Дуэль

               
     Любе было тринадцать лет. Девочка красоты надменной, и жгучей. Сверстницы ее избегали. Женщины не любили. И … побаивались. Компания Любы - мы, подростки.
     Ее старший брат Борька и я слыли  лучшими друзьями.
     А душой компании и автором всех наших самых отчаянных затей по праву считался Толька Ржевский. Толька оправдывал свою фамилию – ему завидовало солнце. Красноголовый. С ног до головы усеянный веснушками.
     Эта нелепая мета судьбы была причиной его глухого и неизбывного горя, о котором мы не догадывались...

     Лунная летняя ночь. Портальные краны, как гигантские птицы, столпились над нами, опустив свои грустные клювы. Слабый свет крупных летних звезд мерцает и ломается на их фермах. По стреле одного из кранов медленно движется вверх черное пятно. Вот, наконец, оно достигло блоков с тросами. Дальше двигаться некуда. Высота сорок метров. И от пирса до воды около десяти. Итого – пятьдесят.   
     Толька должен плотно сгруппироваться, обхватив руками колени. И, падая параллельно тросам, следить, чтобы  не разбиться о мощный крюк, и чтобы не перевернуло набок, или вниз головой. У самой воды  нужно в доли секунды вытянуться в струну, плотно прижать обе руки к паху, вытянуть носки  и  вертикально войти в воду.
     Пятно медлит у самых тросов. Мы понимаем – Толька решил выжать из трюка все. Он хочет пролететь на минимальном расстоянии от крюка и тщательно просчитывает траекторию. Вот, наконец, пятно отделяется от стрелы. Падает,  стремительно набирая скорость. Расстояние между пятном и тросами все меньше и меньше. Его сносит на крюк! Глухой стон – это Люба. Она закрыла глаза. Но, то ли чудо, то ли гениальный расчет прыгуна,  крюк – позади. Мы бросаемся к краю пирса и успеваем увидеть, как Толька безупречной «иглой» вонзается в воду.
     Кто-то считает вслух. На счете сто сорок над водой с плеском появляется Толькина голова. Минуты три спустя, он уже сидит на кнехте, широко расставив ноги. Вода стекает с его головы, сбегает струйками по телу. Ох, уж эта голова! Красная,  даже в лунном свете. Толька сгорбился, молчит. И смотрит куда-то нам в ноги. Мы плотно столпились вокруг, и тоже молчим.
     Чувствую за спиной чье-то горячее дыхание. И в то же мгновение ощущаю легкое прикосновение упругой груди. - Как молния пронзает... Замер, боюсь шелохнуться. 
     Толькин хриплый голос возвращает меня в действительность.
   - Слушай, Вохан. Тебе достались, от предков, черные волосы.  Голубые глаза. А без предков, сам, ты чё-нибудь можешь?
   - Нет, Рыжий. Так, как ты сегодня, я не смогу. А предков не трогай.  Накажу. Сегодня ты герой. И устал. А завтра, будешь залупаться, при всех морду набью.
   - Борька, я – домой, - говорит Люба брату. – Рыжий, ты правда герой. Классно летел. Всем – пока!
     Люба уходит.
   - Завтра, Вохан, если не ссышь, стреляемся на жиганах.
     Тишина. Все замерли. Прикидываю в уме: чем это может пахнуть...
   - Ладно, Рыжий. Завтра стреляемся на жиганах.
     Толька оживляется.
   - Борька, как хочешь! А завтра увези Любу на моторке куда-нибудь подальше. На острова. В Хабаровск. Хоть на луну. Понял?
   - Понял.

     Снова ночь и берег Амура. Его трехкилометровая ширь незыблема и вечна. От ночного светила по глади воды, прямо к нашим ногам, идет голубая и зыбкая дорога.
     Мы заряжаем жиганы. Самодельные, литые из свинца пистолеты. Позади нас - темная громада паромного причала. Справа -  Амур, слева  - дамба. Осенью во время паводка  дамба защищает поселок от наводнений. Отсюда, со стороны Амура,  ее склон убит низкими кольями и, почти вровень с ними, - гранитными камнями. Спуститься по этому склону даже днем – не малый риск...
     Лучшего места для нашей затеи не найти.
     Нам отмеряют, положенные по уговору,  двадцать шагов. Тольке выпало стрелять  первым. Он долго целится. Я стою к нему левым боком. Сердце мощно и быстро стучит где-то в гортани. Наконец, чиркает спичка, и раздается выстрел. Полоснуло  чем-то горячим по левой голени, над щиколоткой. Боль нарастает. Зажигаю спичку, стреляю, почти не целясь. Толька глухо застонал и осел на песок. К нему кинулась вся ватага.
     Опускаюсь на песок, и перочинным ножом выковыриваю  из ноги горячий кусок свинца. В глазах слегка поплыло... Неожиданно вырвало.
     И в эту секунду над нашими головами,  будто в небесах, раздается леденящий душу крик. По склону дамбы, по острым камням, кажется, не бежит –летит Люба. Ее черные волосы мокры и распущены. Огромные глаза горят, как  у безумной.  Две белые полоски, на груди и на бедрах  перехватывают ее голое мокрое тело.
   - Не-ет! Не-ет! Не-ет!
     Кричит что есть силы. Бросается ко мне, крепко прижимаясь  и, то и дело целуя в лицо.
   - Нет! Нет! Нет!
     Потом, резко отпрянув. Оглядев. Увидев рану в ноге, что цел.
   - Идиоты!!!
     Влепляет пощечину. Такую, что валюсь набок.
     И тут же нас настигают новые звуки.
     Рыдая и дико хохоча,  волоча ногу, и отбиваясь от друзей, убегает  по пляжу Толька. Такое отчаянье и такая безысходность в этом крике...               
     Как приступ, вдруг, - желание исчезнуть. Просто - не быть.

     Его стон-рыдание-хохот преследует меня многие годы...
     Нет, Ржевский не умер от моего выстрела. Пуля неведомыми путями, попав в бедро, ушла в ягодицу. Она прошла свой сложный путь, не задев ни одного сколько-нибудь важного нерва, или кровеносного сосуда. И Ржевский в последствии  даже не хромал.
     Меня (дело чести!)не выдал. Сказал, что сам случайно выстрелил себе в ногу.
     Ржевский стал пить. Почти ежедневно. К двадцати двум окончательно спился. И однажды ... исчез. Тела его не нашли. Это был его последний  трюк. Или вызов судьбе.
     Тоже последний.

     Да. Я его не убил.
И все-таки…

 
  - присутствую и на стихи.ру