Ночь Вальпургии. Пьеса в трех актах

Акт первый.

Свалка на городской окраине. Три человека роются в мусоре.
Первый слегка лысоват, круглолиц, коренаст, толстоват, с круглыми очками на широком, курносом носу. Одет в вылинявшую брезентовую куртку - штормовку и брезентовые джинсы, на ногах кеды. Это копатель по прозвищу Доцент.
Второй -длинный, тощий, с густой бородой и длинными волосами,  в очках а ля Шевчук или Моргулис. Одет в белую холщовую рубаху и чёрные брюки, на ногах потёртые, но дорогие рыжие ботинки английской кожи. Это собиратель утильсырья Лёва Рейнер.
Третий- высокий, плечистый, с тонкой, жидкой бородёнкой на конце подбородка, на манер Хаттабыча, или Гребеньщикова укутан в длинный плащь. Это философо-религиозный мистик  по прозвищу Бердяев-Бердичевский.
 
Доцент, активно работая сапёрной лопаткой, переодически наталкиваясь  на что-то металлическое, восторженно восклицает: "О-о».
Рейнер, деловито цепляя крюком предметы и выхватывая их из мусорных куч, подносит к близоруким глазам, и подолгу изучая поверх очков сортирует по мешкам.
Бердяев-Бердичевский, скрестив руки на груди, медитируя, созерцает действительность.

За всеми тремя из-за кучи мусара внимательно наблюдает другая троица. Главарь - человек в капитанской фуражке, с треснувшим козырьком и "крабом". Поверх серого водолазного свитера китель. Фигура массивная, лицо красное, мясистое с глазами навыкате, голос низкий, громогласный. Двое других называют его контрадмиралом. Сопровождающая его свита состоит из двух весьма похожих друг на друга бичей.
Первый: вертлявый урка, весь расписанный под гжель,  другой очень похож на первого, только без наколок и с белыми глазами, напоминает бывшего вертухая.

 Лопатка Доцента, издав  звякающий звук, натыкается на что то металлическое.
Доцент, торжествующе извлекая из земли и поднимая над головой ржавую железку, торжественно провозглашает:
- Ликуйте други, магазин от АКМ. Штык-нож немецкий и магазин от АКМ - необычайная удача и всё заметьте в один день. Я ощущаю себя Шлиманом, открывшим Трою.
  Из-за мусорной  горы появляется контрадмирал со свитой и, надвигаясь на  компанию, угрожающе говорит пропойным басом;
- Так, так, так  значит Шлиманы, Рейнеры и прочья сволочь, собственными персонами и всё, заметьте, в одном флаконе, необычайная удача и очень даже распрекрасно, как говориться на ловца и зверь бежит. Так что судить сейчас вас будем, судом скорым, но правым.
Рейнер, миролюбиво:
-   За что ж судить?  Коль в поте лица насущный хлеб свой  добываем?
 Контрадмирал, с пафосом:
- За что судить ты спрашиваешь, Ирод? О, порождение гиены с крокодилом. Во-истину глубина злодейства безгранична. И  это спрашивает тот, кто посылал крылатые ракеты на Палестинские деревни. Так вот Рейнер, мы подсчитали все твои кровавые деянья, хотя достаточно и одного: согласно материалам следственного дела, а матерьялы предварительного следствия, как известно лгать не умеют, ты первого июля минувшего года сидел за штурвалом израильского бомбардировщика. Результат  - сектор Газа и голандские высоты в руинах. Удивляет только  изощрённость злодеяний - от  всех твоих напалмов страдают только старики и дети. Так вот  к тебе взывают седины тех старцев и потроха тех вдов. 
Рейнер, смущённно:
- Вы, милейший, что-то путаете. Я и в Израиле то не был сроду.
Контрадмирал,  расхохотавшись,громогласно:
- Я тоже  не был на Босфоре, но ты меня не спрашивай о нём.
В разговор  вступил Доцент:
Доцент, обращаясь к адмиралу:
- Я тоже предъявить могу вам, то что вы, милорд, не столь уж безупречны.
Я был свидетелем тому, как продавали вы Курилы на Кузнечном  самураям, а в качестве довеска шёл Большой театр и московское метро. И не продали вы объекты гордости советского народа лишь потому, что перепутали метро с Большим театром. Итак, мы в клубе знатоков: "Что? Где? Почём?", Почём же нынче Итуруп? Три литра красного в рассрочку. Кунашир почти задаром, а Шикотан так просто за ****янки.
 К тому же, прекрываясь именем героя Александра Маринеско, вы попытались  запродать ЦРУ карту  всех питейных  точек Ленинграда, ну а попутно - сестрёнок наших синеоких Белоруссию и Украину. Сейчас по  миру повсеместно, могильщики социализма исповедуются принародно, а ты, папаша причащаться не желаешь. К тому же чем докажешь что ты флотский, а не сухопутный?
А может вовсе ты не адмирал, а скажем мичман. Да, точно мичман КеГеБе. А может боцман?
Рейнер:
- Точно боцман, я по роже вижу.   
Адмирал,  со своей свитой, наступая на компанию:
- Ну, ладно, всё, довольно прений, сказал последнее слово приговорённого и будя. Суд приступает к оглашенью приговора. На серёдку, падла.
Свита хватая Рейнера,  выволакивает его на площадку, перед контрадмиралом.
Контрадмирал коротким кивком  даёт команду  свите взять Доцента и Бердяева. Расписной, хватая Рейнера за горло, шипит ему в самое ухо.
- Так, говоришь, никогда не был в Израиле. 
Вертухай:
- А мы сейчас проверим. Штаны- то  снимем и проверим.
Контрадмирал:
-   Именем народа, согласно всеобщему закону ядерный маньяк и НАТОвский прислужник Рейнер приговаривается к условному растрелу и пожизненному заточению во всех лагерях России.
Пальцы двух головорезов уже почти сомкнулись на горле Рейнера, как вдруг на сцену  выступил Бердяев, дотоле стоявший в стороне и безучастно наблюдавший за происходящим.
Бердяев:
- Нет, нет, но нам необходима минута самоугулбленья. Нас омывает, следовательно мы есть.
Контрадмирал, жестом останавливая громил:
- Чего бормочет этот пидор?
Коситься в сторону Бердяева.
Вертухай:
- Чего-то про последнее желанье.
Бердяев:
- Отнюдь, прошу не о пощаде, ведь  что за ночь сегодня? Ночь Валььпургии, сестры святого Вяликинда, а эта ночь, с конца восьмого века знаменовалась, чем-то экстроординарным, с участьем сатаны или нечистой силы. Не знаю, состоится ль нынче шабаш, но что-нибудь да состоится неприменно.
Расписной, подступая к  Бердяеву:
- Я полжизни  по зонам тянул и музыку мы эту знаем.
Контрадмирал с ВОХРовцем, надвигаясь на Бердяева:
- Яви нам чуда.
Рейнер:
- Хотите чуда? Что ж, извольте, ещё ночная мгла сгуститься не успеет, ещё Морфей в свои права не вступит, а я уж буду здесь, на базе с канистрой спирта-чистогана.
Контрадмирал, задумчиво:
- Спирта? Чистогана? А ну как крутанёшь динамо?
Вертухай, находчиво:
- А мы покамест этих субчиков в заложниках подержим.
Указывает на Доцента с Бердяевым.   
Контрадмирал, снимая фуражку и почёсывая лысину:
- Ну что же это дело.
Расписной с ВОХРовцем тут же хватают Бердяева, Доцента и волокутпо направлению к вагончику- бытовке.
Рейнер уходит.


Второй акт.

Химическая лабаратория. За столом сидят три грации.
Первая -стройная дама сгладкой причёской- начальница лаборатории. Вторая- худенькая женщина в белом халате – лаборантка, терьтья – полненькая, курносенькая, ширококостная.
Начальница достаёт из под стола литровую колбу с подписью метенол и выставляет на стол.
 Худенькая:
- А почему денатурат?
 Начальница:
- Это не денатурат. Я специально для себя отлила, чтоб значит слесаря не приставали, а денатурат у меня под замком в сейфе стоит, как спирт этиловый, питьевой.
Полненькая, весело хмыкая разливает спирт в мензурки:
- Хитрюга.
Встаёт, провозглашает тост.
- Ну девки, чтобы мне соколом, а муженьку моему колом.
Худенькая:
- А нам всем мелкими пташками. Выпивает.
Начальница, выпивая:
- Кругом сплошные птахи. Скворцов, Соловьёв, Голубкин, Гусев., какой то птичий двор. И только один Василий – хозяин птичего двора.
 Худенькая:
- Да брось ты , Люся, мужик за тридцать, как сортир – либо занят, либо дерьмом переполнен.
Полненькая:
- То то ты к каждому ломишься и не каким дерьмом не брезгуешь. Тебя берут то как рыбу к пиву, потому что худая, как вобла.
Худенькая;
- А ты, как булка без изюма, хотя бы один таракан.
Начальница, разливая по второй;
- Не ссорьтись, девочки. Давайте лучше выпьем на ход ноги за любовь.
Выпивают.
Полненькая, наливая:
- А теперь ещё, на вторую ножку, чтоб не хромать.
Худенькая:
- И чтобы не лететь с одним крылом.
Толстенькая:
- Куда тебе лететь? На шабаш что ли? Там крылья не нужны, туда летают на метле. Хотя если на голову твою накинуть тряпку половую, вполне сойдёшь за швабру.
Худенькая, пытаясь вцепится толстенькой в лицо:
- Ещё одна словестная горбатка, и ты уйдёшь отсюда жабой.
 Начальница, разнимая лаборанток, настойчиво выпроваживает их за дверь и садится за бумаги.
Бесшумно открывается дверь. В лабораторию осторожно пробирается Рейнер. Он тихонько подкрадывается к женщине, и, слегка приобнимая её за талию,
 тихо напевает ей в самое ухо:
- Моя дорогая Люси, шанс на любовь свой не упусти.
Люси:
- Васька, прекрати, ведь я ж работаю.
Рейнер, ещё сильнее сжимая Люси в объятиях незаметно залезает в карман её халатика и, доставая связку ключей, целует в шею. Люси, оборачиваясь вздрагивает.
Люси:
- Лев?
Рейнер:
- Точно, Лев, хоть и Абрамович, но тоже, как Василий из кошачьих и очень ревнивый.
Люси:
- Откуда ты?
Рейнер:
- Живу я здесь, недалеко.
Люси:
- Как ты проник на охраняемый объект?
Рейнер:
- Как  большинство людей, через дыру в заборе.
Люси:
- С ума сошёл, нельзя здесь посторонним.
Рейнер:
- А я, не посторонний, я скорей потусторонний.
Люси, смеясь:
- Тебя и не узнать, забородел, оброс, как хиппи. Сознайся, так же пьёшь по страшной силе?
Рейнер:
- Всё пью и мучаюсь от жажды, как сказал поэт, однако создал некий прицидент и свой запойный марафон уж пятый год не прекращаю.
Люси:
- А ручки, что ж дрожат и морда красная, как у индейца? Что похмелиться не успел?
Рейнер, пристально глядя в глаза Люси:
- Дрожь в руках бывает от бездонности души, а морда покраснела от душевного волненья, от вдохновенности, духовного недоеданья, гнева, от утомленья сердца, от предчувствий смутных встречи. Сейчас всего важней присутствие такого божества, где ямочки и грудь и родинка на шее…
Пытается обнять Люси.
Люси, брезгливо сморщив кукольный носик, отстраняется:
Люси:
- Дух от тебя, однако Рейнер крепок.
Рейнер:
-   Дух крепок, плоть могуча. Свободный, вольный дух, как и  у Диогена, по прозванью Пёс.
Сверхчеловек я, и не что сверхчеловеческое мне не чуждо. Как Бонапарт, я не умею плавать. Я не расчёсываюсь, как Бетховен. Я, как святой Антоний Бенюанский по месяцам не мою ног и не стригу ногтей, как Гердерлинк. По несколько недель, да нет же лет рубашек не меняю, как герцагиня Изабелла, жена Альбрехта, но она то совершала это по обету, а я от внутренней свободы и как Энштейн я не ношу носков.
Люси:
- Да ладно врать, найди другую дуру,  а впрочем некогда мне тут, с тобой, пора до дома собираться.
Встаёт, снимает халатик, одевает пальто.
Рейнер, пытаясь подать пальто:
- Я  провожу, Люси.
Люси, беспокойно шаря по карманам халата:
-  Ой, где  ключи то? Неужели потеряла?    Наверное кто-то из девчонок по запарке прихватил.
Ну слава Богу запасной комплект нашёлся.
Выходят из лаборатории, Люси запирает дверь на ключ. Проскакивают через проходную, мимо охраны на улицу, прощаются. Рейнер дожидается пока Люсси скрывается из вида и, пробравшись сквозь дыру в заборе, возвращается в кабинет. Дрожащими руками пытается открыть сейф, где храняться реактивы. Наконец находит нужный ключ, открывает, достаёт канистру с подписью: "ОН". Пробуя, радостно восклицает: "Точно "ОН".
 Открывает окно, привязывает к канистре верёвку, бережно спускает  ёмкость вниз. Закрывает окно, запирает дверь, Прошмыгивает через проходную, пролезает через лаз в заборе, возвращается за канистрой. 

 Акт третий и последний.

 Вагончик-бытовка, стол, за столом пятеро, во главе стола адмирал, по бокам тет-а-тет его подручные играют в домино с заложниками Доцентом и Бердяевым пара на пару.
Входит Рейнер и молча выставляет на стол канистру.
Контрадмирал, обращаясь к Рейнеру:
- О, как я вижу, Рейнер к тебе можно поворачиваться в бане задом.
Рейнер:
- Не только поворачиваться, нои мыло в моём присутствии поднимать.
Алёша-вертухай:
- Был у нас в лагере один пидор калмыцкий, так он в бане мыло  гвоздями к полу приколачивал.
Контрадмирал, оживляясь обращается к вертухаю:
- Алёха, тащи сюда лимоны, как говориться, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец.
Алёха достаёт лимоны и наливает в банку воды из бака.
Адмирал Алёше:
- Воды пока не надо, я свой полтинник первый в собственном соку махну.
Наливает в гранёный стакан пятдесят граммов, выпивает, крякает вожделенно внюхивается в лимон и выпучивает глаза, лицо наливается кровью.
Рейнер:
- Всяк адмирал, выпив непременно крякнет, выпучив глаза.
Контрадмирал:
- Ох, и забористая штука.
Обращаясь к Рейнеру.
- А ты лучше, чем я думал. Я думал ты жидяра, а ты оказался человек. Я обо всех вас думал хуже, чем вы есть на самом деле. Я думал вы, как чёрная змея по кличке Мамба, та что терзает  собственное тело.
 Я думал с вами нужно соблюдать дистанцию, воистину дистанцию  погромного размера, но ты ж Вольф Мессинг, Калиостро, Сен-Жермен. Ты царь Давид и Соломон в одном флаконе, других сравнений, извини на ум пока что не приходит. Ты Лев, хоть и Абрамович, но всё-таки ты Лев. Так вот если на вверенных  нам  территориях  какая-нибудь падла усомниться в богоизбранности этого народа,
тот будет погружён во мрак и тартарары, со всеми вытекающими последствиями.    
Рейнер:
- Да я вообще то только по отцу Абрамович, по матери же русский, так что по законам Торы  евреем не являюсь.
Адмирал:
- Я сразу понял ты из наших. Ну что же  выпьем за мамашу.
Наливает, выпивают, не чокаясь.
Адмирал:
- Я тебе более скажу, я тоже Голуб.
Рейнер вздрагивает.
- Да, да, не Голубь, а именно Голуб. Фамилия мне всю судьбу сломала. Помню  в мореходке, как  только перекличка, сразу смех, кадеты ржут как кони. Потом карьера не сложилась; ходил в моря на рыбку, "Холодфлот" и всё такое. Еврей на корабле, что может быть смешнее? Разве только женщина на судне. Теперь вот здесь сижу на утиле. Ну что ж давай браткам плеснём, Алёха.
Алёха приближается к столу, достаёт откуда то из под рубахи кружку, протягивает, выпивает.
Адмирал, кивая на Алёху:
- Ты знаешь, как его здесь кличут?
Рейнер:
- Не знаю.
Адмирал:
- Могильщиком социализма. Служил Алёшенька в "девятке", в охране Горбачёва, ну и попал на подписание союзного договора. Поначалу всё шло,  по протоколу, но потом охранники с тоски перепились, они умеют это делать незаметно. И всё бы вроде ничего, да только первый секретарь компартии республики Молдовы Мирча Снегур, что то заподозрил и докопался до Алёши, мол как стоишь и всё такое в этом  роде, а тот ему в обратку: "Пошёл ты Мирча". Ну тут скандал, понятное дело и подписание союзного договора отложили, да только больше так и не собрались. Горбачёва прибрали, девятку распустили, Алёша устроился охранником к алигарху. По совместительству водителем работал у жены "насоса", разогревал сидуху под хозяйской жопой. Не знаю, что уж там меж ними было, да только хату у Алёши отобрали и выбросили в город Сланцы, на бич-хазу, а после к нам, на свалку. Алёша шарил на баяне…, - запевает адмирал.
Алёша наливает полный стакан, выпивает, подпевает адмиралу:
- Шумел, гремел посудою шалман.
Расписной тоже наливает целый стакан и залпом выпивая, подхватывает песню:
- В дыму табачном, в сумрачном тумане пел песню старый одесский уркаган.
Адмирал, указывая на Расписного:
- Как полагаешь кличут Расписного? Диссидент или ходячая антисоветская агитка. Когда тянул свой срок по малолетке узнал, что у политических вроде как режим помягче, ну он и сделал накольняк на веках: "Раб КПСС". Он тогда ещё не знал, что за подобные агитки могут зелёнкой лоб намазать.
Правда, на его счастье режим к очередному съезду КПСС смягчился. Один сиделец так вообще на ушах накольняк сделал: «Подарок двадцать второму съезду КПСС», а после их отрезал и подкинул куму. Начальство репу чешет, что ж делать с подобным боди-артом? И в самом деле, не выводить же  в общие работы ходячую антисоветскую агитку. Решили для почина поместить его в больничку. Потом созвали  психиаторов, признали психом и закрыли в  дурке. Так и сидел бы агитатор до скончанья века, пока посредством сульфы и аминозина он окончательно дошёл, но тут внезапно отменили статью шестую, о направляющей и руководящей роли КПСС и  Расписного отпустили за отсутствием предмета рассмотренья. Потом помыкался по сланцевским общагам, пока его не подобрал Алёша, и вот он здесь.
Заинтересовавшись рассказом адмирала, к столу подтянулись Доцент и Бердяев.
Адмирал, наливая всем пополной, провозгласил :
- Ну за могильщиков и  диссидентов.
Все выпили.
Доцент, увлечённо:
- И всё-таки алкены, группы изопропиленов великолепные проводники тепла к телесным перефириям.
Адмирал, шёпотом обращаяс к Рейнеру:
- Он, что действительно доцент?
Рейнер:
- Аспирантура ЛГУ, истфак.
Адмирал:
- Ну то- то я смотрю, как бы маленько стебанутый.
Рейнер:
- Он в двадцать лет закончил университет, в в двадцать четыре защитился, а в двадцать восемь стал доцентом.
Адмирал, скептически кивая головой:
- А что здесь делает раз умный?
Рейнер:
- Культурный ищет слой.
Адмирал, наливая всем:
- Культурный слой, тогда понятно. Ну за культурный слой!
Все выпивают.
Адмирал, кивая на Бердяева, спрашивает Рейнера:
- А это, что за чудо здесь нарисовалось?
Рейнер:
- Он здесь в нирвану хочет на халяву проскочить.
Адмирал:
- Что за ванна такая?
Рейнер:
- Нирвана - полное ничто, абсолютная свобода, конечная цель в цепи реанкарнаций.
Адмирал, разливая всем:
- За абсолютную свободу.
Все выпивают, Алёша падает и начинает на глазах синеть.
Адмирал, щупая Алёшин пульс:
- По-моему дал дуба.
 Расписной, наливая:
- Слева немцы, справа турки, эх, въебать бы политурки.
Падает, сквозь наколки проступает синева. За столом уронив головы сидят Доцент с Бердяевым. Бердяев, ртом пуская пузыри непристанно бормочет: "Ом",  на лице Доцента застыла блаженная улыбка.
Рейнер:
- Сдаётся что-то мне, что мы чего то не того хватили
Адмирал, надвигаясь на Рейнера:
- Что ж ты молчал, Иуда?
Рейнер:
- Я сам не знал, у меня в глазах темнеет, как буд-то потушили свет.
Меркнет свет.
Адмирал, растопырив пальцы надвигаеться на Рейнера:
- Сейчас гляделки выколю и будет тебе две ночи.
Внезапно останавливаясь,  падает, как подкошенный хрипит, горлом идёт пена.
Адмирал, хрипло:
- Прости, друг Лев, зря я тебя обидел, ты тут ни в чём не виноват. Я тоже ничего не вижу, тьма в глазах, давай на посошок.
Взявшись за руки, ощупью подбираются к канистре, наливают по полной, выпивают, падают. Гаснет свет.