Перекатился, и изготовился прикрыть отход Петруни.  Вот так, короткими перебежками, добрались мы до своей траншеи.  Правда ни кто нас не преследовал, но как говориться – «Бережёного, бог бережёт».
Когда спрыгнул я в траншею, то обнаружил, что коробку с лекарствами  притащил с собой, не бросил.  В самом начале моей военной карьеры, я в подобной ситуации штаны свои в хате бросил.  Закричал кто-то среди ночи диким криком – «Немцы!!!».  Я как был в одних кальсонах, так и сиганул через окошко в сад.  И штаны в хате оставил и винтовку.  А теперь вот так насобачился воевать, что зачуханую коробку не бросил.  Притащил в траншею в целости и в сохранности.
Передохнув, начал я потрошить коробку и из неё посыпались на землю  красочно размалеванные упаковки, с  какими то таблетками.  Оформление этих маленьких изящных коробочек не соответствовало ни духу третьего рейха, ни духу фармацевтики.  На каждой стороне упаковки были изображены полуголые мужчина и женщина, сплетающиеся в страстных объятиях.  Вместо положенной для лекарств чёрно-белой расцветки, размалёваны эти упаковки были разными яркими цветами.
Такой необычный вид упаковок с лекарством заинтриговал солдат.  Они вертели их в руках.  Рассматривали со всех сторон.  Когда коробочку вскрывали, оттуда сыпались ярко красные таблетки.  Солдаты нюхали их, боязливо пробовали на язык.  Надписи на упаковках были сделаны на иностранном языке.  Один мой солдат, по своей инициативе, начал изучать немецкий язык.  Обзавёлся разговорником да словарём и достиг в этом деле ощутимых успехов.  Командир роты уже приглашал его для первого допроса пленных.  Взял этот полиглот ротного масштаба одну упаковку, но, сколько не вертел её перед глазами, не произнёс ни одного слова.  Только мычал.  Наконец он сказал:
       - Тут, ребята не по немецкий написано.  Тут, наверное, написано по латыни.  Ведь у всех медиков один общий язык – латинский.
Один мой, особенно любопытный солдат, сбегал в расположение второго взвода и привёл своего земляка, которого взяли на войну прямо с третьего курса института иностранных языков.  Ему сразу дали звание младшего лейтенанта и определили переводчиком в штаб полка.  Но потом, произошла какая то загадочная история.  То ли он пытался совратить  ППЖ (полевую походную жену) комиссара полка, то ли она пыталась его соблазнить.  Судачили по разному.  Но, так или иначе, комиссар был вынужден произвести рокировку, в результате которой бедный студент оказался на переднем крае в звании рядового.
Осмотрел этот разжалованный офицер одну упаковку и сказал нам, что таблетки эти не немецкие, а американские.  И фургончик этот аптечный, тоже не немецкий, а американский.  Вероятно, достался он немцам в числе тех огромных трофеев, которые они захватили у союзников в Арденнах.  Он достал из упаковки бумажку, и мыча и запинаясь, прочитал нам, что это стимулирующие таблетки,  что предназначены они для мужчин, страдающих импотенцией.
Когда бывший студент закончил своё наукообразное разъяснение и увидел, что солдаты ничего в нём не поняли. Смотрят ему в рот и ждут – «Когда же вылетит птичка?».  Он изложил прочитанное в общедоступной (но, не в печатной) форме.  Растолковал солдатам – для чего эти таблетки предназначены, и как ими пользоваться.  Едва он закончил свои разъяснения, как слушатели захлопнули свои рты, и бросились подбирать с земли упаковки с таблетками , рассовывать их по карманам.  Я, на правах владельца, сумел захватить семнадцать коробочек, а остальные в момент расхватали окружающие солдаты.
Петруня эту делёжку, как говориться – «Прошляпил».  Он куда то отошёл, а когда прибежал на шум, то ни одной упаковки уже на земле не валялось.  Я вкратце объяснил ему суть вопроса, и по братски протянул своему другу несколько моих коробочек.  Но не такой человек был Петруня, чтобы признавать свои промахи, пускай даже в мелочах.  Он презрительно отвёл в сторону мою – «Руку дающую», и сказал:
       - Всё это чепуха.  Заграничные кундштючки.  Философ Ницше учил, что человек должен сам управлять своими поступками.  Воспитать в себе железную силу воли.  Стальной характер.
Тут бывший студент, оказавшийся благодаря своей учёности в центре внимания солдат, чтобы сохранить своё центральное положение прервал Петруню и сказал с «подначкой»
       - А ведь Ницше то немец.  Апологет немецкой классической философии.
В те времена на фронте всё немецкое для наших солдат было враждебно и ненавистно.  Вроде бы этой убийственной репликой студент, как говориться – «Посадил Петруню в калошу».  Но не привык Петруня сдаваться ни в рукопашной схватке, ни в словесной.  Он посмотрел на оппонента – «Как солдат на вошь» и сказал презрительно.
       - Много ты знаешь!  Ницше то он не немец.  Ницше то он еврей.  Философия, это еврейская профессия.  Все философы, они евреи.  Помните, - обернулся он к солдатам. - как на прошлой переформировке один солдат спросил политрука – «Скажите, а Карл Маркс, он немец?». – И что же ему ответил политрук?  Политрук ему ответил, что Карл Маркс еврей.  Так что слышал ты звон, да не знаешь где он, - обернулся Петруня к студенту.  Философию то в институтах на пятом курсе изучают, а ты и трёх не кончил.   Так что в вопросах философии – «Чья бы корова мычала, а твоя бы лучше молчала».
Бывший студент открыл, было, рот, чтобы возразить.  Но безнадёжно махнул рукой, и побрёл в расположение своего взвода.  А Петруня, спихнувший конкурента с пьедестала почёта, сам влез на освободившееся место и упивался своей победой.
       - Я воспитал в себе железную силу воли.  Я сам себе командир.  Захочу, так ни одна баба передо мной не устоит.  А захочу, так ни одна баба меня не соблазнит.  Это американскому вояке, прежде чем трахнуть женщину, надо наглотаться этих таблеток.  Русский солдат, он как юный пионер-ленинец – «Всегда готов».  Помните, как в школе выстроит нас пионервожатая и крикнет – «Пионер!  К борьбе за дело Ленина будь готов!».  А мы дружно отвечаем – «Всегда готов».  Так что не позорьте звание русского солдата.  Выбросьте эту дрянь из карманов.
Петруня был стойкий солдат, как физически, так и морально.  Он мог на спор, высосать из горлышка бутылку водки, не отрываясь и не закусывая, и сразу же после этого пройти по рельсу сто метров, и не разу не оступиться и не споткнуться.  Солдаты его уважали.  Поэтому они стали смущенно доставать из карманов коробочки с таблетками и выбрасывать их на землю.
Чтобы окончательно закрепить свою победу, Петруня решил свои теоретические предпосылки подтвердить практикой.  Он сказал:
       - Эти таблетки для меня – как дробинки для слона. Что они есть, что их нет – для меня всё едино.
С этими словами он поднял с земли одну упаковку. Зубами разорвал обёртку.  Высыпал на лопату своей ладони жменю таблеток,  Бросил их в рот.  Разжевал.  И проглотил не запивая.  Примерно полчаса с полчаса ходил он перед нами, что называется – «Гоголем», а потом.  Потом началось такое, что и вспомнить то жутко.
Начался у солдата не проходящий столбняк.  Бегает Петруня из конца в конец траншеи.  Полчаса бегает, час бегает, а столбняк не проходит.  И никакая железная сила воли не помогает.  Остолбенел солдат окончательно.  (Столбняк то, это по-нашему, по солдатский.  По научному то такое явление природы называется – «Эрекция).  Докатилась эта история до командира взвода.  Прибежал лейтенант Зубцов.  Рассвирепел.  Кричит:
       - Слушай ты!  Жертва сексуального эксперимента.  Пока кругом тихо – мирно, бегом марш на медпункт.  Пускай там делают с тобой что хотят.  Но если ты через час не придёшь в норму, я тебя отправлю в трибунал, как членовредителя.
Землянка медпункта располагалась метрах в двухстах позади нашей траншеи.  Хозяйничала там юная санитарка Зоя, единственный доступный нашему взводу представитель медицины.  Прибежал Петруня в землянку медпункта, а там Зоя одна сидит.  Пока затишье, сумела всех раненых в тыл переправить.  Сидит за своим столиком, бинты перематывает.  Взмолился Петруня.
       - Ой, Зоинька!  Помоги ради бога!
       - Что?  Зацепило тебя? – спрашивает Зоя, а сама глаз от бинта не отрывает. -  Как же тебя угораздило?  Ведь тихо всё вокруг.  Ни выстрела не слыхать, ни взрыва.
       - Зацепило золотая.  Еще как зацепило то.
       - Ну, показывай, где зацепило. – Спрашивает Зоя, а сама на него не смотрит.  Бинт доматывает.
Стал Петруня показывать – где его зацепило.  А Зоя домотала бинт.  Сунула его в ящик стола.  Подняла глаза и… выхватила из ящика пистолет и давай пулять – «В белый свет, как в копеечку».  Не правильно поняла солдата.  Не в переносном смысле поняла, а в прямом.  Да и то сказать.  Почти месяц из боёв не вылезали.  Нервы у всех как струны натянуты. Тут, как говориться – «Шутки в сторону».  Пришлось Петруне убегать из землянки на полусогнутых с полуспущенными.
Хоть и испытал солдат при посещении медпункта серьёзное нервное потрясение, а  столбняк то не проходит.  Наоборот усиливается.  Перешел из стадии хотения, в стадию нетерпения.  Добрался  он до траншеи и опять шастает по ней из конца в конец.
Тут вдруг немцы зашевелились.  Чувствуется, сейчас в атаку бросятся.  Прозвучала команда – «Взвод!  К бою!».  Стали мы в траншее лицом к противнику.  Винтовки и автоматы на бруствер положили.  Замерли в полной готовности.  А Петруня позади нас по траншее бегает.  Совсем его разобрало.  Рычит как хряк шестипудовый.  Зубами скрежещет.  Пена на губах выступила.  Жуткое зрелище.  Обычно в ожидании атаки противника о бронежилете мечтаешь, а тут о бронешортах мечтать начинаешь.  Прибежал помкомвзвода.  Ткнул пистолет Петруне в зубы.  Кричит.
       - Марш в боевой порядок!!!  Застрелю!!!
Встал Петруня рядом со мной.  Автомат через бруствер просунул.  А сам подпрыгивает на месте раз за разом.  Но тут бросились немцы в атаку.  Обрушился на наши позиции град мин.  Потом танки поползли.  За ними эсэсовцы полезли.  Очень тяжёлый был бой.  Но выстояли мы.  Не отступили не на шаг.  Держали позицию до полной темноты.  А утром оказалось, что немцев то перед нами нет.  Взяли их группировку наши соседи   - «В клещи», вот и бежали они под покровом темноты, чтобы не попасть в окружение.
Нас сразу же в тыл отвели.  Кто уцелел после этого тяжёлого боя – радуется.  А Петруня, тот радуется в двойне. И тому, что жив остался, и тому, что столбняк у него прошёл.  Как говорит пословица – «Клин клином вышибло».  Да вот беда.  Насовсем вышибло то.
Из тогдашнего состава нашего отделения только мы с Петруней и дотянули до конца войны.  Остальных – кого поубивало, кого поранило, кто без вести пропал.  А у нас вот на удивление – ни одной царапины не прибавилось.  Правда, Берлин нам брать не пришлось.  Завернули наш полк в Чехословакию.  Там и победу отпраздновали.  А после победы нас еще около года мурыжили.  Дембиля не давали.  Говорили, что мы, бывалые солдаты, должны передать свой боевой опыт необстрелянным новобранцам.
Мы с Петруней, как старослужащие, все время держались вместе.  Но не прошло и полгода мирной жизни, как изменился мой друг очень сильно.  На фронте выглядел орлом, три медали «За отвагу» получил.  А тут постепенно стал превращаться в мокрую курицу.  Утратил свою обычную самоуверенность.  Робость какая-то в нём вдруг появилась.  Неуверенность в себе.  Взгляд стал какой-то затравленный.  Обычно солдаты рвутся в увольнение, самоволкой не брезгуют.  А Петруня даже в положенное увольнение перестал ходить.  Зову его, зову, а он «ни в какую». – Не хочется мне что-то. Иди один – говорит.  А идти в увольнение одному, без надежного друга, это всё равно, что ботинок одной рукой зашнуровывать. Спросил я его напрямик.
       - Что это ты друг любезный доходить начал?  Может, дурную болезнь поймал ненароком?  Так ты не тушуйся.  Иди в санчасть.  Не затягивай.  Может это и на пользу пойдёт.  Демобилизуют сразу.  Поедешь домой, там и вылечишься.
       - Какая там дурная болезнь, – Махнул Петруня безнадёжно рукой. – Застрахован я теперь от таких болезней на всю оставшуюся жизнь.  После этих треклятых таблеток столбенеть больше не могу.  Отрубило начисто. На танцах познакомишься с девахой.  Напросишься в гости.  Она тебя и накормит и напоит и в постель уложит, и сама рядышком ляжет. А я лежу чурбан – чурбаном.  И ничего-то во мне не ворохнётся.  Раньше бывало, как аукнется – так сразу и откликнется.    Теперь же, сколько ни аукается, никакого отклика нет.  Смотрит на меня подруга с презрением.  Мол, для чего же ты, урод, городил огород?  Для того  чтобы нажраться да напиться на дармовщину?  Три раза испытал такой позор и теперь вот в глаза женщине посмотреть боюсь.  Перед каждой себя заранее чувствую виноватым.  На фронте так мечталось пожить мирной жизнью.  А теперь вот, веришь, жить не охота.
  Так и уехал Петруня к себе в Коми круглым импотентом.

Устроил я свои дела в Архангельске.  Поступил в институт, и сразу же после этого послал Петруне письмо в Сыктывкар.  Сообщил, что у меня складывается всё очень хорошо.  Поинтересовался - как у него идут дела.  А от него, как говорится – «Ни ответа, ни привета».  Послал второе письмо, и опять ответного письма нет. Третье письмо ему послал с «Уведомлением о вручении».  Получил я почтовое уведомление, в котором сказано, что письмо вручено адресату лично.  А ответного письма от Петруни я так и не дождался.  Понял я, что плохи его дела. Что не смог он избавиться от своей импотенции и хвастаться ему нечем.  А жаловаться, кому бы то ни было, признаваться людям в своих неудачах он не привык.  Гордость не позволяет.

Вышеизложенная жизненная история показывает к каким трагическим последствиям может привести бездумное, пренебрежительное отношение к лекарственным препаратам, когда таблетки начинают глотать горстями.  А ведь сегодня у нас такое – «Горстевое» употребление лекарств постепенно становится нормой.  Даже появилось в нашем лексиконе такое расхожее выражение – «Живу на таблетках».  А, по моему мнению, на таблетках то долго не проживёшь.  Мне кажется, что открыл я такой закон природы – «Продолжительность жизни человека обратно пропорциональна количеству принятых им лекарственных препаратов».  При этом медицинский спирт, я тоже отношу к лекарственным препаратам.