Дети пепла. Фрагмент третий

                Весна священная

Весна 78-го года. Март. Еще очень холодно. Мы гуляем во дворе дома ребенка. Негнущимися пальцами ковыряемся в песочнице. Из большинства носов текут сопли, но нянечки устали с ними бороться. Им самим холодно, они с еще большим нетерпением, чем  мы ожидают конца прогулки. В моем сонном мозгу копошатся странные мысли о будущем. Я не играю с детьми, впрочем, как всегда. Я тешу себя физическим контактом с забором. Стою, вцепившись в него окоченевшими от холода пальцами. И смотрю. На жизнь, которая мне неведома, которая удивляет меня и восхищает.  Звуки, которые стекаются со всего двора в мои уши, мой мозг дифференцирует сразу по нескольким направлениям: добрые звуки и не очень, теплые и холодные, веселые и грустные. Пытаюсь различать с закрытыми глазами мужские и женские шаги.  У меня не всегда получается. Но я снова закрываю глаза и снова слышу шорох незнакомых стремлений, желаний, усталости. Постепенно меня захватывает подобное занятие, и я не сразу фиксирую в позвоночнике теплую струю. Открываю глаза. Удивляюсь про себя. И…

…Вижу женщину, которая пересекает двор по строгой диагонали. Наш дом ребенка находится чуть-чуть на откосе, но взглядом за него зацепиться можно. Тепло в позвоночнике становится сильней, мои пальцы сами собой сжимают штакетник, мои глаза устремляются на эту неизвестную мне женщину. Африка вспрыскивает в мою кровь очередную порцию рассветов. Нетерпение, страх, влечение незнакомого свойства овладевают мной. И слаженно, обгоняя разум и эмоции, гипоталамус шепчет мне кодовое слово «Мама»…

Сейчас по прошествии стольких лет я смутно помню образ, который возник во мне при виде моей мамы. Приемной мамы. Нежная, дышащая свежестью кожа,  точеные брови, серые глубокие глаза, издали кажущиеся черными. И удивительная аура покоя, окружившая и убаюкавшая меня сразу же после первого ее прикосновения. Я не знала, как зовут мое счастье, но с тех пор как она стала приходить ко мне, тени исчезли. Поэтому я с нетерпением ждала ее прихода. Иногда она приходила вместе с женщиной постарше, очень похожей на нее. Это была ее мама, моя будущая бабушка. Поняв, что я решительно не принимаю пищу твердой консистенции, они приносили мне фрукты, соки. Особенно я запомнила апельсины. Кисловато-горьковатые, ароматно оранжевые, их соки пропитали меня насквозь. Может, благодаря им, теперь в моей крови бродит солнце…

В этих депрессивных стенах потайной мечтой каждого малыша была такая мама, как у меня. Они все завидовали мне. Даже не осознавая губительную подоплеку этого чувства,  голодными глазами они встречали и провожали мою маму. Особенно их глаза загорались тоской, когда она брала меня за руку. Поломанные машинки, куклы-неваляшки, мячики и пластмассовые жирафы сиротели мгновенно, когда мама переступала порог игровой комнаты. Жизнь замирала. Близость чужого счастья делала сирот еще более сиротливыми. Крошечные пальчики потели, теребя бумазейные платья и рубашечки, всевозможные игры и забавы теряли смысл абсолютно, потому что  их маленькие головы посещала мысль об очередном утерянном счастье. В их глазах возникало нечто, что я не могу забыть до сих пор – смесь непонимания и горчащего одиночества. В их коллективный дом пришла еще одна мама, но она пришла не к ним…

В то же время, я почти никогда не видела, чтобы эти дети плакали. Они терпели поражение за поражением, обиду за обидой, но тайная тоска, застрявшая в их маленьких тельцах в районе солнечного сплетения, никогда не выливалась наружу через слезы. Эта разрушительная тоска из взрослого мира эмигрировала в виртуальный мир детского сознания. Словно губительное зерно, она проросла в их уже обиженных душах, став чем-то наподобие плотины, не пропускавшую слезы и протест. Они страдали молча, и это молчаливое страдание было страшней внешних проявлений, которых они были лишены.

  Моя приемная мама похожа на Паву. Накануне я увидела в одной из книжек-раскладушек необыкновенную птицу – очень яркую, благородную. В ее взгляде было что-то человеческое и мне показалось, что именно таким взглядом – твердым и нежным одновременно на меня смотрит моя мама. Воспитательница, видя, что я буквально впилась в картинку взглядом, пояснила: «Это павлин, точнее пава…». Позднее, во взрослом состоянии,  я узнала латинское название этой птицы – «Паво Кристатус». С тех пор эта радужная птица шла со мной по жизни рядом. Она проявлялась в рассказах, историях, фильмах, став одним из божественных знаков, которые Он так  заботливо являл мне на моем жизненном пути. Но тогда в три года я была еще слишком мала, чтобы понять всю глубину и многозначительность этого Знака.

Директриса удивленно смотрит на красивую молодую женщину, взирающую на меня с решительной нежностью.  Директриса не  понимает, почему ей, дочери влиятельного промышленника, нужен именно этот заторможенный  ребенок с глазами уличной собаки.  С улыбкой несгибаемого человека мама-пава говорит, что хочет взять только меня. На столе у директрисы - медкарты нескольких детей. Это мои конкуренты, претенденты на счастье. Мне их жалко, но я ничем не могу им помочь. В то же время я немного побаиваюсь, что хрупкое равновесие моей новой судьбы может нарушиться по причинам, не зависящим от меня. Но  гипоталамус шепчет мне, что все что могла, я уже сделала.  Большего не дано. Директриса обреченно разводит руками, понимая, что спорить бесполезно. В кромешном отчаянии она делает последний душевный рывок: «У нас есть одна девочка, очень похожая  на вас, такие же черные глаза и…». Мама обрывает ее царственной улыбкой. «Нет, мне нужна именно эта девочка…». Переговоры завершены, директриса, выложившая на стол все карты, капитулирует, пакт о перемирии заключен.  Моя судьба решена. Меня забирают на майские праздники в мой новый День. И не только – на праздники… За мной приходят торжественно всей семьей, точнее, почти всей – дедушка работает. Мама и бабушка смотрят на меня с вселенской нежностью. Началась новая глава моей жизни…