Дети пепла. Фрагмент четвертый

                Второе рождение

Май 78-го года. Мою Маму зовут Маргарита. Она наполовину армянка, наполовину русская. Брожение двух древних кровей порождает женщину старинной красоты, в которой гармония физического соответствия сочетается с гармонией души. Отныне я принята в Дом. С этого момента я - домашнее существо. Дом ребенка – позади. Штакетник цвета хаки мне отныне не друг. Хотя, иногда я вспоминаю, что именно он, неживой и потрепанный жизнью персонаж, стал первым свидетелем моего счастья. Приметы домашнего уюта окружают меня на каждом шагу. Бабушка, дедушка, два огромных испуганных животных, кот и кошка, смотрят на меня с неподдельным ужасом. Я кричу в ответ, мы дружно разбегаемся по комнатам, чтобы, спустя несколько дней, стать друзьями.

Мой дедушка – восточный человек каждой молекулой своего существа. Внутренний стержень его характера увит плющом. Он – основной источник любви и порядка, царствующего в этом доме. Он – центр Вселенной, солнце, вокруг которого вращаются две больших планеты. И теперь еще одна – пока совсем маленькая. Дедушка очень любит молчать. И не любит, когда женщины много разговаривают. Еще от него всегда пахнет чесноком. Этот запах был настолько естественен в нашей семье, что я до сих пор отношу чесночный дух к разряду ароматов. У моего дедушки рельефный профиль как у римских императоров на монетах. И взгляд тигра, с чуть прикрытыми веками. В его глазах полощется величие человека с Востока, раз и навсегда постигшего главный закон бытия.

В день моего прихода в Семью дедушка с легким удивлением  смотрит на мою отчаянную лопоухость, бритую почти наголо голову, нелепо вытянутую длинную шею. В его глазах цвета шоколада прячется закономерный вопрос: «Что это?». Понятное дело, я не соответствую образу нормального среднестатистического ребенка. Я – не такая как все. С этим благородным клеймом мне приходится жить всю жизнь. Но проходит время и между мной и дедушкой устанавливается молчаливый контакт. Он признает меня, подобно тому, как степенно глава Дома принимает в свои ряды когда-то чужого человека. Отныне он зовет меня "Маленькая".

В сталинской квартире пахнет восточными приправами: дедушка готовит плов. Волшебный аромат впитывается в пространство, его молекулы проникают в мое голодное «я». Голодное не в смысле еды, а в смысле уюта и любви. Здесь иные порядки. И они становятся для меня катехизисом. На долгие годы. Самый главный закон этой семьи – любовь. Она выплескивается на меня в самой разной форме: забота, вкусная еда, игрушки, яркие картинки, красивая одежда. И разговоры… Постоянное общение со мной. Две женщины в унисон разговаривают со мной, каждая вроде о своём, но вместе получается слаженный дуэт.

Мои животные. Два существа кошачьей породы – кот Кузьма и его сестра Зайка. В душе – они тоже жители Востока. Даже в их мяуканье слышатся азиатские мотивы. Тогда впервые я услышала истинные голоса этих существ. Мы разговаривали с ними на равных. Не так как доктор Дулиттл со своим компьютерным зверьем. Иначе. Это были не голоса в моей голове, но понимание на чувственном уровне их мыслей, желаний. Через двух моих домашних кошкообразных жителей у меня на всю жизнь установилась прочная связь с этими пушистыми инопланетянами.

Иногда мне снится детский дом. Дети-оловянные солдатики в горниле зимнего одиночества. И мне становится страшно: ведь я тоже могла сгореть, но вместо этого обрела свой Дом. Дом-корабль, Дом-саванну, где жар любящих сердец создал вокруг меня защитную сферу, пробить которую неспособно ничто. Теперь по ночам ко мне не приходят тени.

Я знакомлюсь с новой жизнью. Впитываю подушечками пальцев ауры незнакомых мне вещей. Фарфоровые статуэтки, китайские болванчики, кожаные переплеты старинных книг. Эти прикосновения для меня – бесценны.  Они – приметы жизни ухоженной, трепетной, почти волшебной. Мои родители никогда не ссорятся. Они смотрят на меня как на подарок судьбы, а не как на несчастную сиротку, подаренную им судьбой. По ночам меня больше не обступают тени. Не зовут за собой, заслоняя от меня мир детства.

        В первый день моего пребывания в новом доме мне дарят огромного длинноногого  мишку. У него темно-коричневая шкурка и кремовая манишка. Я не беру его в постель, как обычно это делают дети, но сажаю на диван, стоящий напротив. Отныне он мой сторож, благодаря ему, тени больше не подберутся ко мне. Моя вера в добрую защиту меховой игрушки непоколебима. Вера – самое важное, что подарил мне дом ребенка. Единственное, что с тех смутных пор я пронесла через всю свою жизнь. В трехлетнем возрасте я уже знала: вера обладает силой животворящей. Она способна воскрешать мертвых и поднимать из океанов города, покорять Космос и излечивать больные тело и душу. Все живущее и дышащее в этом мире создано ею. Позднее во взрослой жизни я неоднократно убеждалась в правильности своих детских убеждений.

Меня учат есть. Мама с невозмутимым лицом сидит напротив меня. Нас разделяет стол. На столе – тарелка с макаронами и ароматной котлетой. Мама с бабушкой, наслышанные о скудных трапезах детдомовцев, потчуют меня пищей высшего класса. Все натуральное, аппетитное, соблазнительное. На первое был суп. С ним дело обстояло проще. Наваристая жидкость против моей воли прошла преграду гортани и попала внутрь. Но второе, о котором мечтает каждый брошенный ребенок, упорно скапливалось у меня за щеками. Мне этого не понять, но мама с бабушкой в курсе: я не умею глотать твердую пищу. Для меня это настоящая мука. Мои дорогие женщины, не теряя терпения, по очереди демонстрируют, как нужно пережевывать пищу и с помощью плавных глотков отправлять ее в желудок. Девиз моего бытия на тот период был один: «Жуй – глотай». На стадии пережевывания у меня все отлично, но глотание мне не удается. Так продолжается часами. Мама с бабушкой меняются местами. Дело кончается тем, что половину тарелки съедают они, вторая половина становится моей экзекуцией.

Так продолжается год. Мама с бабушкой набирают килограммы, я худею. Но, в конце концов, природа берет свое. Неожиданно для себя я преодолеваю негативную особенность. Первый глоток изрядно пугает меня, но становится  первой крошечной победой, большим преодолением, очень важным для меня.

Лето 1978-го. Мы всей семьей едем на дачу. Я впервые в жизни сижу в машине, - «Москвиче» 412, бело-голубого цвета. Бокастый, шустрый, просторный внутри, с лупоглазыми фарами и обаятельнейшей улыбкой, он очаровывает меня с первых минут. От этого металлического малыша так и веет теплом семейного очага. Про себя я нарекаю его «Манни».  Впереди – за рулем – моя мама, рядом с ней – бабушка. Я царствую на заднем сиденье. Опрокидываюсь головой назад, на кожаную спинку и вижу убегающую небесную реку. Мне хорошо…

На участке в четырнадцать соток стоит двухэтажный деревянный дом изумрудного цвета. Гараж, много пристроек позади дома. Огромное зеленое полотно перед домом. Все – в цветущих яблонях и вишнях. Я подхожу к одному из деревьев. Нежные белые лепесточки вызывают я у меня приступ тоски. Из кладовой памяти выплывает картинка, увиденная мною в детском доме. В растрепанной книжке-раскладушке улыбчивая девочка-узбечка протягивает мне веточку белого хлопка. В другой руке она держит красный флажок. В пору своей сиротливой жизни я часто заворожено вглядывалась в нежные хлопковые лепестки, мне казалось, что в этой жаркой далекой стране живут мои настоящие друзья. И стоит мне оказаться там, как моя жизнь сразу наладится.

В момент, когда раздумья овладевают мной полностью, я замечаю крота. Меховое существо на низких стремительных лапках. Он мне не нравится. В моем покалеченном сиротском сознании он олицетворяет злобного жителя подземного мира. И тогда маленькая тяпка становится орудие возмездия, ею пытаюсь впечатать крота в землю, на помощь малышу приходит мама. От ее окрика мой страх перед кротом проходит. Теперь уже крот, обезумев от страха, прорывается сквозь пласты земли. Мама начинает мне объяснять, что я поступила очень плохо. Во мне еще нет оценки зла и добра. Точнее, и то и другое дремлет в глубинных структурах детского мозга. Но на смену страху приходит стыд. Новое чувство. Вслед за ним – чувство вины. Чувство не до конца исследованное, опасное, как Ниагарский водопад. Вся моя жизнь станет доказательством того, как это чувство может искалечить человека.