Вера

…Металлические спирали закручивались на руках, ногах, впивались в голову. Неясно  откуда наползал темный, едва различимый густой туман. Она его почти не видела, но чувствовала. Как кожей чувствуют опасную близость огня. Он приближался, обволакивал тело и, казалось, душу.  Заполнял пространство желеобразной колышущейся массой. Затем рассеялся, и она увидела - моток «зоновской» путанки стремительно разматывается у неё под ногами.  Вскоре пол перед креслом затянулся паутиной, из которой не выбраться, не убежать…

- Девушка, вам плохо?

Она открыла глаза. Замок на старенькой сумке больно врезался в кожу на руке. Отпечаток металлического поручня вокзального дивана остался на щеке.

Парень, стоявший перед ней, похож был на байкера из тех лет, что остались в жизни, где не было сплошного забора, колючей проволоки и несмолкающего лая собак днём и ночью. Длинные волосы, борода. «Молодой, тридцати нет, наверное», - отметила Вера. Вместо кожаной куртки и черной майки с черепами и молниями на нём был длинный балахон и круглая шапочка на голове. «Поп, что ли?» - подумала.

-Вы кричали. Я могу помочь? Вам плохо?

- А вы всех спасаете? Так я не из богомольных. Лечить меня вашими проповедями – время терять.

- Мы не доктора. Душу не излечить. Она сама очищается. Или остаётся больной. У меня нет мысли беседовать с вами на те темы, к которым вы не готовы. Но я могу предложить реальную помощь. Если некуда идти, вы можете поехать со мною. Но выбор сами должны сделать.

… Ей было куда идти. Но туда она идти не хотела… Не могла переступить порог… Она всё  помнила…
И боялась своей памяти…

…Он представился отцом Николаем, взял билеты на ближайший автобус. Деньги не хотел брать, но Вера сказала, что не последние. Довольно крупную сумму передала ей перед освобождением соседка,  приезжавшая к ней на зону. И сейчас это оказалось кстати. Ей было всё равно куда ехать. Лишь бы не в тот дом…



- Девочки. Сегодня у нас гости.  Веруня, ты подключаешься. Ребята музыканта пригласили. Юлька утверждает – звезда. А я не слышал, нужно посмотреть, что там за звёзды светят на нашем эстрадном небосклоне. Не мудрите ничего, картошечки, селёдку.

- Где она их находит?

- Не бурчи, мудрая черепаха Тортилла. У Юльки свои заначки.

- То-то ты кружишь вокруг. Для неё все мужики – сплошная заначка, чтобы не скучать.

- Неужто мы ревнуем? Ой, старушечка моя. Я же ни на кого тебя не променяю.

- Да приснился ты кому. Вон на затылке зеркало отсвечивает, а тож туда. Куда конь с копытой…

- Ага, туда и рак с клешнём.

Веруня радостно бросилась вытаскивать из старенького серванта разномастные тарелки, собирать по дому стаканы. Ей нравилась весёлая кутерьма, которая начиналась после слов отца, что ожидаются гости.

В семнадцать нравилось всё – утренняя расслабленность полусонных улиц, знакомый голубь по кличке Валет, поджидавший её выхода и нахально усаживавшийся на вечно взъерошенную рыже-кучерявую голову, свечи каштанов и капельки росы на свежевыкрашенных садовых скамейках. И тишина гулких аудиторий, куда Вера любила приходить раньше всех, готовить материалы для папиных лекций. Он никогда об этом не просил, но она знала – гордится дочерью.

А она гордилась ими, своими папой - мамой, которым едва исполнилось по тридцать пять. У них и дни рождения были с разницей в три дня, но отмечали всегда в один.  На выпускном вечере, сбежав от радостной по случаю расставания с любимой школой толпы, они «дружили» до утра в квартире бабушки, неосторожно оставленной ею под присмотр любимого внука, пока она по профсоюзной путёвке отдыхала в санатории. Результат  «дружбы» появился через девять месяцев. Мама утверждала, что Веруня у них всегда была красавицей, с первой минуты.

И нравилось ей, что все папины студентки влюблены были в него «чохом», и напрашивались к ней в подруги, чтобы ближе быть к своему кумиру. А он смеялся и подшучивал над мамой, которая делала вид, что сердится.
 
У них была настоящая семья. Весёлая, дружная, равноправная. Родители Веру не воспитывали, они с ней дружили.

Часто студентка Юлька, брат которой был администратором филармонии, притаскивала к ним в дом знаменитых музыкантов. Вера помнила, как слегка подвыпивший певец из Ленинграда, которого ребята называли Юрок и вместе с ним пели показавшиеся Вере немного непривычными песни, сказал ей: «Ох, наплачется наш брат с тобой». И ей льстило внимание заезжей знаменитости, и она слегка кокетничала, вызывая неодобрительные взгляды папы.

Она помнила это так отчётливо, словно всё происходило вчера, но не могла вспомнить тот день… После которого не осталось тёплого и уютного Дома. Семьи не осталось. И вся дальнейшая жизнь превратилась в бесконечную череду потерь…

…Папа вечером принёс очаровательного щенка, рыжего, с шелковистой шёрсткой и длинными висячими ушами, которые забавно шлепали по мордочке, когда он стряхивал капли молока. Он смешно передвигался по полу кухни на разъезжающихся лапах. Когда лакал молоко из блюдца, крошечный розовый язычок был похож на аккуратно свернутый лоскут розового атласа, из какого недавно мама Вере сшила роскошную пышную юбку. Как у любимой актрисы Одри Хёпберн из фильма «Римские каникулы».

Мама немного поворчала, но, увидев восхищенные глаза дочери, махнула рукой. Только сказала: «Учти, убирать будешь сама, и гулять с ним - тоже». Вере так хотелось показать щенка подружками и главное, соседу Славе, что она уговорила родителей не брать её с собой к бабушке, сказала - нужно готовиться к выпускным экзаменам.

А потом они со Славкой по очереди таскали Фёдора на руках, гладили по голому, щенячьи беспомощному пузу, расчёсывали шёлковую шерсть.

Славка не ушёл домой после звонка, который всю прежнюю жизнь Веры оставил лишь светлым, солнечным воспоминанием. Он был рядом на похоронах, бегал по следственным комитетам и экспертизам, присутствовал на суде. Веру с собой не взял, попросил Юльку быть с ней безотлучно, пока не вернётся. Пьяному трактористу, который снёс полуприцепом и вдавил в землю  машину Вериного отца, дали два года на зоне-поселении.

Он не ушёл, когда первый раз в упаковке женских прокладок нашёл шприцы и «заначку». И тогда, когда забирал её из роддома. Одну забирал, потому, что их первого ребёнка хоронил сам. Рядом с папой и мамой. Мальчик родился  мертвым, ему нечем было дышать, легкие не смогли развиться.

Он не ушёл тогда, когда по первому суду ей вынесли условный приговор. Возил в центр реабилитации, к каким-то бабушкам-целительницам, дорогущим врачам.  Потом они ездили в  Украину (тогда ещё говорили – на Украину). Это был лучший месяц в её жизни, после….

Они бродили по пустынному берегу не черного и не синего, а желтовато-зелёного осеннего моря, и Вера смеялась, спотыкаясь о крупную гальку на берегу. Пекли «блинчики» по воде, ели купленную у высушенной гречанки «чурчхеллу», невкусное мороженое в промёрзшем кафе на набережной. И им казалось, что беда отступила, осталась в смутном, полустёршемся бреду, в прошлой жизни.

Он ушёл только тогда, когда через месяц после возвращения нашёл её в полуразвалившейся избушке местного торчка Фофана. Перевёз домой, оставил деньги соседке Марии Валерьевне. И улетел  далеко-далеко. Вера понимала – для того, чтобы сложнее было вернуться.

Сколько лет прошло с тех пор, она посчитала по документам. Много. Но запомнились только бесчисленные роскошные и нищие, относительно чистые и предельно захламленные хаты, квартиры, дома барыг и торчков.

Их взяли на квартире Гоши, с которым Вера жила последние два года. Когда началась ломка, она  надеялась, что не переживёт этой боли, всё для неё закончится. Но она выжила, дожила до суда. Ей было безразлично, сколько им дадут. Дали много.

На зоне запомнились тяжелые неопрятные старые швейные машинки, стынь утреннего плаца и несмолкающий лай собак. Она перестала их любить. Иногда только вспоминала Фёдора, которого Славка забрал с собой…




- Сейчас остановка будет. Вы есть хотите?

Вера удивлённо смотрела на незнакомого бородатого парня, тронувшего её плечо. Она медленно возвращалась оттуда… из воспоминаний.

- Есть? Да, наверное. А что, здесь можно поесть горячего?

- Здесь хорошо готовят. И горячее – суп куриный, борщ почти как в нашей трапезной.

- Да, поем, наверное.

Николай ел степенно, не торопясь. Он ничего не спрашивал, не заводил разговора. Она этого боялась, не хотела…

…За неделю до того, как родителей не стало, они ездили в небольшую церковь на хуторе, недалеко от города. Бабушки на входе выдали им с мамой дежурные платочки, покосились на джинсы, но ничего не сказали.

Было пусто, лучи солнца, пробиваясь резко очерченными лучами сквозь стекла витражей, упирались в позолоту алькова, икон, скакали веселыми зайчиками по чисто выбеленным стенам. Одно из окон было приоткрыто, слегка подрагивало от порывов весеннего пахучего ветра. Пламени свечей почти не было заметно. И было странное умиротворение, покой и не думалось о чем-то плохом.

…А потом раздался тот звонок. И она поняла… Бога нет. И никогда больше не читала в моменты страха и отчаяния наивные, ею самой  придуманные молитвы…

…На зоне к ней пришло убеждение, что должна была прожить другую жизнь – светлую и свободную жизнь птицы.    

…Она дважды была «за пределом». Туннелей и распахнутых врат в рай не видела. Как не видела и ада. Неужели, действительно, нет там ничего? А есть только холод и пустота. Обидно и скучно. Столько всего не исполнившегося, не увиденного, не сделанного.

…Она никогда не пыталась найти слова, объяснить ими разочарование, когда, пробуждаясь из забытья, возвращаясь ненадолго к действительности, ясно  понимала – завтра или  чуть позже её не будет. Не будет боли, надежд, желания увидеть что-то новое, завершить незавершенное. Чье-то чужое новое будет. А её не будет никогда. И столько безнадежности и пустоты в этом – никогда...

…Рай ей представлялся скучным тягомотным безвременным  междусобойчиком, где ничего не нужно было делать, не за что бороться, нечего отвоевывать.

И ад совсем не страшил. Она в нём уже побывала…

Уютнее было представлять, что всё же будет ей какая-то компенсация. Не в раю, в существование которого верить было всё труднее. А в другой жизни.

Она не хотела воплотиться цветком – они все скопом теснятся на лугу в цветочном дружном коллективе. Дружные коллективы её успели достать. Можно было стать деревом, только одиноким, далеко стоящим от толпы. Не хотела она стать ни кошкой, ни собакой, таскаться по помойкам в поисках чего-нибудь съестного или вилять хвостом перед хозяином, который накормит и бросит коврик в угол – нет уж, и в человеческой жизни этого не делала.

…И поняла, что может быть только птицей. Она свободна. Хочет – живет в стае. Не хочет – летит на все четыре стороны…



…Николай доел, собрал её и свою тарелки, отнёс к мойке. Они вышли к автобусу. Время ещё оставалось. Вера полезла в сумку, достала пачку сигарет. Но закурить не смогла. Ей было неудобно перед этим парнем. Который так похож на байкера, но форма одежды другая.

- А что у вас там. Ну, там, куда мы едем?

- Там место, где люди могут определить, куда им идти дальше.

Они оба молчали. Подошел автобус, пассажиры, торопясь и подталкивая друг друга, вошли в салон. Вере это было неприятно. В любом случае водитель не смог бы уехать, пока не сели все.

…На зоне было много «мамочек». Они в выходные уходили к детям. Многие возвращались необычно возбуждёнными. Вера понимала, что как-то умудрялись они выпить там. Переживали, когда детей отправляли в Дома ребёнка. Большинство не потому, что не могли больше их видеть. Потому, что лишались права выходить на территорию относительно свободную, где ждали радости, которых лишены были в зоне. Мало кто собирался забрать после освобождения ребёнка из казённого дома.

…А она знала, что у неё непременно должен быть сын. Вопреки природе и словам врача. Он не обязательно должен быть её родным. Но у него должна быть мама. И маленький рыжий щенок с шелковистой шёрсткой.


…С автостанции маршруткой поехали в станицу. Вошли во двор. Храм, аккуратно отремонтированный, здание в конце двора, напоминавшее вполне приличную гостиницу, какие-то строения за территорией. Их встретил невысокий розовощекий священник. Вера заметила, что обут он в светлые кроссовки.

И вновь у неё ничего не спрашивали. Живая, разговорчивая старушка в светлом платке провела её в комнату. То здание, что Вера приняла за гостиницу, ею и оказалось.


…Последние дни в зоне были самыми мучительными. Она боялась. Боялась встречи с прошлым, тишины квартиры, где они так счастливы были с мамой и папой и могли быть счастливы со Славкой.
Боялась встречи со старыми приятелями…Она не хотела возвращаться ни в тот город, ни в дом свой.

Соседка Мария Валерьевна сохранила всё – книги, папину гитару, рукописи недописанной кандидатской. Но Вера не могла…Она не могла туда вернуться.

Ей нужно было всё начинать с начала. Там, где нет воспоминаний.

…Утром она спросила у отца Николая, что ей делать.

-А что вы умеете?

Она умела заправлять «баян», шить брезентовые рукавицы и делать лингвистический анализ текста. И сомневалась, что эти умения воодушевят батюшку.

- Вы с компьютером умеете обращаться?

Вопрос Веру не удивил.

- Плохо. Текст набирать умею, что-то по мелочи. Но серьёзно, нет.

- Через час приедет женщина. Она занимается нашим сайтом, покажет. Пока можете пройти по территории. Там наше подсобное хозяйство. И позавтракайте непременно.

В трапезной Веру накормили сытно. Но она вспомнила вкус настоящего густого и ароматного кофе. За воротами храма видела кафе, вышла, заказала две чашки. Сидела долго.

К воротам подъехал смешной ярко-лимонный «Фольксваген». Из него вышла женщина в джинсах, туфлях на высоченной шпильке и белоснежной блузе, последняя пуговица которой была застёгнута на груди в зоне критической отметки. Вере стало жарко, она едва не выронила чашку с недопитым кофе. Как она могла забыть? Ведь знала же, что Юлька живёт в этом городе. Что это - случайность, совпадение? Или ничего в этой жизни случайным не бывает?

Бесшабашная, легкомысленная, всегда веселая Юлька была палочкой-выручалочкой в группе. Она могла договориться о пересдаче для отпетых лоботрясов и бездельников с самым неприступным преподавателем. Вечно затевала какие-то капустники, концерты и пикники, доставала билеты на концерты, знакомила с артистами. Она всегда была рядом, до того времени, когда поняла, что её присутствие от беды не отвело. Она боролась дольше Славки. А потом вдруг уехала. Но Вера уже не понимала, что и Юльки нет рядом. Ей было не до того…

…Она часто вспоминала на зоне, когда тяжёлая липкая тоска связывала тело, лишала желания работать, вставать на утреннюю поверку, пытаться немногими доступными средствами привести себя в порядок, те дни на море со Славкой, ночёвки у неё Юльки, многолетнюю верность и заботу соседки Марии Валерьевны. И верила. Верила в людей, которых когда-то предала. И они верили в то, что не засохло в ней ничто человеческое. Как могли, поддерживали, сколько могли – боролись.

- Юля!

Юлька с удивлением смотрела на сухонькую сорокалетнюю женщину в не по размеру просторных джинсах и простой клетчатой ковбойке, которая окликнула её с порога кафе. Юлька почти не изменилась, только в уголках глаз появились лапки морщин.

- Вера! Веерка, откуда?

- Оттуда. А ты и есть та женщина, о которой говорил отец Николай?

- Постой, так он… Да, я и есть. Но…Почему не домой? Прости, я понимаю. Вот и хорошо. Теперь вместе будем. Ты ведь веришь, что мы вместе всё сделаем как нужно.

- Конечно.  Недаром я Вера.