Эвакуация. Испытания и невзгоды

               

    Я родился и рос в Крыму в еврейской сельхозкоммуне "Войо-Ново" (на эсперанто "Новый быт"), основанной в 1928 году, реэмигрантами из самой Палестины. В период сплошной коллективизации коммуна "Войо-Ново" в 1934 году, несмотря на её выдающиеся  достижения в производстве всех видов сельхозпродуктов, была насильственно  реорганизованна в одноименный колхоз, членами которого вплоть до самой войны, были преимущественно еврейские семьи.
     С её началом им пришлось пережить все тяготы и лишения вынужденной эвакуации. Когда нависла угроза оккупации фашистами Крыма, они стали "погонщиками" из Крыма на Кавказ, эвакуированного, по приказу Комитета Обороны, колхозного скота. К этому времени все семьи состояли в основном из женщин, стариков и детей.
    Большинство бывших  коммунаров-мужчин, и в их числе мой отец, приехавших в Крым  из Палестины, в 1938 году были репрессированы и отбывали наказания в лагерях ГУЛАГА, а избежавшие арестов, были призваны на фронт. Единственным трудоспособным мужчиной накануне эвакуации, оказался мой дедушка Абрам Березовский, который к своим  64 годам был еще достаточно крепким и кряжистым. Но главное, как колхозный конюх, он лучше всех разбирался в гужевом транспорте и конной сбруе. Однако, дедушка не хотел уезжать в эвакуацию. Во время первой мировой войны, он некоторое время, до совершения побега, находился в австрийском плену, где общался с немцами и не верил, что они уничтожают евреев.Но, когда стал вопрос об эвакуации скота, он понимал, что без него в этом долгом и тяжелом пути, "погонщикам" скота не справиться.
     Если бы дедушка не изменил своего решения, то наша семья разделили бы трагическую участь единственной еврейской семьи, отказавшейся от эвакуации.
    В последних числах сентября 1941 года ранним осенним утром необычный обоз, за которым следовали стадо коров, отара овец и небольшой табун лошадей, покидали родное село. Прошло много лет, но я помню понурые лица провожающих односельчан, их слезы и горькие рыдания отъезжающих…
    Лошадьми, запряженными в подводы, управляли женщины и подростки. В них ехали дети, старики,сменяя друг друга, погонщики скота. В отдельных подводах везли чемоданы и баулы с вещами.
   Конечным пунктом следования в Крыму был город Керчь. Обозу предстояло вместе со скотом преодолеть расстояние в 300 км. Передвигались только в дневное время проселочными дорогами, организовывая по пути, выпас скота. На ночлег останавливались  в попутных селах, рядом с водопоями для животных.Как правило во время этих привалов доярки доили дойных коров. Часть молока шло на наше питание, остальное сдавали колхозам. На этих же привалах женщины готовили на кострах горячую пищу.
    С каждым осенним днем ночи становились всё более прохладными, участившиеся дожди, сковывали движение. К концу пути погонщики скота от усталости валились с ног. Но мы, дети, ещё не осознавали трагизма происходящих событий. Напротив, в этом необычном и долгом путешествии нам было интересно и увлекательно. Особенно запомнились сады и виноградники с обильными плодами, мимо которых, проезжая, мы не отказывали себе в удовольствии вдоволь наедаться.
    Ровно через месяц, в конце октября, мы прибыли в Керчь, откуда предстояло вместе со скотом переправиться через четырёхкилометровый Керченский пролив на Таманский полуостров.
    Отчетливо помню, как нас погрузили на огромные баржи: людей, подводы с запряженными лошадьми и скот. Караваны барж буксировали катера. Переправа была очень оживленной. Слева и справа по бортам наших барж следовали в попутном и встречном направлениях такие же караваны барж и небольшие военные катера, на палубах которых были видны зенитные расчеты. Переправу часто бомбили. Это было первое в моей жизни  морское путешествие и потому я запомнил его до мельчайших подробностей и, прежде всего само море, его цвет, толщу воды и, конечно, крик чаек; и, как мираж, очертания кавказского берега, который медленно приближался…
    Когда до него оставалось, возможно менее километра, на военных и буксирных катерах вдруг истошно завыли сирены. В небе появились самолеты, на крыльях которых, я впервые увидел свастику. В одно мгновенье дедушка, падая на палубу, увлек меня за собой и накрыл своим телом. Вой сирен смешался со зловещим свистом, падающих бомб, и рокотом вражеских самолетов, слышны были залпы зениток.
Взрывной волной нашу баржу резко качнуло, окатив всех, прохладной соленой водой.
Странно, но, как по команде, замычали коровы, заржали лошади и заблеяли овцы. Несколько овец выбросило за борт баржи, а остальные, подчиняясь стадному инстинкту, начали сами выпрыгивать в море, и в итоге их осталось менее половины. На наших, обезумевших от страха глазах, уходила на дно с людьми и скотом, следовавшая за нами в буксирной связке, искореженная прямым попаданием бомбы, баржа.
     После бомбежки люди от пережитого ужаса медленно приходили в себя. Наверное, нас хранил Господь!
    Наша баржа причалила к пологой песчаной косе, называемой в народе Чушкой- отмели удобной для высадки скота. Дедушка Абрам помогал всем возницам подвод съезжать по наклонным настилам  на берег. Погонщики скота сгоняли его с барж  на берег и группировали стадо. Надо было как можно быстрей уходить от этого зловещего места. Лошади с трудом тащили подводы по песчаной дороге. Но очень скоро на всех катерах опять завыли сирены. Среди людей началась паника. На песчаной косе негде было укрыться. Люди падали навзничь в песок, прикрывая голову руками, животные стали разбегаться. Появившийся в небе, фашистский самолет на бреющем полете обстрелял нас из пулеметов. Меня спасло чудо и убитая корова, которая  свалилась рядом, прикрыв меня своим туловищем, изрешечённым пулями. И опять из нашего обоза никто не пострадал.
В этот день мы простились с детством, реально воспринимая  пережитый ужас и трагизм  войны…
   Уцелевший скот был сдан уполномоченным Темрюкского района Краснодарского края. Людей расселили по ближайшим станицам. Наша семья попала в станицу Старая Титоровка, где поселилась у местной жительницы в большом каменном  доме с застекленной верандой и крыльцом со ступеньками. Рядом с домом, помню, находился большой цементный резервуар для сбора и хранения дождевой воды, а в глубине двора колодец с солоноватой водой.
   Станица Старая Титоровка располагалась на берегу лимана. Когда он замерзал, жители станицы, сокращая дорогу, шли по льду на рынок в райцентр Темрюк, раскинувшийся, на противоположном берегу  лимана. Из-за недостатка пресной воды постиранное белье, обычно, выполаскивали в лимане. Как-то бабушка Роза, стоя по колено в воде, полоскала белье, а я помогал ей приносить и уносить его. Неожиданно появился небольшой немецкий самолет, который пролетел над нами так низко, что можно было разглядеть лицо летчика в шлеме и очках. Самолет накренился, его тень скользнула рядом и тут же метрах в десяти от нас змейкой вздыбилась вода. Самолет улетел. Все, кто находился на берегу лимана, стали разбегаться  врассыпную и только бабушка Роза, по-прежнему, стоя в воде, прижав меня к себе, в оцепенении шептала на непонятном мне языке какие-то слова. Через много лет я узнал, что бабушка могла читать тору и знала молитвы.
В Старой Титоровке я подружился с сыном нашей хозяйки и его друзьями, моими сверстниками. От них я впервые узнал, что я, оказывается, «жид пархатый» и, не понимая смысла , даже не обиделся. Как-то в саду они ощупали мне голову, пытаясь обнаружить рожки, искали хвост, затем попросили спустить штаны и по выражению их лиц, я понял, что они разочарованы увиденным. Кто-то злонамеренно рассказывал им всякие небылицы о, приехавших,  «явреях-жидах пархатых". Однако, общение с ними помогло мне довольно быстро освоить разговорный русский, которого я до эвакуации не знал ,т.к. в коммуне и в колхозе «Войо-Ново» все разговаривали на идиш.
   В станице стояла воинская часть. Её командира, который жил в нашем доме, звали дядей Колей. Его бойцы дружно баловали меня, угощали вкусной рисовой кашей с изюмом и называли сыном полка. Они не раз советовали мне держаться  военных, которые, если что, не дадут мне пропасть. Знали бы они, чем обернётся их совет, для моей бедной мамы.
     В Старой Титоровке мы прожили восемь месяцев. После того, как был оккупирован Крым и  нависла угроза захвата  Северного Кавказа, всем еврейским семьям пришлось повторно  эвакуироваться. На подводах нас доставили в Анапу, где мы должны были пересесть на теплоход, следующий  до Сочи, а далее ехать поездом в Азербайджанскую ССР. Однако, в Анапе мы попали под массированную бомбардировку города и порта.  И тут я  вспомнил про совет красноармейцев. Все бросились в окоп, а я, выскочив из укрытия, побежал  под бомбами, искать военных. Очень уж мне хотелось стать сыном полка! Мама бежала за мной и кричала, но я не остановился, пока не свалился в окоп прямо на каких-то солдат. Они-то и вернули меня маме, запыхавшейся и насмерть перепуганной.
   После бомбёжки оказалось, что порт разрушен, теплоход ушел, и никто не знал, будет ли следующий. Дедушка Абрам принял решение двигаться на подводе до Новороссийска и там постараться сесть на теплоход. Он перезапряг лошадей, высвободившегося коня вручил возницам–подросткам, доставившим нас в Анапу, чтобы они могли вернуться домой в Старую Титоровку. Пристроившись к колоннам отступающих  красноармейцев и беженцев, мы двинулись в сторону Новороссийска. На ночных привалах дедушка поил и пас лошадей; бабушка и мама  на костре готовили нехитрую еду. Утром опять отправлялись в путь.
   Через несколько дней, ближе к вечеру, подъехали к пригородам Новороссийска. В перелеске остановились на ночлег. Со стороны города доносились раскаты взрывов,  в ночном небе отражалось зарево пожарищ. Вдруг темное небо прорезали лучи прожекторов, и в их пересечении мы увидели самолет, который пытался уклониться от прожекторных лучей. Были слышны хлопки зенитных выстрелов.
Самолет задымился и с истошным воем, оставляя дымный шлейф, быстро приближаясь, рухнул на землю и взорвался недалеко от места нашей стоянки, а в небе в сопровождении прожекторного луча на парашюте опускался, покинувший сбитый самолет, вражеский летчик. Взрывы со стороны города доносились всю ночь и стихли только к утру.
   Когда мы прибыли в Новороссийск в район порта, то узнали, что сбитый накануне вечером немецкий самолет, прорвался в порт и сбросил бомбы на железнодорожный состав, перевозивший боеприпасы. Стоя у развороченных причалов морского вокзала, мы увидели, как последний теплоход, преследуемый вражеским самолетом, уходил из бухты в открытое море…
   Необходимо было срочно выбираться из города, который постоянно подвергался налетам вражеской авиации. Они не заставили себя ждать. Почти одновременно появился гул приближающихся самолетов, вой сирены и выстрелы зениток. На площади, у морского вокзала, где мы остановились, видны были окопы и щели, большинство беженцев решили укрыться в них. На противоположной  стороне площади лежала  огромная цистерна, у которой, возможно, взрывной волной вырвало одно боковое днище. Не знаю почему, но наша семья кинулась именно в этот образовавшийся проем и укрылась в цистерне. Начался кромешный ад. Рядом что-то рвалось и трещало, о цистерну бились осколки, камни и комья земли. Каждый удар отдавался в цистерне страшным звоном, от которого можно было оглохнуть. В полумраке я вдруг увидел, что среди нас нет бабашки Розы. С криком «Бабушка!» я кинулся к выходу, но дедушка Абрам успел меня задержать и прижать к себе. Я продолжал плакать и звать бабушку. Навзрыд плакали мама Маня и ее сестра, моя тетя Люба…
   Когда  бомбежка окончилась, в цистерне стало тихо, снаружи доносились крики людей, ржание лошадей и треск горящих предметов. Взволнованные судьбой бабушки, Розы, мы выбежали из цистерны, и увидели, что на месте бывшего окопа образовалась огромная воронка- результат прямого попадания бомбы. Вокруг убитые и изувеченные люди и кони, перевернутые и искореженные подводы, свежие дымящиеся руины соседних домов. А рядом, под, чудом уцелевшим деревом, стоит наша подвода, запряженная двумя лошадьми, а под дышлом между ними, держа их крепко за узды, сидит на корточках  наша бабушка. Она была в таком оцепенении, что дедушка еле оторвал её руки от лошадиной сбруи. Когда она пришла в себя, то объяснила свой поступок: «Если бы я этого не сделала, то лошади, испугавшись бомбежки,  сбежали бы вместе с вещами, документами и запасом продуктов. Что бы мы тогда делали?»
Героический поступок бабушки Розы оградил нас от непредсказуемых испытаний, а может быть и спас от неминуемой гибели.
В тот же час,пристроившись к колоне отступавших войск и беженцев, мы в спешном порядке покинули Новороссийск и двинулись на юг в сторону Туапсе.
   Гражданское население должно было придерживаться правой стороны дороги, а по её левой стороне сплошным потоком шли красноармейцы, двигалась военная техника и военные обозы. Встречного движения почти не было. Хорошо помню: левым краем дорога упиралась в горные склоны, а правым - в непрерывные крутые скалистые обрывы, внизу которых плескалось море.
    На второй или третий день, недалеко от Геленджика, на одном из крутых поворотов, обгоняющая нас военная машина, не вписавшись в поворот, зацепила нашу подводу и опрокинула её. Машина даже не притормозила и быстро уехала вперед. Все произошло неожиданно, в одно мгновенье. Порвав постромки, испугавшись, убежали лошади, оставив вожжи в руках дедушки. В подводе сидели я и одна девочка. Когда подвода перевернулась, девочка оказалась под перевёрнутыми вещами, а я, падая в обрыв, зацепился одеждой за какой-то кустарник. Увидев под собой глубокую пропасть, я, испугавшись, боясь пошевелиться, притаился. Опомнился, когда услышал, что меня зовут, и откликнулся. Какой-то военный спустил вожжи и объяснил,  как их  обмотать вокруг груди, завязать, и двумя руками крепко за них держаться. Затем вдвоем с дедушкой они меня вытащили. Я был весь в ссадинах и царапинах. У бабушки началась истерика, плакала мама, а меня всего трясло…
    Проходящие красноармейцы, помогли поднять подводу, но она была совсем разбита. Тогда военный, который  вытаскивал меня из пропасти, наверное командир, приказал освободить одну из военных подвод, как сейчас помню зеленного цвета, сказав при этом дедушке, что подводу они нам дают, а лошадей ,к сожалению не могут .Но он уверен, что наши лошади далеко не могли убежать, а где-то рядом пасутся. Он оказался прав. Дедушка нашел их недалеко на полянке и мы продолжили свой путь. Однако, вскоре обнаружилось что пропала мамина сестра Люба, которая с
подругой Аллой ехала на другой подводе впереди нас. Не, заметив, в оживленном потоке, нашей вынужденной остановки, они уехали далеко вперед, и только через неделю мы встретили их на одном из привалов…
    Во время движения по этой горной дороге больше всего опасались возможных вражеских  бомбежек и обстрелов с бреющих полетов, так как негде было от них укрыться. Помню такой случай: обгоняющая нас военная патрульная машина потребовала всем остановиться и пропустить колону автомашин с красными крестами на бортах, видимо эвакуированный госпиталь. Прошло какое-то время и мы услышали,  доносившиеся издалека раскаты взрывов, а вскоре перед нашими глазами открылась страшная картина - развороченное глубокими воронками полотно дороги. Рядом  с ней, обуглившиеся остовы автомашин с остатками красных крестов, дымящиеся кроны деревьев и, разорванные тела людей с кусками белых халатов и больничных пижам. Тут же, на поляне, под деревьями, красноармейцы хоронили погибших и освобождали дорогу от завалов. Вскоре движение колонн возобновилось…
   Прибытие в Туапсе я запомнил прежде всего тем, что впервые в жизни увидел  необычное природное явление - настоящий морской смерч: с морской поверхности поднимался вверх крутящийся столб воды и растворялся  высоко в небе. Пройдет всего  тринадцать лет и во время службы в армии, в том же городе Туапсе, в 1955 году, я повторно увижу такой же смерч - не такое уж частое для наших широт природное явление. Но вернемся в 1942 год.
    Наше стремление пересесть в Туапсе на пароход или поезд тоже оказались тщетными. Все помещения морского и железнодорожного вокзалов, прилегающие к ним площади были заполнены толпами беженцев. Пришлось нам продолжить свой путь до Сочи своим ходом, на своих лошадях в своей подводе.
   После жизни в степных районах Крыма живописная природа Северного Кавказа оставила в моем детском сознании неизгладимое впечатление.
    Сдав подводу и лошадей в эвакопункте  города Сочи, мы получили билеты на поезд, который доставил нас с пересадками в Азербайджан в райцентр Ханлар, а оттуда уже  на  подводе - в степное село Шаркапсе. Дедушка и мама начали работать в местном колхозе.
   На окраине села протекал  арык (это слово я там услышал впервые) с желтовато-мутной водой. Чтобы ее использовать для питья, необходимо было ее долго отстаивать и кипятить. В арыке купалась местная детвора, а жители полоскали белье. Вдоль арыка росли камышовые заросли, в которых гнездились малярийные комары. Больше всего они докучали нам по  ночам. Местные жители были более приспособленны к этим условиям жизни, реже  заболевали малярией, хотя страдали повальной вшивостью. А вот эвакуированные из-за малярийной эпидемии и непривычных условий, начали умирать. И тогда, по воспоминаниям мамы, было отправлено коллективное письмо на имя И.Сталина с просьбой переселить нас в более благоприятные  места.
    Никто не знает, где принималось решение, но вскоре поезд уже перевозил нас  из Ханлара в  город Кировобад, откуда переправили в живописное горное армянское селение Мерзик. Подселили нас в дом к, по-кавказски гостеприимной, армянке, женщине средних лет, доброй и словоохотливой. У неё было два сына-подростка 12-14 лет, а муж воевал на фронте. Несмотря на разницу в возрасте, я с ними очень подружился и благодаря им и их маме незаметно  бойко заговорил  на армянском.
     Прямо у порога нашей комнаты под крошечным каменным мостиком протекал горный ручек с прохладной, кристально-чистой водой, а во дворе, огороженном забором из длинных жердей, росли высокие развесистые деревья с плодами белой шелковицы, из которой хозяйка варила душистое терпкое варенье-бекмес.
    Дедушке и маме повезло: в местном колхозе их приняли на работу - дедушку на скотный двор, в свиноферму, а маму дояркой, хотя рабочих мест было очень мало. Мама вспоминала, как ей приходилось каждое утро, еще до рассвета, добираться к коровнику и поздно вечером, уже затемно возвращаться домой, по узкой и отвесной горной тропе, огибающей глубокое ущелье. Вместе с тем, время  жизни в Мерзике, из всех лет нашей вынужденной эвакуации, запомнилось, как самое благополучное и приятное. Кода мы уезжали из этого села,  местные жители провожали нас со слезами, а хозяйка, прижав меня к груди, уговаривала маму оставить меня  у неё до конца войны.
    Что же стало причиной нашего отъезда из такого благодатного места?   По воспоминаниям мамы, основной стало то,что в связи с началом путины на Каспиии, в его рыбных промыслах не хватало рабочих рук. И тогда многих эвакуированных, проживающих на территории Азербайджана, переселили на побережье Каспийского моря в различные рыбные хозяйства.
    Группу крымчан, бывших погонщиков скота, направили в поселок Хачмас, расположенный
севернее города Баку. В конце 1943 года, на уже знакомой нам железнодорожной станции Кировобад, мы заняли места в общем пассажирском вагоне. Хорошо помню, что на пути следования к станции назначения, нам пришлось несколько раз делать пересадки. Не обошлось без приключений. На одной из них после того, как тронулся поезд, оказалось, что в вагоне нет Любы и только спустя несколько тревожных дней, мы встретили её на одной из станций. Как оказалось во время кратковременной пересадки с поезда на поезд, она вместе с подругой Аллой, в характерной для тех лет толчее и суматохе, села не на тот поезд.
  На другой, если я не ошибаюсь, большой узловой станции Махачкала, произошёл такой случай: мама с дедушкой пошли в здание вокзала компостировать билеты, а я с бабушкой Розой, оставшись на перроне, сидели на своих чемоданах. Бабушка, прижав к себе, держала в руках небольшую коричневую сумочку, в которой находились документы, деньги и какие-то фамильные драгоценности. Подошел какой-то парень и о чем-то спросил бабушку. Оглядевшись, наклонился и резким движением, вырвав из её рук сумочку, бросился бежать, скрываясь под вагонами поезда, стоявшего на запасных путях.
   Я остался караулить чемоданы, а бабушка с криком: "Держите вора!" - кинулась его преследовать. За многочисленными железнодорожными путями был большой пустырь, а за ним
различные хозяйственные постройки, где и хотел скрыться грабитель.
   Шедший, по пустырю какой-то офицер, увидев парня, убегающего с сумочкой в руках, а следом, выскочившую из-под вагонов, кричащую бабушку, выхватил пистолет и сбил  грабителя с ног. Сумочку он вернул бабушке, которая вся в слезах повисла у него на шее.
   - Было бы немного темнее, пристрелил бы тебя, гада, на месте,- пригрозил он грабителю, сопровождая его в линейное отделение милиции.
   Мужество и находчивость бабушки Розы и на этот раз спасло нас от непредвиденных неприятностей и непредсказуемых последствий.
  В Хачмасе нас разместили в одном из длинных, густо заселенном бараке, в котором каждая семья имела свой угол, отгороженный от другой, марлевыми перегородками.
Мама и дедушка работали в цехе обработки рыбы, а шестнадцатилетняя мамина сестра Люба
(она впервые за время эвакуации начала работать)обслуживала на берегу рыболовецкое оборудование. Вскоре на её глазах произошел трагический случай.
   Обычно, огромный невод с уловом рыбы из моря на берег вытягивал трактор с помощью троса, который двигался по желобам специальных шкивов, вмонтированных  в лебедки. Иногда трос  соскакивал, и работницам надо было быстро поставить его на место. Причем, по технике безопасности, работницы могли находиться только с тыльной по отношению к морю стороны, так как  всегда существовала угроза срыва лебедки, особенно угловой. В этой смене наша Люба работала с Геней Ежевской, матерью своей подруги Аллы, которая провела вместе с нами все предыдущие годы эвакуации. В тот злосчастный день трос слетел именно с угловой лебедки. Геня решила быстро одеть его на шкив с внутренней, запрещенной стороны. В  тот момент, когда она поправляла его, сорвавшаяся с крепления лебедка, размозжив ей голову, отбросила её тело на несколько метров в море. Все это произошло мгновенно, на глазах нашей Любы, которая тогда же, рыдая, нам  обо всем  рассказала…
  В нашем  бараке постоянно работала черная тарелка радиотранслятора, по которому все слушали сводки «Совинформбюро», особенно любили голос Левитана. В один из апрельских дней 1944 г., когда почти все взрослые были на работе, мы с бабушкой Розой услышали по радио сообщение о том, что в Крыму ведутся тяжелые бои на подступах к Севастополю и, что сегодня на рассвете освобожден от немцев поселок Саки, наш  районный центр.
Бабушка расплакалась, а я побежал в рыбные цеха, где работали мама и дедушка,
сообщить им эту радостную новость. После освобождения Крыма в апреле 1944 года
появилась надежда вернуться в родные места…
Закончилась путина, а с ней и работа. Нам пришлось перебраться из Хачмаса в район станции Худат. Поселили нас в бараке на лесном хуторе. Мама, Люба и дедушка начали работать в местном совхозе. Места были заболоченные, ночами шакалы выли прямо под окнами. Но самое страшное - это малярийные комары, от которых не было никакой возможности укрыться. Мы все начали болеть малярией, и тяжелей всех дедушка Абрам. На почве осложнений у него началась куриная слепота, и отнялись ноги.
  Первого сентября 1944 года я, наконец, пошел в школу в первый класс, но посещать ежедневно школу не мог, так как через каждые два меня трусили приступы малярии. Мама обращалась в различные инстанции, и наконец, в декабре 1944 года нам разрешили вернуться в Крым.
В первых числах января 1945 года на ст. Худат мы пытаемся сесть на проходящий поезд, у которого стоянка всего 5-10 мин. Люди, пережившие войну и эвакуацию, знают не понаслышке, что это такое - в  то злосчастное время сесть на проходящий поезд. На станции нет оборудованного перрона. Дедушка Абрам сам не в состоянии подняться по ступенькам в вагон. Разгоряченная толпа пассажиров сметает всё и всех на своем пути.
   Какие-то военные оттесняют толпу от  ступенек и буквально втаскивают дедушку в тамбур вагона, где он падает и всю посадку лежит, прикрыв голову руками, а пассажиры с чемоданами и баулами перескакивают через него. Когда кончилась посадка, и поезд тронулся, он не в силах подняться, продолжал лежать в тамбуре пока те же военные не помогли ему подняться и перейти в вагон. До сих пор не представляю, как его тогда не затоптали до смерти…  Несколько недель дороги, несколько пересадок и наконец, город Харьков, последний, по словам мамы, перегон -  и Крым. В Харькове, помню, мы прошли в какой-то бане основательную санобработку в том числе одежды и вещей. Поезд «Харьков – Симферополь». Уже в Крыму на станции Сарабуз - последняя пересадка на поезд «Симферополь – Евпатория». И наконец, долгожданная станция назначения САКИ. На календаре 25 января 1945 года. У всех в глазах слезы,я тогда ещё не понимал, что от радости тоже плачут. В соседнем, со станцией, селе Горопашник (ныне Лесновка) оставляем  дедушку и чемоданы у довоенных знакомых, а сами по зимней январской  распутице 16 км.
идем пешком по знакомой дороге в сторону «Войо-Ново». За спиной остаются окрестные села. Поднимаемся на последний пригорок и… внизу, за балкой, открывается панорама нашего села. Всего сорок дворов и среди них и наш дом, отчий дом… Позади более трех лет тяжелых испытаний, лишений и невзгод. Бабушка Роза становится на колени и целует землю. Радость возвращения переполняет сердца. И даже я, десятилетний подросток, чувствую, как что-то сжимает мне грудь.
В первые же часы нашего возвращения мы узнали от односельчан, переживших
оккупацию, страшное известие о судьбе Мины Сегал и детей. Фашисты вывезли их в соседнее село, живьем сбросили в заброшенный колодец и забросали гранатами. А спустя некоторое время пришло ещё одно трагическое известие: в Киеве в Бабьем Яру погибли родная сестра дедушки Сурка и ее старший сын Давид…
Ещё продолжалась война, ещё приходили «похоронки" и мы ещё долго ничего
не знали о судьбе младшего брата  мамы Березовского Льва, сражавшегося на фронте и судьбе моего отца Бекмана Пейсаха, отбывающего незаслуженное наказание
в лагерях ГУЛАГА.



                Опубликовано:   Книга  ЭВАКУАЦИЯ / Воспоминания о детстве, опаленном
                огнем Катастрофы. \Иерусалим 2009
                Газета ХАВЕРИМ №115/6\ июль 2010г.Крым
                Газета ЮЖНАЯ СТОЛИЦА 7 мая 2010- Симферополь
В книге "Скала моего детства"
Издательство РСП, Москва 2018 г.





 









.