2-3

Саундтрэк: H. Lovekraft – Сияние извне

Небо опухает, наливаясь влагой словно рана – тяжелым, вонючим гноем.
Бегает Така быстро. Так быстро, что порой его тело не поспевает за ногами, и парень неуклюже падает, сдирая ладони и колени под плотной тканью брюк в кровь. Крови не много (обычно), но кожа саднит, вызывая всякого рода неприятные ощущения и ассоциации. С чем они связаны, Така сказать не может, но они есть, они бередят его сознание не хуже толстых волокон материи, что при каждом движении любовно издеваются над крохотными, но бесчисленными ранками на его теле.
Така бы рад бежать медленнее, рад бы не падать через каждую дюжину шагов, обозначенных метрами преодолеваемого им пути. Но он боится не успеть за Рёске, который, подстрекаемый страхом, бежит еще быстрее, но не падает, ибо у него с вестибулярным аппаратом все в порядке, в отличии от его друга, вечно путающегося в собственных ногах.
Така немного этому удивлен. Нет-нет, не тому, что Рёске еще ни разу не споткнулся на выщербленной временем, плохими погодными условиями да небрежным отношением муниципалитета дороге. Он удивляется своей неловкости: раньше за ним такого не наблюдалось. Танцор с даром от Бога, он всю жизнь прекрасно владел собственным телом, но в минуту, когда это стало жизненно важной необходимостью, - вдруг утратил все свои навыки и врожденные инстинкты. Осталось лишь неуклюжее, какое-то чужое, словно сломленное в нескольких местах тело марионетки с подрезанными ниточками, за которые незримому кукловоду иной раз было лень подергать. И поэтому Така, изумленный не столько событиями, заставившими его бежать, сломя голову, сколько собственной, неведомо откуда взявшейся, физической ущербностью, продолжает падать, орошая снег, замешанный на грязи, пронзительно-яркой, мерцающе-густой чернотой крови.
Они бегут долго. Достаточно, чтобы легкие превратились в густое, разрываемое болью и вязким кашлем, месиво, чтобы сердце стало клапаном, не дающим стремительному, даже яростному напору крови разбить плотину телесной оболочки и хлынуть из глаз, забитых снегом, из ушей, забитых шумом, из ноздрей, забитых холодом и небом. Конвульсии, эхом отдающиеся от стенок грудной клетки, не дают Таке умереть прямо здесь и сейчас: упасть, в очередной раз споткнувшись на снегу, ударить землю собственным телом, весящим настолько мало, что она [земля] даже не заметит этой смехотворной пощечины, в последний раз дать мышцам содрогнуться и замереть в объятиях холода. Уже – навеки.
Но Така не любит проигрывать. Он – не умеет сдаваться. Он – жаден до жизни, поэтому бежит вперед, заставляя и собственное сердце делать то же самое.
Страх, толкающий вперед, превращается в подобие допинга, усиливая физическую выносливость и моральную стойкость, которую по силам сломать действительности, всей своей ужасающе-красочной мрачностью развернувшейся перед мчавшимися сквозь нее молодыми людьми.
Така не замечает, как догоняет, ровняется, а спустя мгновение – и вовсе перегоняет своего друга. Но Рёске, все это время ведущий молодого человека за собой, неожиданно останавливается и заставляет Таку проделать то же самое. Силой. Цепкой хваткой худых, словно лишенных плоти, пальцев на не менее худом, но жилистом запястье друга.
Крохотное и изящное в своей хрупкости (словно у мальчика, только вступившего в пору полового созревания) тело парня в давно утративший счет раз теряет опору и практически падает наземь. Лишь крепкие руки Рёске дают ему опору, и Така рывком выравнивает равновесие, резко оборачивается, готовый высказать другу все, что о том думает, но слова так и застывают на самом кончике его языка, смешиваются со слюной и горьковатым комком застревают в горле, спаянном новым, еще более сильным поражением. Огромные черные глаза из-под челки цвета жженой умбры с оттенком оранжевого марса впиваются взглядом в небо.
Небо не перестает удивлять. Нет – ужасать. Оно словно изливает на землю ликвидный, первобытный страх. Страх неизведанного, непознанного. Дремлющие глубоко в нас инстинкты в такие мгновения поднимают свои полусонные головы, раздирают слипшиеся веки и стремительно расширяющимися зрачками впитывают ту горькую квинтэссенцию ужасов, которыми полнится мир, лишенный логических объяснений. Мир, который не может их дать. Да ничто в нем не может их дать! Ибо то, что сейчас разворачивается над головами человечества, пришло извне. Оно нисходит с неба медленной поступью, излучая бледный, болезненный свет, словно кожа мертвеца в первые часы после упокоения.
Страх туманом окутывает замершие в его промерзло-теплом лоне тела двух молодых людей, не давая им возможности сбросить тяжелые, килограммовые оковы оцепенения.
Сияние извне смешивается с молоком дождя и граммами тумана, опускаясь все ниже и ниже. Ближе к земле.
Така кожей онемевшего лица ощущает замогильный холод, сопровождающий изрыгаемое небом сияние. В нем нет привычного ледяного покалывания полной луны, резкой, словно от тонкого лезвия бритвы, боли звездного света; нет жара (желтого, красного или белого – в зависимости от времени года), которым пышет Солнце. В нем нет ничего. Ничего знакомого. Одно лишь мертвое, пепельно-блеклое свечение, пронзенное до глубин своих запредельным черным холодом, что страшнее самого страшного – Смерти.