Дети пепла. Фрагмент десятый

                Мужское + женское


 В моей жизни не было любви. Настоящей, мучительной как зубная боль. Захватывающей, как полеты серфингиста на волнах. Были влюбленности, привязанности, сердечные заморочки, но только не любовь. Кажется, я до сих пор эту кудесницу не встречала. Иногда она мне представляется осенью, щедрой на плоды сердца. Но наступают времена, и она приносит с собой аромат весеннего вздоха, полноценного, широкой грудью, каждой клеточкой мозга. Я даже слышу ее дыханье за своей спиной, но почему-то ни разу в жизни мне не удалось увидеть ее печальную улыбку перед собой, взглянуть в ее светло-зеленые глаза, прохладные и свежие.

Сейчас, когда время отретушировало мою неприязнь к самой себе, скорректировало мои погибшие желания и примирило меня с несчастливым будущим,  я вспоминаю, что любовь все-таки была. Так случается в жизни. Она прошла мимо, прикоснувшись к душе лапкой мимозы. Прошелестела подобно чеховскому шепоту «Я люблю Вас…» (читай рассказ с одноименным названием). Задела краем платья как Наташа Ростова на своем первом балу. И исчезла, растворилась в толпе, не выдержав моей душевной слепоты…

Я училась в институте на втором курсе. Декан объявил, что отныне у нас будет второй иностранный язык. И ходить на занятия «крайне желательно», переводя на русский язык, - необходимо.  Из японского, немецкого и итальянского я выбрала последний. Первое занятие состоялось в четверг, вечером. Кроме меня пришли еще три девочки. В каморке на четвертом этаже было пасмурно, несмотря на то, что мы находились в мансарде с большим окном полукругом.

         Преподаватель запаздывал, мы с девочками стали фантазировать: «А вдруг он жгучий итальянец, со страстным взглядом, чувственным телом, и южным темпераментом…» Обсуждение было в самом разгаре, когда за нашими спинами раздался голос: «Я поляк по национальности. Спасибо, что пришли». Студенты того времени не страдали особой стеснительностью, а особенно девочки, поэтому мы не смутились. После минутной заминки расселись по местам и настроили себя на восприятие новой мужской особи в нашей институтской жизни. «Меня зовут Ян…» (фамилию по понятным причинам не привожу). Владею по жизни девятью языками, но вы выбрали мой любимый – итальянский. Я вам за это благодарен…». Девочки заулыбались. В этих улыбках угадывалась сексуальная агрессия, столь свойственная женщинам юного возраста.

         Он никогда не носил кипельно белые рубашки, как полагается принцам: «Я их ненавижу…, сказал он однажды, и вертикальная складочка меж его бровей поделила лоб на две части».  Обожал свитера, немного удлиненные с высоким воротом. Матовые гибкие пальцы. Жесткие густые темные волосы.  Всегда гладко выбрит. Каноническая мужская фигура, мощный размах плеч при явной худобе. В глазах – снега Килиманджаро и жар африканской саваны. Шрам, белым ручейком пересекающий его левую бровь и стекающий на скулу. Голос, хрипловатый баритон, спокойный, глубокий. Он почти никогда не повышал голос. Редко смотрел на нас, но если его взгляд выходил на дуэль с кем-нибудь из девушек-студенток, было ощущение, что начинается обвал в горах.

Наша дуэль началась не сразу. Когда он вошел в аудиторию первый раз, мое сердце опознало его сразу. Это было похоже на опознание в морге, когда простыня сдергивается с лица умершего и волна опустошения накатывает на живого человека. Только в случае с Яном это было особенное чувство. Я посмотрела на него и поняла, что мне вынесен приговор. Я поняла, что буду болеть этим человеком долго. Может быть, даже до конца своих дней. Он тоже посмотрел на меня. И то был взгляд Космоса, не человека. Нечто неизведанно беспредельное  полоснуло по моему сердцу. И в то же время, мне показалось, что на этот раз я ближе к своему настоящему Дому, как никогда раньше.

     Больше Ян так не смотрел на меня. Даже когда мы стали близки, его взгляд словно обтекал меня, боясь повредить хрупкие сосуды головного мозга.   Когда мы разговаривали, он уклонялся от взглядов «глаза в глаза», глядя на меня как-то сбоку и вскользь. Может быть, именно поэтому я не почти не помню цвета его глаз. Иногда мне кажется, что они лимонные, или пепельно-охровые. Ночами на меня надвигался цвет теплого малахита, со светлыми прожилками. И чувство «дежавю» обнаруживало мое предательское беспамятство. Но более к моим воспоминаниям я не могу добавить ничего. Будто незримые существа, проникнув в мою голову из тонких миров, извлекли из отделов памяти  самое сокровенное и уютное. Да, кстати. Уют. Единственно ясное чувство, оставшееся в кладовых моего сердца. Это чувство, словно шелковый шнур, связало навсегда меня с Яном. Моя память лишила меня большинства его фраз и событий,  жестов и слов, но сердце сохранило ощущение теплой дремоты, которое овладевало мной при его появлении…

      Все, кто были до и после Яна, это "подружки невесты", в том смысле, что все они второстепенны, но от этого не менее ценны.
 
     Мои мальчики, мужчины, друзья-геи. Последние, самые трепетные друзья, каких я знала. Очень внимательные, ласковые, иронично- циничные, но в их странном цинизме очень часто проскальзывала нежность. Мне всегда нравились циничные мужчины, может в этом виноват Мариенгоф с его «Циниками». Не знаю. Но когда мои мужчины смотрели на меня цинично-ласковым взглядом, я понимала, что другой любви быть не может.

        Иштван

        Гей. Красавец, в венах которого азиатская кровь перемешалась с польской и породила существо немужественной красоты. Утонченные черты лица, изящный нос, ястребиный взгляд чайных глаз, хрупкость тела, голоса, странность поступков. Сначала мы активно не понравились друг другу. Нас познакомили зимой в одном из ночных клубов Питера. На танцполе было очень тесно, где-то в глубине над нашими головами в стриптиз-танце извивались холеные блондинки. Мне на ухо прокричали: «познакомься с «королем цветов». Я тогда удивилась: «это что-то из балета?». «Нет-нет, ты позже узнаешь». И я  узнала. Иштван был помешан на цветах. Он знал их названия на латыни, с закрытыми глазами чувствовал текстуру их листьев и лепестков, различал запахи и что-то еще, невидимое моему глазу, но живущее в цветах, подобно ауре.

        Иштван боготворил цветы. Он считал, что мы все рождены из цветочного семени. В каждом из нас заключена душа определенного цветка. И если мы не осознаем этого и живем супротив этой душе, в нашей жизни начинаются несоответствия. Смерть он принимал как данность и искренно убеждал меня в том, что лишь любовь мужчины с мужчиной может претендовать на звание любви истинной. Платоновские высказывания на эту тему он мог излагать часами и, признаюсь честно, он делал это так искренно и убедительно, что в моей воинствующей философии по отношению к Геям наступил перелом.

        Иштван был первым геем, влюбившимся в меня. Я узнала об этой неожиданности спустя два месяца после его смерти, когда старший брат, разбирая его бумаги, привез  несколько писем Иштвана, адресованных мне. В них он плакал. Просил меня понять и принять его странную любовь как есть. Но я об этом не знала. Потому была просто ему хорошим другом. Даже когда узнала о его увлечении наркотиками. Однажды он сказал мне: «Я хотел бы умереть как героиня романа Золя «Ошибка аббата Прево». От цветов». В тот момент это желание мне показалось прихотью манерного юноши, оторванного от реалий жизни. Смысл этих слов я поняла намного позже. Иштван панически боялся боли, потому что был не такой как все. У него была болезнь, при которой укус комара может вызвать болевой шок. Я этого не знала. Поэтому смысл многих наших разговоров не доходил до меня. Он умер осенью. Я пришла к нему домой и не смогла дозвониться. С тех пор я часто думаю о том, что когда я плавно жала на кнопку звонка, он был еще жив. Задержись я немного, прояви чуть больше чуткости и настойчивости, он был бы сейчас жив…
 
       Марат

       Не гей. Хакер. Гениальный хакер. Человек, сделавший виртуальную реальность своим домом. Это была такая же страсть, как у Иштвана – цветы. Позже я часто думала, что каждый из нас одержим определенной страстью. И что наши страсти иногда разрушают нас, иногда спасают. Мои страсти – губительны. О них я расскажу позже.  Марат был инвалидом. Однажды я спросила его, чувствовал бы он себя счастливее, если бы мог ходить, и этот удивительный мальчик-интроверт сказал мне с ошеломляющей улыбкой: «Конечно, нет, ведь счастье не в ногах, а в наших мыслях». Помолчав, он добавил: «Если бы у меня были ноги, я бы потерял мой мир…». Через Марата я очень многое узнала о всемирной паутине, виртуальной реальности и компьютерах вообще. «У каждого из нас – своя вера и свои боги. Я покажу тебе самых могущественных…», сказал мне однажды Марат и нажал кнопку «enter». То, что я почувствовала, находясь в виртуальном мире, не поддается заключению в словесную форму. Это  волшебство дьявольского свойства, и оттого, сопротивляться ему бесполезно.

       Зденек

       Человек идет навстречу своей смерти. Он не знает о скором свидании, потому походка его легка и стремительна. Этого юношу на следующем перекрестке собьет грузовик. Не потому что юноша нарушит правила дорожного движения. Так захочется железному монстру.
 
А вот девушка с балетной походкой. Она умрет сегодня вечером от случайной пощечины своего любимого. В угаре ревности он ударит ее по правой щеке, она не успеет подставить левую. Упадет навзничь, разбив голову о ребро туалетного столика. На этом столике будет стоять недавно купленная помада «Эйвон», крем «Виши» от ранних морщин и кофейная фарфоровая чашечка цвета фиалки. Она упадет вместе с девушкой и разобьется на тридцать восемь мелких кусочков.

Человек идет навстречу своей смерти, не ведая об этом. Но в моей жизни есть мужчина, который слишком долго живет в ожидании смерти. Не она, а он идет ей навстречу. Они уже почти поладили, но меня это не радует…

Весна. Мне тридцать. Зденеку – тоже. Он очень красивый, ласковый мальчик. Именно мальчик, потому что он так и не огрубел,  как положено мужчине. Он – мальчик. Мой любимый мальчик. В изголовье его кровати стоит тумбочка. Невысокая, цвета светлого ореха. На ней – в форме Эйфелевой башни – вазочка. В вазочке – ландыш.

        Я смотрю в глаза Зденека, неожиданно янтарные. Теперь в них слишком много перламутра. Я вижу только его глаза. На все остальное я смотреть не хочу. На сероватые простыни, потерявшие белизну мгновение тому назад, когда принесли новую капельницу (вообще-то я рада, что простыни не белые, иначе я бы ослепла от этой белизны). На тонкие трубочки, которые связывают Зденека с огромным монстром, именуемым аппаратом искусственного дыхания. На его спокойные руки, пепельные пальцы. Зденек не может ходить, жевать, дышать. Говорить он перестал на прошлой неделе, когда остановилось дыхание. Оно спряталось в глубине его легких и отказалось выходить на поверхность. Тогда ему поставили дыхательные трубки. Поэтому теперь он может только улыбаться. И он улыбается. Немного виноватой улыбкой. Иногда  что-то пытается написать. На желтоватой бумаге нелинованного блокнота. К его кисти привязан маленький карандаш, - Зден всегда любил писать карандашами, а ручки не любил, - «нельзя переделать, стереть и написать заново».
Я ловлю себя на мысли, что забыла его фигуру. Зато вижу трамплин его аристократической шеи, плавно накаченные мышцы груди, пронзительную родинку на внутренней стороне кисти, там, где впечатлительные девушки обычно режут себе вены.

       Я смотрю на Зденека и не узнаю его. А еще я не узнаю весну, которая с каждым днем все набирает силу. Она словно специально набухает на ветвях деревьев, притворяясь почками, скользит солнечным зайчиком по нелепым медицинским агригатам. Слышу ее в каждом шелесте и всплеске воздуха, вижу в забавных фигурках и распахнутых окнах, которые сердобольные хозяйки, подоткнув подола юбок, поливают голубоватой жидкостью из распылителей. Эта весна - самая наглая из безжалостная из всех весен, какие я знала. Поэтому прошу ее: «задержись», возьми тайм-аут, присядь на ободок тротуара, что тебе стоит…». Но она несется вперед, и ее зеленое знамя полощется над городом. Еще чуть-чуть и словно рассвет над Питером взойдет лето.   

      Весна. Я умоляю ее не нестись так быстро. Впервые в жизни не хочу, чтобы наступило лето. Оно ведь обрушится на меня своим нестерпимым жаром, бесстыдным солнцем, для которого личная жизнь человечества – пустяк. Я заставляю себя встать и выйти на улицу. Сегодня мне не хочется идти туда. Хохлатые воробьи нестерпимым гомоном расшатывают мою нервную систему. Вспоминаю фильм «Моя жизнь» с Майклом Китоном. Ему было легче, у него родился сын. У Зденека нет никого. Кроме меня.   
   
       Вечером звонит мама Зденека. Спрашивает. Я не могу ей ответить, потому что не дружу со словами. Точнее, они со мной. Они меня боятся и разбегаются как муравьи от бестактного лесника.   

       Утром я снова возвращаюсь в палату. Смотрю на Зденека, на его лицо цвета выжженного песка, и темные махровые ресницы. Раньше я очень любила заглядывать в его глаза. Немного влажные и ласковые. Теперь, когда расстояние между нами увеличивается с каждым днем, я вспоминаю самое начало. Мы учимся в одной школе, но в  разных классах. Живем почти рядом  - на одной улице. Маленький Зден красив как девочка. Весь двор заворожено смотрит ему вслед. Его мамой овладевает необыкновенное смущение, когда вместе с сыном она выходит на улицу. Девочки, мальчики и их родители с завистливым восхищением пророчат Зденеку  счастливое взросление. Только я одна, некрасивая, угловатая, еще толком ничего не понимая в себе, предсказываю Зденеку раннюю смерть. Говорю ему об этом на его дне рождении. Зденек улыбается, говорит: «Я знаю…, - и, помолчав, добавляет, - а еще мы с тобой поженимся..».   Я оказалась права, он ошибся, мы не поженились, потому что у меня был мужчина-призрак по имени Ян. У Зденека была Олеся. Она бросила его и вышла замуж за американца. Уехала в Штаты и ведет там скучную обеспеченную жизнь. А Зденек не смог забыть меня. Все пытался доказать мне, что по очень многим причинам – по гороскопам, нумерологии и законам космоса – мы должны быть вместе. Я верила ему и продолжала оплакивать Яна.

         Зденек заболел в начале весны. Он прожил долго. Гораздо дольше, чем ему пророчили врачи. Ему обещали три  недели, а он прожил всю весну и лето. Он закрыл свои глаза 15 сентября в день рождения моего дедушки. Врач сказал: «Ему очень повезло. Он умер во сне. При его диагнозе – это редкость». Да, он прав, Зденеку повезло, ведь он вернулся Домой, а мне повезло, что в моей жизни был этот человек. Он ушел, и оставил мне воспоминания. Да еще девять граммов тоски. В моем сердце этих смертоносных комплектов накопилось немало, а я все живу. Удивляюсь. Моя подруга утверждает, что я – бессмертна.  Наверно, она права…