На крыше без крыльев

С детства я играю на скрипке. Мой отец – скрипач, преподаватель в музыкальной школе. Поэтому с 6 лет меня отдали к нему на обучение. Отец был человеком угрюмым и мало говорил. Да что там, он практически совсем не разговаривал. У него была скрипка, только с ней он мог вести беседы. Может от этого и я рос таким замкнутым, может от этого мать каждый вечер проводила в слезах.

Когда мне исполнилось 9, они развелись. Мать перестала плакать, молча жила дальше. Отец снял квартиру поближе к центру и перевёлся в другую музыкальную школу, а меня передал другому, очень сильному преподавателю.
Город как будто стал чуть ярче. В воздухе прояснилось.

С новым преподавателем я пристрастился к игре на скрипке. Но мать больше не выносила этих звуков и мне приходилось уходить на крышу нашей девятиэтажки  чтобы выплеснуть свои скрипичные эмоции. Вахтёрша с удовольствием сделала мне копию ключа, так как ей нравилась моя импровизация – она в юности тоже занималась музыкой.
Я выходил на крышу и играл всё что вижу – как мама гуляет с тройняшками, её музыка была плавной и полной материнской любви, как рабочие ремонтируют соседнюю крышу, их мелодия звучала монотонно и грубовато. Всё это умела скрипка, всё это видел я.
Однажды зимой ветер утащил мою куртку метров на двадцать и таскал её по крыше – я забыл положить на неё камень, специально притащенный с улицы. Я подошёл к сугробу, в котором виднелся мой красный капюшон, отряхнул куртку и уже было хотел возвращаться, как услышал чей-то туберкулёз.

Среди старых шкафов  летней поломанной мебели, я увидел человека, укутанного в старую чёрную шубу и в платке, повязанным так, что не видно лица. Я предложил ему спуститься в квартиру, чтобы отогреться, отказался.

Через  18 минут мы сидели на крыше на нашем старом пледе и пили чёрный чай без сахара. Я не спрашивал его о его семье, работе, даже о его имени. Мы просто говорили. Говорили о музыке. Преимущественно о моей импровизации. За те шесть лет, что я играю на крыше, он не пропустил ни одного моего произведения и помнил их лучше, чем я сам. Я был очень доволен собой и от радости купил новый смычок, старый уже весь износился.
Теперь я знал, что у меня есть достойный слушатель. И играл с ещё большим энтузиазмом. И после каждого импровизированного представления мы обсуждали мою музыку. Казалось, он не особо разбирается в музыке, но мысли у него были интересные.

Я попросил мать рассказать мне об отце. Она долго отпиралась, но вконец согласилась. Ещё будучи школьником он заинтересовался скрипкой, но музыкальных талантов у него не обнаружилось. Он мог только зубрить классику, никакой импровизации. Его игра была сухой и безжизненной, но он этого не понимал. Он сломался от первой критики. Казалось, он возненавидел всех и всё. И дал обещание стать великим скрипачом. Но, обещаниям, данным со злобой, не суждено воплотиться в реальность. Великим он не стал, стал преподавателем. Но ни один из его учеников так и не научился вкладывать душу в свои произведения. Он просто не хотел признавать себя проигравшим.
 - Почему ты спрашиваешь?
 - Я, кажется, знаю, где он…

Я сорвался с места и побежал на крышу. Мать расплакалась, но за мной не побежала. Я выбежал на крышу и стал искать его. Я подбежал к шкафам и стульям, но его не увидел.
Небо было мертвенно синим. Казалось, мир замер в ожидании.
Что-то тяжелое ударило по голове. Я не потерял сознания, но потерял равновесие. Думать было больно и я хотел отлежаться минуту, чтобы выяснить, что же случилось. Это несомненно был он.

Я не мог пошевелиться. Я мог только смотреть. Я лежал на краю крыши. Он обнял меня и оттолкнулся ногой.

Дикий ужас охватил меня на секунду, казалось, мы летели вечность. Если бы я не умер, написал бы замечательно произведение об этих ощущениях.