Забери меня на выходные. Часть третья

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 Глава первая

 Оксана

     Вскоре на курсе стало известно, что Алексей Григорьев, студент-дипломник, отправившийся в опасную командировку, оттуда, из этой командировки  - не вернулся. Весь поток горячо обсуждал  тревожное и волнующее событие, впрочем, как и все известия такого рода.  На Оксану косились по недоброму. Может, и уехал-то он из-за того, что она  бросила парня и закрутила с преподом, с  Шершнем этим? У девушки было много завистниц, и те воодушевленно перемывали Ксанины косточки.
 Правда, нашлись и свидетели в ее защиту, которые помнили, что Алексей сам давно собирался отправиться куда-нибудь,  в «горячую точку», сделать крутой репортаж, стать знаменитым. Может, она тут и ни при чем, просто, все так - как-то вдруг совпало! Но тех, кто считал, что она виновата, было гораздо больше. Да и кому интересно трагическое событие, в котором никто не виноват? Тем более, если тень причастности падает на красивую и надменную девицу? Тут уж – без вариантов.
 Оксану обсуждали, о ней сплетничали, ей завидовали и, таким образом, она стала очень популярной, но эта популярность была такого рода, что в ее присутствии все глубокомысленно молчали, а стоило ей исчезнуть из поля зрения, как разговорами, покачиваниями головой и пожиманиями плечами мгновенно заполнялось все пространство. Таким образом, популярность эта была несколько односторонней.  Общалась она только с одной подругой Катей, немногословной и вечно занятой какими-то своими проблемами. Ксана старалась не замечать всеобщего многозначительного молчания,  косых взглядов, и сразу после занятий уходила домой. С Шершневичем она встречалась два раза в неделю. Это были, конечно, будние дни: вторник и пятница - выходные поклонник проводил с семьей. Он заезжал за ней, как бывало, когда-то, отец, но -  во двор машину не заводил, звонил из соседнего переулка. И опять она,  как прежде, ждала звонка, только уже не на кухне, а в их совместной с бабушкой комнате, валяясь на потертом диване, купленном давным-давно взамен ее детской кроватки. В комнате было тесно, везде стояли какие-то шкафчики, наполненные баночками и пузырьками, бесхитростными целителями бабулиных немощей. Даже плотно закрытые, они источали тягучий нафталинно-ванильный дух, что было, конечно, очень странно, так как ванилью болезни, вроде бы,  не лечат, а уж тем более, нафталином!  Оксана боялась, что этот дух привяжется к ней, прилипнет незаметно  вместо аромата французских, недавно купленных дорогущих духов, и она станет пахнуть, как хворая старушка. Впрочем, бабушку хворой назвать было бы несправедливо, несмотря на возраст, она была бойка и шустра по-прежнему, только усохла немного, сгорбилась и голова ее, некогда кудрявая и только слегка седоватая, стала совсем белой, а волосы она давно перестала завивать и коротко остригла. Ученики теперь ее не посещали, и она целыми днями хлопотала по хозяйству.
  Ожидая звонка, Ксане невольно  переносилась в дни далекого детства… Она вспоминала, как ждала  отца, сидя на бабушкином подоконнике, как воевала с баночками проращиваемого лука, как смотрела во двор  и представляла себя принцессой. Воспоминания неуклонно вели к тому злосчастному дню, когда она, вся в слезах, спускаясь по лестнице, встретила Алексея. После этого становилось грустно и она, чтобы отвлечься, бралась перечитывать какую-нибудь старую, сто раз читаную книжку. Честно говоря, без Лешки стало пусто! Второй раз в жизни вдруг образовалась пустота…  Все хотелось позвонить ему, спросить, как дела. Просто набрать номер, услышать знакомый голос, да только звонить теперь некуда… Что-то исчезло такое, чего она раньше не очень-то замечала. Что-то незамысловатое, привычное и, в то же время очень искреннее! На теннис ходила теперь одна, и никто не махал ей радостно из-за оградки, не свистел по-мальчишески звонко, радуясь хорошему удару, не хлопал дружески по плечу. Все-таки сверстник  - это совсем другое…
 Пусть она относилась к нему больше по-приятельски, пусть она тогда его не ценила, но теперь, иногда,  этого так не доставало! Как здорово было побродить по парку,  просто так, попить пива под цветными зонтиками, вспоминая со смехом события прошедшего дня. Лешка умел интересно рассказывать, знал кучу анекдотов, мог разыграть любую сценку прямо как настоящий артист. Как-то она заказала изобразить их обоих в старости. Он быстро сгорбился, захромал, сделал скорбное лицо, заскрипел что-то смешное… Оксана засмеялась: «А меня! А меня!» Он обнял ее, поцеловал: «А ты такая и останешься! Не старей, а то кто же будет в теннис играть? Я уже не смогу!»  Вскоре Оксана на корт  ходить перестала. «Да ну его, - убеждала она себя, - чемпионкой все равно не стану. Детство все это, не серьезно!» На самом деле ей там без Алексея вдруг стало скучно и одиноко.
      В глубине души она чувствовала свою вину, но всякий раз убеждала себя, что он все равно  бы - уехал. И без ссоры с ней, Оксаной. Она убеждала себя старательно, горячо, но, дойдя до крайней степени убежденности, каждый раз ясно понимала, что не права. В глубине сознания складывалась простая и невозможно четкая фраза: «Если бы ты захотела, отговорила бы его». Может, и так! Кто знает. Она тяжело вздыхала и старалась об этом больше не думать. На сердце в такие минуты было тяжело.
  Началась полоса несчастий. Мать увезли в больницу с приступом болей, думали, что аппендицит, но нашли что-то еще, сделали биопсию. Результаты подтвердили самые худшие предположения. Нужно было срочно делать еще одну операцию. Бабушка держалась, ездила в больницу по очереди с Оксаной,  пока мать не выписали домой. Та очень похудела, черты лица стали острыми, желчными. Сразу набрала в издательстве много работы на дом и, подолгу находясь в своей комнате, не выходила даже поужинать. Ксане так и запомнилась ее комната: чашки с темным налетом на дне, шуршащие бумаги, холодный и какой-то тревожный воздух, струящийся из отворенной постоянно форточки… Больше всего Оксану пугал этот воздух, он был предвестником пустоты. Мать сидела, завернувшись в огромную теплую шаль. Казалось, шаль все увеличивается в размере, а мать тонет там – в ее зеленых волнах…

      Отношения с Михаилом Евгеньевичем являлись единственной отдушиной в  суматошном существовании. Всегда галантный, подтянутый, в хорошем настроении, он развлекал Ксану походами на новые, часто скандальные, постановки,  дарил скромные подарки, водил в небольшие ресторанчики, вроде того, в котором они были тогда в первый раз.
 Он был умен и обаятелен, что полностью искупало небольшую стоимость материальных даров.  Он как-то умел со вкусом жить, умел от многого, даже самого обыденного, получать удовольствие. И рядом с ним было веселее. Оксане  нравились  иронические замечания по поводу других преподавателей, незадачливых студентов. Кроме того, блистая эрудицией  в своей области,  цитировал порой целыми абзацами довольно редких авторов. Оксана была со многими из них знакома благодаря исследованиям, проведенным в свое время в трех старинных матушкиных шкафах.
 Но все это было ничто по сравнению с тем миром, который он открыл для нее
 Они довольно скоро стали любовниками, и произошло это в холодный ноябрьский день, в Оксаниной  квартире, когда бабушка была в больнице у матери.
 Он заехал, чтобы отвезти девушку в маленькое кафе, где они обычно слушали джаз. Шершень был большим поклонником этого музыкального направления. Она раньше  не понимала, что хорошего в этих - то затухающих, то взлетающих, протяжных звуках. Но, как-то, месяц назад, придя с ним в небольшое музыкальное кафе, сидя с крошечной чашечкой хорошо сваренного кофе, она вдруг внезапно нырнула в эти густые, тягучие звуки, поплыла по их выразительным волнам: то грустя, то предаваясь воспоминаниям, то вновь обретая надежду. Вся ее тоскующая и какая-то разрозненная ныне сущность вдруг соединилась в одно целое благодаря этим звучащим на предельной ноте музыкальным фразам, поющим о том, что жизнь соткана из страданий, что страдают все,  но  что даже страдание приносит странную, невыразимую радость. Она полюбила джаз и вскоре  купила диск с любимыми джазовыми композициями. В тот день она слушала его, прижавшись лбом к темному ночному стеклу и глядя вниз, во двор, на белесый квадрат песочницы. Это было – вроде плача, но без слез; восторга, но без смеха…
  Михаил позвонил и сообщил, что подъехал.  Оксана внезапно приняла решение - пригласила  подняться к ней, сказав, что она дома одна.  Мысль о том, что он может запросто войти в квартиру, накрыла ее, как летняя гроза – испугом и радостью.  Она стояла за дверью, взявшись за дверную ручку, ощущая влажность своей ладони и слыша лихорадочный стук сердца, отдающегося в висках. Она понимала, что сегодня все и произойдет. Понравится ей это или нет? Ясно, что понравится! Не зря так замирает в груди дыхание, кружится голова… Вот сейчас! Очень тихо и коротко звякнул звонок. Оксана потянула вниз маленькую защелку замка, дверная ручка тихо повернулась. Оксана приоткрыла дверь, отступила назад.
 Он вошел осторожно, стараясь производить как можно меньше шума. Снял куртку, притянул девушку к себе. Она подалась, прижалась щекой к тонкому свитеру. Ткань была слегка шершавой, пахнущей сложно и волнующе. Запах манил, будоражил. Она вспомнила – этот коридор, тусклый свет, отец… запах был другим по восприятию, но таким же инородным для этого помещения, утвердительно-мужским.
 Дверь тихо закрылась, щелкнул замок.
 Он приобнял ее за плечи, повел наугад налево.  Она не пошла в материнскую комнату, вильнула вправо. Они остановились на полпути. Мимоходом глянула в зеркало, висящее между дверей. Красивая пара, точно в кино, целовалась в  полутемном коридоре. Мужчина был высок и широкоплеч. Девушка – стройна и изящна. Длинные рыжие волосы стекали ниже пояса, а мужская рука,  уверенно и в то же время бережно, стискивала пряди, перехватывая их все ниже. У нее зашлось дыхание, и она перестала туда смотреть.
 В  комнате на диванчике он целовал ее так же умело и бережно, постепенно опускаясь перед ней на колени. Она откинулась назад, положив ладони  на его голову. Какие у него, оказывается, мягкие волосы, с виду они казались более упругими! Она неосознанно перебирала их, прядь за прядью. Тем временем его уверенные пальцы проворно расстегнули немногочисленные пуговицы и коснулись живота,  вдавливаясь в тело плотно и ловко.  Он словно играл на сложном музыкальном инструменте, но это была не привычная, выверенная игра, это было само вдохновение, джазовая импровизация! Когда они скользнули ниже, она внезапно закричала. Голова ее запрокинулась, и Ксана перестала реально воспринимать окружающий мир. Зрачки расширились, она тяжело дышала. Такого с ней не было никогда.
 Сквозь смятение  улавливались обрывки мыслей, появлявшиеся у нее в мозгу: «Да! Да! – думала она, - Вот! Вот теперь я действительно чувствую, я понимаю! Хорошо, ах как хорошо! Пусть он так делает еще, еще!»… она дошла до предела. Он уверенно вел свою партнершу  по самому краю наслаждения, то слегка отпуская, то вновь заставляя испытывать всю гамму  ощущений, охватывающих Оксану так остро, что  казалось – уже крошится под ногами земля,  сейчас разверзнется пропасть, он столкнет ее туда, но полетят они вместе,  и это наслаждение полета накроет обоих, как обвал.
  Шершень, тем временем, прикидывал свои силы, чтобы продлить и себе и ей удовольствие.
 Заставить  жаждать, просить,  умолять его -  дать  ей то, без чего она сейчас просто умрет. Он ей это даст! Он только должен понять, почувствовать, когда  желание достигнет самой высокой точки и тогда она получит его. Он славно сыграл свою партию, он не торопился! Сейчас он напоит всласть эту  глупую девчонку, рыжую красавицу, в которой все время сквозила эта жажда, не понятая ею, но так чутко распознанная им. Оксана стоит того наслаждения, которого так желает! И она его получит. И вот  тогда и он сам сполна насладится…
 Наконец он перестал распалять ее прелюдией, игрой на грани, которую любил, пожалуй, даже больше чем то, что она предваряет. Он любил удовольствие, а самое сильное удовольствие – это его предвкушение. Наконец, он решил, что пора! Тела их слились и понеслись по волнам вечной реки, называемой страстью. Она получила его.  И он достиг желаемого – так, как и планировал.

 . Она-то считала себя опытной женщиной, а оказалось, что она вообще ничего не знала о любви! Зато он знал, наверное, все. Так ей казалось. Он легко и умело познакомил ее с этим миром – миром любовной игры, чувственных наслаждений, и всей этой прочей «наукой страсти нежной», которую, как оказалось, нужно было осваивать постепенно и вдумчиво. Она стала примерной ученицей.
 - Я сразу понял, что ты способная! – смеясь, заявил он, – все рыжие – страстные натуры!
 - Только я-то не рыжая, на самом деле! Я вообще брюнетка, крашусь так.
 - Представь, я  и сам догадался – он опять хитро щурился, - только я все равно прав! Тебе идет – значит, ты рыжая.

     Они стали встречаться часто. Оксана не находила себе места, дожидаясь его звонка. Он сам  назначал место встречи - на квартирах уехавших в отпуск друзей, на старой даче каких-то родственников  с чугунной печкой, горевшей жарко и трескуче,  с потрепанным чучелом зайца на шкафу. Заяц на них смотрел неодобрительно: наверное, зайцы это делают не так? А может, он просто завидовал. Близился Новый Год, и Оксана долго ломала себе голову, думая, что подарить. Наконец – выбрала  дорогую авторучку в футляре. Он как-то смутился, сказал, что у него есть «Паркер», но он им не пользуется, предпочитает обычные. И не нужно делать таких  подарков, она и так ему дорога! Оксана растаяла от его слов:  как всегда, когда Михаил намекал на свои  чувства.
  Она   жила в состоянии любовной лихорадки: со всеми ее симптомами!  Ждала  звонков, смс-ок…и – свиданий.  Совсем не так,  как в детстве, когда  ждала выходных,  терпеливо просиживая на подоконнике, ожидала она нынче заветных дней - вторника и пятницы. Она не сидела на месте, а бродила по квартире, переставляя с места на место какие-то вещи, то принимаясь за уборку, то останавливаясь перед старым зеркалом, вглядываясь в его темные горизонты, словно пытаясь различить там образы маленькой пухлой девочки или  высокой самоуверенной девушки, а, может памятный силуэт целующейся пары?  Он - мужчина, который смог пробудить в ней спавшую дотоле женщину -  пылкую, нежную, страстно-изобретательную, полностью затмил и как бы стер из памяти образ отца. Он его вытеснил, сделал далеким и каким-то наивным. Наконец-то она освободилась от этих воспоминаний! Наконец-то уверилась в своей правоте, в том, что теперь никто и никогда не сможет унизить её, пренебречь ею.
И за это она тоже была благодарна ему, преподавателю истории иностранной литературы по кличке Шершень.
       Ей это прозвище активно не нравилось, но нельзя было не признавать, что оно ему чем-то очень подходит. Своим немного хищным изяществом, язвительной утонченностью натуры и страстной любовью к удовольствиям он, наверно,  напоминал этого неутомимого охотника за бедными пчелами. Впрочем, Оксана не очень разбиралась в насекомых. Да и не в них было дело. Просто так бывает, что прозвище подходит к человеку, даже – просто по созвучию букв и слогов.
 Они стали гораздо реже ходить слушать джаз или смотреть новые пьесы, все больше времени проводя вдвоем – в чужих постелях, на скрипучих диванах, а то и просто там, где их заставала страсть – безоговорочная повелительница их любви.  В то, что это – именно любовь, она, обделенная проявлениями этого чувства в детстве, верила безоговорочно! Не сумела она расшифровать бабулины хлопоты, материнскую отстраненность, не смогла понять, что скрывалось за молчанием и недоговорками отца… Взрослые постоянно  считают, что ребенок, когда вырастет, сам разберется во всем. И как часто приходится потом их чаду барахтаться, пытаясь выплыть из бурлящих водоворотов…
В каникулы любовники были вынуждены  расстаться на несколько дней, Оксана пережила это с трудом, просыпаясь рано по утрам и вспоминая его жесты, взгляды, содержание коротких сообщений, сберегаемых ею в памяти телефона, словно высокие откровения. Их роман приближался к своей наивысшей точке. Своим обостренным, как у всех влюбленных, сознанием, она это чувствовала, и даже смутно понимала, что дальше неизбежно должен пойти спад, но никак не могла этому поверить. Такого просто не могло быть!
 Оставаясь наедине, она называла его «Миша», и  все упорнее расспрашивала  о  семье. Он отвечал неохотно, часто переводил разговор на что-то другое.  Тем не менее,  выяснилось наличие дочери, ровесницы Оксане. Оказалось, что у дочери есть жених и они намерены вскоре пожениться. Что у жены слабое здоровье и поэтому ее нельзя волновать. Оксане казалось, что возлюбленный очень несчастен в своей семье, незаслуженно страдает, ведь  жена – исключительно бездушная особа, поэтому он говорит о ней так неохотно, а дочке вообще нет до него никакого дела!  Вот она, Оксана, запросто могла бы сделать его счастливым.  В конце-то концов, можно ведь  и развестись! Разводятся люди, и ничего!
 С Михаилом Евгеньевичем она пока что своими соображениями не делилась. А вот дома  вышел серьезный разговор с бабушкой. Бабуля решительно не верила в то, что женатый преподаватель разведется.
 - Поиграет и бросит! Смотри, как бы ребенка не сделал! – решительно сказала бабушка, оглядывая вернувшуюся поздно вечером с очередного дачного свидания Оксану. Та только улыбалась припухшими губами.
 - Не сделает, он же не дурак! Он в этом  разбирается. И не бросит он меня, с чего ты взяла? – Оксана заглянула в банку с вареньем, – есть хочу! Дай булки!
 - Хорошо, что не соленых огурцов! – заворчала возмущенная бабуля. - Все равно это глупости одни, ты у него, поди, не первая такая! И не ори, мать спит. Ей нельзя волноваться, она, кстати,  вчера про тебя спрашивала. И про него, фазана твоего залетного, тоже.
 Бабушка так и называла Михаила Евгеньевича: «залетный фазан».
 - Да что вы против него все имеете? – возмутилась Оксана. – Он хороший человек, меня любит. У него жена больная, вот поправится,  тогда он с ней и разведется!
  Бабушка посмотрела на Ксану, как на душевнобольную.
 - И ты что, в это веришь??? – всплеснув руками, вскрикнула она и обронила кусок только что отрезанной булки на пол.
 В проеме двери стояла мать. То ли громкие голоса разбудили ее, то ли она и сама не спала. Бабушка с виноватым видом повернулась к ней. Возникла неприятная пауза, которую каждый из участников этой сцены воспринял, как неизбежный момент выяснения чего-то очень важного, и потому всем стало неловко…
 - На что надеешься? Неужели ты хочешь разрушить семью, отобрать то, что тебе  - никак не принадлежит? – спросила мать каким-то бесцветным голосом,  – ведь он прожил с женой долгую жизнь, у них есть дочь!  И вот  теперь явилась ты -  и решила одним махом сломать то, что люди создавали годами? Взять чужое?
 Лицо матери было бледно-желтым, а голос звучал глухо, болезненно. Оксана подобралась, ей показалось – хватит, нельзя смолчать! Нужно защитить свое! А они – мать и бабушка - они пусть не вмешиваются.
 - А почему нашу семью  можно было разрушить? – тоже очень тихо спросила Оксана. – А – меня, потом уже, когда он приезжал,  можно было оставить?! И – ничего не объяснить? Куда он делся вот так – просто?? Исчез? Что, никто не знает? Ты мне прописные-то истины не читай! У Михаила дочь взрослая, сама женится скоро… То есть замуж выйдет - и ей это все по барабану будет. А я??? Я тогда была маленькой девочкой! Глупой – да! Но тоже – человеком!
 Бабушка метнулась к ней, веля ей немедленно замолчать. Мать пошатнулась, потянула от себя, взяв в горсть, воротники халата и рубахи. Бабушка торопливо подхватила ее, провела  в комнату, закрыла дверь. Ксана сидела подавленная, расстроенная - из-за двери слышались приглушенные голоса, звяканье стекла, плеск воды. Они о чем-то спорят!  Конечно, не надо было при маме. Она же больна… Но вот, не сдержалась! Видно – где-то глубоко это сидело, она-то ведь думала, что уже не будет вспоминать. Что, благодаря Михаилу – все это забыто и похоронено… Благодаря его любви, его вниманию – он ей все заменил!…
А, с другой стороны, в чем ее вина? В том, что она его любит? И что им хорошо, вдвоем! … Ох! Как же все тяжело, как сложно.
 Внезапно дверь маминой комнаты опять открылась. Резко пахло лекарствами, мать сидела на кровати, бабушка стояла в дверях. Было похоже на какую-то картину, написанную художником – любителям бытовых сцен. Таких объяснений в их семье никогда не было.  Казалось – сейчас зазвучит музыка и все станет понятно, все поймут друг друга и – простят… Но ничего такого не произошло. У Оксаны перехватило дух – а мать заговорила неожиданно мягко, грустно:
 - Это я во всем виновата! Я не хотела тебе говорить, но я  ведь тоже…когда-то…  Я  их развела. – Мама  опиралась на постель слабыми руками, словно пытаясь приподняться, но оставалась сидеть. - У твоего отца была семья, но не было детей. Сошлись мы случайно, так вышло, да это теперь и неважно… Он бросил жену, когда я сказала ему, что беременна. Я – настояла, я считала, что так будет лучше для всех! Он детей хотел, дочку – ну, просто мечтал!  И развелся, поддался моим мольбам. Я тогда так радовалась…  Только он меня - не любил! Так и не смог полюбить.
Тяжелая пауза повисла, прохладный воздух беззвучно струился из форточки. Оксана, затаив дыхание, слушала ее отрывистую речь.
  - А  вот тебя сразу признал, свою фамилию дал. Но жить со мной  не стал, я так думаю, продолжал свою первую жену любить, да только она-то его не простила! У него тоже вся жизнь разрушилась…  Мы очень быстро расстались, договорились, что он тебя по выходным будет брать. Брал! Ничего не скажешь…  Вроде как - дочь выходного дня… Ну а на меня даже смотреть избегал. Ты себе не представляешь, каково это… Да!  А потом он снова женился, сын у него родился. Жена, конечно, была против, чтобы ты у них бывала – видела, как он к тебе привязан.
 Мать опять сделала паузу, говорить ей было трудно.
-  И уговорила его уехать в другой город, далеко. Он переживал,  тебе письмо написал, просил меня,  чтобы я тебе отдала, – тут мать сорвалась и заплакала…
- А я не стала! Думала, ты его забудешь, и все!!! Он так тебя любил. А я… отомстить решила? Теперь-то уже можно правду сказать, мне уже недолго… Наверно, я к тебе ревновала! И боялась в этом признаться.
 Она замолчала, тяжело дыша, вытирая лицо - видно было, как трудно дались эти слова.
 Потрясенная услышанным, Оксана смотрела на мать немигающими глазами. Возглас застрял у нее в горле, да и что говорить - слов она подобрать не могла. Наконец собралась с силами и прокричала:
 - Как? Письмо??? Письмо!!!  Он мне написал!!! Он мне - тогда написал!!! А я-то думала… А я-то, всю жизнь … как же ты? Не отдала мне, спрятала - почему?! Как ты могла??? – последнюю фразу она повторила  раза три, развернулась и, рыдая, бросилась вон из квартиры.

       Был четверг, а встреча с Михаилом Евгеньевичем планировалась, как всегда, на пятницу, поэтому идти было некуда. Но и возвращаться обратно, домой, она просто не могла и  позвонила подружке, той самой Кате Овчинниковой, с которой училась в одной группе. Катя была умной, начитанной девочкой, но какой-то затертой, вечно занятой и чем-то озабоченной.  Она не встречалась с мальчиками, не ходила никуда развлекаться, не носила модной одежды.
 Ксана как-то рассказывала ей, по какому-то случаю, что родители состоят в разводе. Катя ответила, что и ее родители тоже развелись, совсем недавно, что у нее есть еще две сестры, а мать не вылезает из больниц. Все заботы теперь легли на Катю. У отца  новая семья, и он им совсем не помогает потому, что числится безработным. Сестры подрабатывали везде, где могли - младшая еще школьница, с нее и спроса нет, хотя тоже старается – выгуливает соседскую моську по утрам, перед уроками.  А вот средняя, семнадцати лет, вроде собралась замуж. Оксана все это как-то пропустила тогда мимо ушей. Теперь вот  именно с этой Овчинниковой вдруг захотелось пообщаться, тем более, что Ксана, выскочившая из дома в легкой куртке, уже порядком замерзла на холодном ветерке.  Куда-то все равно нужно было идти!
 Катя была дома и, как будто не удивившись, пригласила зайти.
 Она жила в «новостройках» восьмидесятых годов прошлого века. Бетонные коробки стандартных фасонов уныло толпились нескончаемой чередой.  Ксана еле разыскала нужный дом. По сравнению с родным «старым фондом», особнячком с башенками, утехой генеральской вдовы,  все они выглядели, как надоевшие  детские игрушки, забытые в углу -  однообразные и потрепанные.
 Трехкомнатная квартирка, где одна комната была проходной, стандартно уставленная мебелью, приобретенной в те самые, восьмидесятые, являла взору потрепанные  стенку, кресла, диван.  Катя,  в спортивном костюме «ложный Адидас»  и пластиковых шлепанцах, надетых  на толстые шерстяные носки,  молча  провела страдающую Оксану в кухню.
 - Рассказывай! – коротко приказала подруга, выставляя на столик две банки дешевого пива и насыпая в блюдечко  соленый арахис. – Что случилось?
 - А должно было? – спросила, вздыхая, Ксана.
 - Должно! – уверенно отрезала Катя. – И именно с тобой! Твой роман с Шершнем обсуждают уже целый год все, кому не лень. Твой друг Григорьев пропал без вести. Ты внезапно звонишь мне и просишь разрешения придти, поговорить. Значит, тебе нужна моя помощь. Отсюда я делаю вывод, что  случилось какая-то беда.
 Оксана немного растерялась. Она не очень часто общалась с Катей. Ей нравилось, что та  держится независимо, не сплетничает, не болтает попусту и умеет хранить тайны. В ней было что-то твердое, даже – мужское! С Катей можно поделиться каким-нибудь секретом и быть при этом уверенной, что весь курс назавтра не станет этот секрет обсуждать. Кроме того, подруга  не завидовала ни Оксаниной внешности, ни ее успехам, из-за чего дружить с остальными девицами курса было совершенно невозможно.
 - Да нет, не беда… С Михаилом Евгеньичем у меня все нормально. С Григорьевым -   да, жалко, что он пропал. Я, знаешь, тоже переживаю, не думай, что бесчувственная совсем! Ну, мы тогда поссорились, и потом… - она вздохнула, - я поняла, что никогда  его не любила. Было бы хуже, если бы замуж за него, например, вышла, а потом только это обнаружила!
 - А как ты это поняла? Ты же с ним встречалась, долго. Вы же с ним… - Катя замялась, - ну, имели отношения! А теперь говоришь, что ты его не любила. Зачем тогда встречалась?
 - Это совсем другое! Я же не знала, как оно бывает,  если на самом деле любишь! Да и откуда мне было знать? – Ксана посмотрела на неопытную в таких делах Катю снисходительно. – У нас с ним такие чувства, вот просто как в романах пишут, только на самом деле!
 Она принялась с жаром рассказывать внимательно слушающей Кате про свою любовь. Катя не перебивала, пила себе пиво и кидала в рот соленый арахис.
 - А я думала, ты это - для  выгоды какой! Ну, чтоб на кафедре остаться… или работу хорошую найти. А ты, выходит, на самом деле влюбилась! М-да…
 Оксана удивленно замолчала. Потом, подумав, сказала:
 - Ну, правильно, он что-то такое обещал сначала. Я ведь и с Лешкой из-за этого поругалась! У нас-то вначале еще никакой любви не было, он про работу говорил, что можно помочь курсовую сделать! Но потом, уже когда любовь началась, я про это как-то забыла! – она помолчала, потом  удивленно добавила:
 – Да и он больше об этом не вспоминает.
 - Плохо! – Катя поставила пустую, выпитую до дна банку на стол и взяла новую. – Ты что не пьешь?
 - Я пиво не люблю, раньше нравилось, а теперь…  Почему плохо? Я ему напомню, хотя как-то неудобно, что ли… Как будто я и впрямь из-за выгоды… А у меня – чувства. Пойми – это совсем другое!
 - Вот я и говорю – плохо!  Нашел  дурочку с переулочка! Ты напоминать не станешь, он с тобой еще покрутит, а потом…- Катя выразительно вздохнула. -  У него жена, между прочим, есть! И  очень сомнительно, что он с ней жаждет расстаться.
 - Но он ведь меня… Он ко мне серьезно относится! Ты даже не представляешь… - Ксана на минуту примолкла, переживая их последнюю бурную встречу, -  Как  это, вдруг возьмет и бросит? – у нее неприятно засосало под ложечкой. Какая-то аналогия напрашивалась, очень неприятная, – Возьмет и что…  уедет куда-нибудь?
 - Почему сразу уедет? Чтобы бросить женщину, существует множество способов. Они все описаны в литературе. Ничего умного тут нет! Думаю, Шершень в таких делах мастак. По нему сразу видно, опытный кадр! Один взгляд чего стоит.
 - Да не собирается он меня бросать, что вы все на него ополчились!
 - А что он собирается? Жениться? Ага! Купить тебе квартиру и там встречаться еще пару лет? - Катя хлопнула ладонью по столу и рассмеялась:
 - У него, кстати, денег нет. На квартиру! Ну, есть, конечно, но мало. Вот у  жены препода фирма, это – да… она семейный капитал кует.
 - Как - кует?... Кто?!  – Оксана неприятно удивилась:  эта мысль ей никогда не приходила в голову.  -  Она, вроде, болеет. А ты говоришь -  работает!! Ничего не понимаю.
 Катя допила вторую банку и теперь, в свою очередь, посмотрела на Оксану снисходительно. Она закурила и  поведала о том, что знал, с ее слов, весь Универ. Что Шершень бабник, ловец, охотник, снайпер, и… все такое! Что жена его в курсе, и, будучи  очень ревнивой, следит за ним, а если поймает – мало не покажется!  Что он от жены целиком зависит, потому, что она ему машину купила, и вообще, на какие шиши он костюмы меняет ежедневно? Куда он от нее денется?! Она его живым не выпустит…Да он и сам никуда не побежит!  И, чего скрывать -  мужчина он интересный…  Привлекательный, конечно, во всех смыслах,  но связываться с ним всерьез – глупо!
 Чем больше говорила Катя, выпуская в открытую форточку струйки слоистого дыма, тем больше ощущений шевелилось и даже бродило в разных направлениях в Оксаниной «подложечке». Глядя на тающие завитки дыма, девушка думала о том, что правда всегда бывает неприятной и даже подлой; что путь, на который она ступила – еще вчера  полная радостных надежд, оказался узкой тропинкой и что, пожалуй, Алексей был прав, когда назвал ее этим малоприятным словом… С его точки зрения, во всяком случае, так оно и было.
 Она подавлено молчала, обдумывая то, что услышала.
 - А знаешь! – она посмотрела на Катю и вдруг вспомнила, о чем хотела поговорить. – Оказывается-то что! Отец меня не хотел бросать! Он мне письмо написал!  Он бы меня и вообще не бросил бы, да жена… Жена! Вот кто виноват… - Оксана сбилась с мысли… - а я не знала… Обидно как! Я ведь тогда чуть не заболела, от горя. Я тогда как раз Лешку-то и встретила…
 Оксана тягостно переживала. Для нее внезапно открылась иная точка зрения – отрезвляюще-безжалостная. У Шершня есть жена, от которой он полностью зависим. И где тут любовь? Сомнения, как мелкие, но отвратительные пиявки присасывались к ее, еще вчера неколебимой, уверенности в своей правоте. Отец ее не хотел бросать, но и там причиной всего была - жена! Эта тетя Зина, которая смогла «привязать»… Кто ему был больше нужен? В чью пользу он сделал выбор? Оксана молчала, подавленная таким сравнением. Выходит, мужчина в свободном виде просто не может существовать??! Его обязательно кто-то привяжет, да так, что остальным останется только страдать! Катя тоже помолчала, потом сказала:
 - Люсьен, сестра моя, замуж собралась. Ей семнадцать, ему сорок пять. Противный, пузатый. Богатый. Правда, не женат.
 Оксана взяла свою банку пива, выпила  залпом, потом аккуратно вытерла тряпкой маленькую лужицу на столе, шмыгнула по-детски носом.
 - Бабушка всегда ругает, если не вытереть, – она робко улыбнулась. – А давай дружить! Ты вот про Люську свою, Люсьен… Ты  тоже будешь мне рассказывать, и вообще. Договорились?
 Катя уже докурила, закрыла форточку, и стряхивала сор со стола.
 - Давай. Мы же вроде и так дружим.
 Мобильник Оксаны протренькал, что пришло сообщение. Она нажала кнопки.
 - Михаил Евгеньич... Пишет, что скучает, и что завтра пойдем где-нибудь посидим. Оксана вздохнула:
-  Я, наверно, домой двину. Да и мать… как она там? Как ни крути, я ведь ее обидела. 
 На самом деле Ксана не хотела больше тут сидеть. Она ощущала себя как путешественник, понявший вдруг, что взял не ту карту, идет не по своему маршруту и ему срочно необходим привал – надо было все обдумать.
 Катя по-мужски хлопнула себя по коленке.
 - Ладно! Иди уж. Если что, звони! Я помогу! Что-нибудь придумаем. – Она проводила Ксану до двери. - И помни - жена его живым не выпустит!
 Она вышла проводить совершенно павшую духом Ксану на лестницу и, свесившись вниз, крикнула  напоследок:
 - Давай, подруга! Держись!!!
 И та, в расстроено-взлохмаченных чувствах, трясясь от холода и пережитых эмоций,  выкатилась из  подъезда. Мелькнул номер нужной маршрутки, она усиленно замахала руками. Машина была полупуста, в салоне играла музыка. Музыка была непонятная, заунывная, восточная. Однообразная и монотонная.

 Глава вторая

 Алексей

 
  Еще его хозяйка циновки плела. У нее такой древний станок был - наверно от прабабки остался! Рамка большая из брусьев, бечевка натягивается горизонтально, а  потом  солома жгутами кладется, прядями перевивается. Узор здесь простой, ниточка красная или зеленая вставлена. И казалось Алексею, что не циновка соломенная это, а жизнь его  на веревочку намотана. То зеленая она, то красная.
 Эти циновки  в доме были повсюду. На окнах, на лавках,  на полу. И в тот страшный вечер, когда  в дом ворвалась целая банда вооруженных людей, прорезав сонную гладь  жизни очередью из «калаша», кровь его хозяйки текла по этим циновкам, и впитывалась ими очень быстро. Сколько же этой крови натекло! Вот  и не стало больше зеленых ниточек, одни красные.
        Он не очень понял, что случилось. Почему стреляли в женщину, кому она там помогала, кому оказалась неугодной? А может, кто-то  донес, что в доме прячется русский? Для Алексея они все были на одно лицо. И кто из них кому враг, он понять никак  не мог. Опять они ему напомнили шакалов – из того, давнего кошмара. А это значило, что где-то есть и лев… Встречаться с ним категорически не хотелось!
 Его обнаружили, конечно. Избили, но убивать не стали, бросили в кузов дряхлого УАЗика, даже не связав руки. На нем была одежда мужа убитой женщины, в подкладку которой он давно тайком зашил найденные у нее документы. Документы обнаружили, долго совещались – резкими, непонятными словами перемежая понятные, русские, матерные. Чьи это были бумаги, он не знал, думал сына, может быть? На фото было неопределенное лицо, такое же заросшее густой бородой, как у него.  Они что-то спрашивали, он молчал, как рыба. Они долго совещались, видно, хотели прикончить сразу, да бумаги эти их чем-то взволновали, и они повезли его куда-то. Алексей съежился на сидении, он ждал самого худшего.
 Повезло и на этот раз, не иначе – берег его ангел-хранитель! По дороге машину обстреляли. Уцелел он один – случайно выпал  из кузова в открытую дверь. Машина взорвалась, проехав по инерции еще пару сотен метров.

      Механизм войны поглотил Алексея Григорьева – отличника, журналиста, любящего внука и несостоявшегося возлюбленного. Словно огромное, лязгающее челюстями животное, механизм этот  заглатывал людей, пережевывал, делал частью своей системы  и потом  выдавал наружу то, что от них оставалось – никому не нужные останки. Алексей стал бродягой, бросовой, но весьма распространенной в этом механизме деталью: бродягой войны. Вдоль дорог их ошивалось немало. Все были без документов, как и он -  бумага с фотографией сгорела в машине -  все они были примерно одинаково одеты в рваные обноски, все они были вооружены, кто чем. Странные, почти нереальные люди жили невозможной жизнью, убивая, непонятно почему,  себе подобных, и этот парадокс постепенно убивал их самих.
 Их отлавливали, и, в зависимости от того, кто это делал, с ними поступали по-разному. Иногда вывозили куда-то, собирали в эвакопункты, кормили, лечили. Тех, у кого какие-то документы все же были, могли отправить домой.  Тех, у кого их не было, могли просто расстрелять. Русской речи он не слышал ни разу, а то, может, и подошел бы, а так, не зная, кто перед ним, боялся.
 Он научился прятаться, сутками сидеть в какой-нибудь яме, если была облава. Научился питаться сырыми овощами с огородов раз в три дня и спать на голой земле. Он видел, как люди  ели мелких зверьков, вроде крыс или мышей, но сам такую пищу употреблять боялся. Те, кто их ел, очень быстро умирали. Может, зверьки были отравлены? Он отощал, обносился и стал выглядеть, как старик. Несколько раз находил заброшенные дома, где можно было бы жить, да только всякий раз кто-нибудь его оттуда прогонял.  Так прошло длинное, сухое и жаркое лето. Потом  внезапно зарядили дожди, он с непривычки простыл и стал кашлять. Постепенно пропали овощи с огородов, и пришлось идти к городу, огни которого светились по ночам так близко. Там  было намного опаснее, особенно после комендантского часа, наступавшего необыкновенно рано:  чтобы легче было воевать, наверно. Он настолько привык к взрывам, развороченным зданиям и мертвым людям на тротуарах, что позабыл о нормальной, мирной жизни. А ведь она где-то была! Где-то там, далеко, на Родине, люди вставали утром после заливистых трелей будильника, чистили зубы – совершенно непредставимая вещь! – завтракали и пили кофе! А потом, открыв зонты и перепрыгивая лужи, спешили на работу… Хотя нет! Там, наверно, уже зима. Он все позабыл про обычную жизнь, и она тоже забыла про него - нормальная, человеческая жизнь. Он стал ей не нужен.
      
Однажды днем Алексей увидел группу журналистов. Ему показалось -  кого-то из них  даже узнал! Ему стало так плохо, что еле устоял на ногах. А может, показалось, и нет там никого из знакомых?   Прошлое, такое привычное когда-то,  узнавалось с трудом. Он попытался прорваться, подойти к журналистам. Но вокруг стояло оцепление, и пройти  оказалось невозможно.  Они снимали странный, как ему показалось, сюжет. По трамвайным путям ехал БТР, к  нему при помощи троса был прицеплен трамвай. Камеры снимали,  стараясь, чтоб БТР в кадр не попадал. Получалась иллюзия самостоятельно едущего по рельсам трамвая! Иллюзия реальной, мирной жизни, которой здесь и в помине не было…
После этого все, очень довольные съемками, уехали. Ему удалось подобрать с земли пакетик чипсов и начатую бутылочку «кока-колы». Он притащил их в свое убежище и долго смотрел пустыми, сухими глазами на пакетик с русскими буквами, вздрагивая от малейшего шороха.  Ему мерещилось, что кто-то незаметно подкрадывается сзади, кто-то маленький и юркий. Больше всего он боялся местных мальчишек.
 Город был полон пацанов, которые за деньги могли все. Они подрывали машины и здания, ставили мины-растяжки. Они были настоящими виртуозами и кудесниками, война была их работой, их заработком. Они ловили и убивали бездомных собак и выслеживали одиноких бродяг, охотясь на них так же, как на этих собак.  Алексей постоянно, привычно боялся всего…  Страх жил в нем теперь как-то самостоятельно:  просто отдавал ему команду -  бежать! И он бежал. Или: прячься! И он прятался. Самому Алексею было уже все равно, и он жил вроде как автоматически, не думая ни о чем, и не ожидая уже ничего хорошего, нет, наверно, ожидая… любого конца, потому, что долго продолжаться так не могло.
 Питаться теперь приходилось по всяким свалкам,  там он и отравился. Случилось так, что его, уже почти  бездыханного, подобрали на улице и отвезли в довольно приличный госпиталь. В инфекционном отделении ему поставили диагноз  «гепатит», и, услышав русскую речь, стали расспрашивать, кто он, как зовут. Он назвал себя. Его данные записали и ушли, и Алексей провалился в тяжелую, глухую темноту – он с радостью подумал, что, наверно наконец-то умер.

 Глава третья

 Оксана

     Пойти куда-нибудь «посидеть» с Михаилом Евгеньевичем не удалось, маму  срочно увезли в больницу. Три дня они с бабушкой, сменяя друг друга, дежурили там, выполняя несложную, но изматывающую донельзя работу по уходу за послеоперационной больной. Оксану мучило  чувство вины из-за последнего разговора, и она старалась взять на себя самую тяжелую часть – ночные дежурства. Когда мама пришла в себя, Ксана не стала больше заговаривать ни о письме, ни об отце, ни об их последней ссоре. Она вообще с сомнением разглядывала ставшую как-то внезапно такой маленькой и худой мать, которая раньше была крупной, даже грузной женщиной. Она подумала: «А вдруг мама вот сейчас возьмет и умрет?!!» Ей стало страшно, но она испугалась не смерти! Смерть, как таковая,  еще не воспринималась ею во всем необратимом значении этого слова,  она испугалась  - еще одной пустоты. Такой,  как та, которая появилась после исчезновения Лешки.
     Мать, на удивление, выкарабкалась, и быстро пошла на поправку. Работы она домой больше не брала, оформила инвалидность и подолгу сидела на постели, перечитывая какие-то книги и  глядя в неутомимо вещавший телевизор, который раньше ненавидела. Она стала смотреть все сериалы подряд, вникая в чужие, никогда раньше не интересовавшие ее, судьбы. Один раз, войдя в комнату матери, Оксана заметила, что та смотрит на экран, украдкой вытирая слезы. Девушка с недоумением глянула на экран – там шла какая-то «мыльная опера». Она не стала ничего говорить, сделала вид, что не заметила этих слез.
 Так получилось, что с Шершнем Ксана встретилась только через две недели. Он был бодр, как всегда, и не обратил никакого внимания на ее подавленное настроение.
 А ей хотелось поговорить с ним о чем-нибудь серьезном.
 - Мама болеет очень, не знаю, как дальше сложится! – она ковыряла пальцем кругленькую потертость обшивки салона машины и  мялась, не зная, говорить ли дальше.
 - Ну, не переживай, поправится! Моя жена тоже болеет часто, простужается постоянно. А я вот нет, совсем не болею, всю зиму хожу без шапки и хоть бы что! – он засмеялся.
 - А жена твоя, скажи…  Она ведь тебя совсем не любит, так? Зачем ты с ней вместе живешь, столько лет… ты же мог развестись, правильно? - Она вцепилась в эту потертость так, что ноготь побелел.
 - Не мог! – он сразу как-то поскучнел. – Мой долг состоит в том, чтобы сберечь семью. У нас дочь!
 - Она уже взрослая! А ты тоже человек, ты тоже должен быть счастливым, жить с той, которая тебя любит!
 - Это с кем? – он засмеялся, – уж не себя ли имеешь в виду?
Вопрос прозвучал, как удар хлыста – резко и больно. Ксана подобралась, понимая, что лучше эту тему не затрагивать. Но остановиться она не могла, как и тогда, в разговоре с матерью…  Хватит неопределенности – гладкой, как водица в луже! Что скрывается под ней??
 - Да хоть бы и себя! – она рассердилась. – А что тут такого? Вот мои родители, например,  развелись. И у отца давно другая семья.  – Она не стала уточнять, как именно складывались отношения ее родителей. Она так поняла, что они вообще не были женаты.
 - Я не собираюсь разводиться! Просто не имею права. Заруби это себе на своем прелестном носике! И давай переменим тему! – он тоже, похоже, рассердился.
 Оксана умолкла, окончательно испугавшись. Она пока не готова прыгнуть в эту воду… Последние недели измотали ее, сделали слабой. И она замолчала. А Михаил  принялся, как ни в чем не бывало, рассказывать всякие смешные байки, зорко поглядывая на Ксанино задумчивое лицо. В конце концов, она тоже развеселилась, решив поднять этот вопрос попозже.
 Свидание прошло, как обычно -  на высшем уровне.

          В маленькой Катиной кухне было накурено, помойное ведро переполнилось пустыми пивными банками и ореховой шелухой.
 - Нет, блин, какой козел, блин! – сестра Люська, она же Люсьен, средняя сестра, не вполне трезвая, а, попросту говоря, в доску пьяная,  сидела за пластиковым столом и  смолила одну сигарету за другой.
 - Я, говорит, не обязан обещания держать, хочу даю, хочу взад беру! – она помотала от возмущения нечесаной гривой и засмеялась. – Придурок, мать его, я с ним год трахаюсь, а он, курва лысая, жениться раздумал! Говорит, хочу на всю оставшуюся жизнь холостяком помереть… - она вставила длинную затейливую тираду, - Да, холостяком! … чтоб ему! – докончила она сбившуюся мысль.
 Оксана смотрела на Люсьен и дивилась ее  неземной красе. Паскудно матерящаяся девица была ангельски красива. Причем было заметно, и особенно  в ее теперешнем состоянии, что вся  красота была естественной, без каких-нибудь косметических ухищрений.
 - Ну, я ему покажу! Мне восемнадцати не было,  когда он… когда меня… а теперь есть! Уже исполнилось! Теперь его можно в тюрьму посадить? Как ты думаешь, а?! – она обратилась к стоящей в дверях Оксане.
 - Вряд ли, – сказала она и прошла в комнату Кати, притворив за собой дверь.
 - Вот так целый день! Сидит на кухне и матерится! Бросил он ее. Обещал жениться и ку-ку! Не зря он мне не нравился. У него, вроде, другая теперь, он ей так сказал. Способ номер два. Самый примитивный!
 - Способ чего?
 - Бросить. Помнишь, я тебе говорила, много способов есть.
 - А номер один? – спросила ошарашенная Ксана. Она уже позабыла о том давнем разговоре.
 - Уехать без объяснения причины. – Катя оживилась. – Я их все знаю! Вот, послушай! Есть хитрые, подлые, вежливые, культурные, романтические, даже медицинские… полно всяких!
 - Хитрый – это как?
 - А сделать так, будто ты сама и виновата… спровоцировать ссору там… Не знаю! Чтобы ты вдруг ему гадостей наговорила, а он вроде обиделся насмерть и ушел!
 Оксана вспомнила свою ссору с Алексеем и помрачнела.
 - Да, понятно! А подлый – друга в постель подложить, напоив обоих. И будто застал! В какой-то книжке было…  Или в кино, что ли… - Оксана заинтересовалась. - А романтический?
 - Проще простого! Моя жена умирает, я должен пожертвовать нашей любовью! Как кстати, наш Шершень? Он еще пока ничем не должен пожертвовать? Ты только не обижайся!
 Оксана не захотела рассказывать подруге о последнем разговоре с Михаилом Евгеньевичем. Спрашивать про «медицинский способ» тоже расхотелось.
 - Да нормально! Я сама не рвусь за него замуж! Еще чего! На что он мне сдался, - она вздохнула и вспомнила бабушкино «фазан залетный» - тоже мне, жених!
 - Тю! Поссорились, что ли? – Катя внимательно посмотрела на подругу.
 Но Ксана не стала вдаваться в подробности и скоро ушла. Катя только головой качала. Ясно же, чем это все кончится! Ну, какая с Шершнем любовь? Так, флешмоб одиночки!

     Оксана еще пару раз попыталась что-то выяснить насчет  дальнейших планов своего возлюбленного, но всякий раз натыкалась на вежливый ответ: зачем тебе все это? Тебе что, со мной плохо? А ей уже иногда казалось, что он и смотрит как-то небрежно, и комплиментов совсем не говорит. Или говорит, но как-то так… по привычке. Тогда она металась  вечерами по квартире, кусала губы и все твердила шепотом:  «не любит, не любит, не…» и вечерний полумрак шипел из всех углов растревоженным клубком змей, возросших из маленьких пиявочек.
 И вот, однажды, Оксане приснился странный сон. Будто Михаил Евгеньевич пришел к ней с букетом цветов. Нарядный такой, праздничный. И вроде уже это не он, а ее отец, и не с букетом, а с целым кульком конфет. Она спрашивает его:
 - А что там, внутри кулечка?
 - Правда! – отвечает то ли ее нарядный кавалер, то ли отец.
 Оксана начинает разворачивать обертки, и видит – на них внутри написано много слов. Она читает, и не знает, где же правда. Прочтет – не правда, обман один! Бросает обертку, потом другую, третью. Начинает плакать, кричать. Ищет эту правду, но ее там нет. Швыряет бумажки ему в лицо, они летают вокруг, все исписаны четким почерком, много-много слов…Рыдания душат ее, она хватает последнюю конфету. Вот мелькнул листочек, тоненький, в клеточку, тоже  весь исписанный! Разворачивает… и просыпается. Ее трясет, колотит… на глазах слезы. И она думает: «А ведь там-то - и была правда, да только я  не смогла прочитать!!!»

 Сон этот не давал ей покоя целый день. А вечером опять  встретились с Михаилом: где-то на окраине, на квартире  друга, уехавшего в отпуск. Любовники уже собирались перемещаться в сторону разложенного дивана, как раздался звонок мобильного. Михаил встрепенулся  и выскочил за дверь. Оксана хорошо  слышала  торопливый, заискивающий голос:
 - Я тебя прошу!.. Я очень занят!.. Как ты можешь!.. Я на совещании. Я перезвоню!
 Оксану одолевали  мрачные предчувствия, она была зла на весь белый свет. Как же это надоело! И тогда, чтобы не ходить вокруг да около,  прямо спросила, что он намерен делать дальше? Шляться по чужим квартирам, опасаясь каждого звонка по телефону или  в дверь? Все, такая жизнь ее больше не устраивает! Она хочет определенности!
 - До последнего времени устраивала! – усмехнулся, взвинченный предыдущим разговором,  Михаил, - чего ты хочешь?  Замуж? Тут я тебе не компания, я сразу сказал, не так ли? Ты хочешь осесть дома, нарожать детей? Мне этого не нужно, у меня, поди, скоро внуки будут! – он еще раз усмехнулся.
-Да и потом,  поверь мне, это - не твое! Ты сама себя не понимаешь. Это - тупик! Для наших отношений, для всего хорошего, что было между нами! Не нужно все усложнять! У меня и так неприятности…
Он остановился посреди комнаты – даже руки растопырил, показывая, как много забот свалилось на него разом. Неприятности представлялись нацепленными на его пальцы – тянут вниз, сил нет держать! Но Оксана не сдавалась:
 - Я знаю, ты меня хочешь бросить. Каким-нибудь хитрым способом, ты же такой опытный!
Они заговорили, перебивая друг друга:
 - Я тебя вовсе не собирался бросать, что за глупости ты говоришь? Какие еще способы? Меня все устраивает.
 - Разные. А вдруг я и вправду хочу выйти замуж!
 - Чтобы наставлять мужу рога? Ты же красивая, сексуальная, умная, наконец! Тебе же нравится та жизнь, которую мы ведем!
 - Как ты смеешь так говорить! Ты что, считаешь меня развратной? Что я не могу быть хорошей женой? Что я не могу иметь семью?
 - Ну, зачем так! Семью может иметь кто угодно!  Ты просто создана для другой жизни, поверь! Ты слишком тонкая натура.
 - Прекрати меня обзывать! Я хочу любить и быть любимой, (где-то она слышала недавно эту банальную фразу – в маминых сериалах, наверно) как ты не понимаешь! А не трахаться с тобой по чужим квартирам и дачам!!! Это ты - так обо мне думаешь!
 - А разве я неправ? Разве ты не позабыла твоего, как там его? Григорьева? Как только сошлась со мной. – Он тоже распалился не на шутку и весь его лоск в одно мгновение слетел с него, как золотые листья слетают осенью с черных ветвей. -  Ты его и не вспомнила, ни разу! А ведь он из-за тебя где-то там пропал, или я неправ? А ведь он, тебя, вроде любил, по-настоящему! А ты его променяла на первого, кто оказался перспективнее. И потом… Разве ты не научилась со мной получать те удовольствия, которых ты хотела?
 Он смотрел на нее с выражением нескрываемой обиды. Правда, быстро постарался взять себя в руки и придать своему лицу более-менее спокойный вид.
 - Я? – Оксана вскипела. -  Да я тебя, понимаешь, те-бя  по-лю-би-ла! А не удовольствия! А ты? Разве ты меня  любишь? Ты пользуешься моей… любовью? Жизнью?
 Михаил Евгеньевич, мрачнея, застегивал рубашку, которую перед этим как раз собирался снять. На его лице снова появилось то самое, не понятое ею когда-то, выражение. Хищный зверь, почувствовавший опасность. Он раздумал прыгать. Он испугался своей жертвы, хотя он опытен и ловок,  он не станет рисковать. Он даже заулыбался.
 - Мне с тобой было так хорошо! – помедлив, жалобно сказал он. – А теперь ты хочешь все разрушить! Зачем тебе это? Что тебя не устраивает?! Разве я не старался?
 - Зато тебя все устраивает, как  погляжу! Сам сказал! Конечно, старался! Я умная, я сексуальная, позвонил – встретились…Год прошел!  А дальше-то что?
 - Успеешь ты еще замуж, какие твои годы! Потом жалеть будешь, что не захотела со мной больше встречаться! Я все же для тебя немало сделал.
 - Ну да, на деньги твоей больной жены в ресторан водил!
 Он скривился, как от зубной боли.
 - Уууу! Это не твое дело. Не говори о ней плохо! Я очень уважаю свою жену.
 - Деньги ты ее уважаешь.
 Он замолчал, потом помотал головой, будто отгоняя какие-то мысли. Взгляд его стал непроницаемым,  холодным. Он сказал, медленно подбирая слова:
 - Я просил тебя не касаться этой темы, а ты постоянно к ней возвращаешься, но всему есть предел! Тогда давай расстанемся - ты начинаешь на меня давить, а я этого не люблю.
 Он с болью посмотрел на нее, встрепанную, тяжело дышащую, готовящую очередную гневную тираду.
 - Я прошу тебя сейчас же - уйти! Не то мы окончательно поссоримся. – Он глядел на нее как-то утомленно-просительно.
 Она вспыхнула, и кинулась было к двери, но остановилась на полпути. На глазах сверкали слезы, голос обрывался.
 - А больше ты ничего не хочешь мне сказать? Где твои красивые фразы, галантные жесты? Они тебе больше не нужны? Я-то уйду, а ты - другую дуру искать пойдешь?
 Он посмотрел на нее ненавидящим взглядом, двинулся к ней с угрозой. Слова прозвучали, как пощечина.
 - Уходи! Я не хочу больше тебя видеть!!! Я сыт твоими банальностями по горло.
     Оксана выскочила на лестницу, хлопнув дверью. Узкая площадка последнего этажа, убегающие вниз ступени. Она вытерла душившие ее слезы. Он ее не любит, и никогда не любил! Он просто приятно проводил время! А она готова была для него на все! Ну, вот просто - на все!!! Планы какие-то строила, дура несчастная! Как он быстро переменил тон, где все красивые слова?  Все ложь, все и было обманом с самого начала!  Он ею просто пользовался, а потом  бы ее бросил, как бросают надоевшую игрушку, без объяснений, так… А она «так» не может! «Не по-людски!» опять вспомнилось ей. Лестница. Ступеньки. Маленькая девочка идет, плача, вниз. Что, так и уйти? Плача, ругая себя, подворачивая ногу?
 Она прижала к груди сжатые кулаки, и сделала два шага вниз.
  Внизу никого нет! Лешка пропал из-за нее, теперь уже никто не спасет! Она глянула в пролет, замерла в оцепенении. Может, прыгнуть туда? Она ведь все потеряла, жизнь кончилась, выхода нет! То, от чего она так успешно убежала, то, что уже умерло и забылось – вот оно!! Прямо перед ее носом. Это как рок – от него не спастись…
 Эта пауза тянулась неизмеримо долго. В сознании всплывала какие-то картины, обрывки фраз… Вот  Катя с банкой пива в руках гладит по голове рыдающую сестру Люську.
  Вот -  мать сидит, завернувшись в шаль, и отец, который пишет ей, Ксане,  письмо… Лешка… такой, как тогда, давно! Стриженый,  ежик… Сердце сжалось, где он теперь??? Простил ли ее? И снова вспомнилась  Катя, ее последние слова -  напутствие  Оксане: «Держись!». Она не заметила, как далеко она наклонилась над лестничным пролетом, минута – и будет поздно -  упадет… Минута – и все будет кончено! Сознание вернулось к ней мгновенно. Она вдруг остановилась, вскинула голову, отпрянула от перил. Медленно повернула назад, прошла вверх  те несколько ступенек, по которым незаметно для себя спустилась.  Дверь была не закрыта. Михаил Евгеньевич что-то там прибирал, готовясь покинуть квартиру, он был аккуратным и всегда сам все проверял, сам запирал дверь.
 - Ты? Вернулась… Давай поговорим! –  он уже, как видно,  остыл: посмотрел на нее с надеждой, даже улыбнулся неуверенно.
 Она встала напротив, лицо ее было бледно, напряжено, а взгляд  удивительно бесстрастен. Она заговорила, четко выделяя слова и почему-то переходя на «вы»:
 - Значит, так! Вы помогаете мне с курсовой, ведь Вы мне это обещали, не так ли? Я надеюсь, Вы этого не забыли. Потом - похлопочите, чтобы меня взяли в аспирантуру!  Я должна  написать кандидатскую диссертацию, защититься. Остаться на кафедре, я выбрала это. Мы, естественно, прекратим всякие отношения, с этими глупостями покончено – раз и навсегда! Остальное – не Ваша забота.
 Она замолчала. Ее даже не трясло – в ней просто что-то умерло… именно так, как она это сформулировала – раз и навсегда.
Он обескуражено смотрел на  абсолютно незнакомое теперь, жесткое лицо. Глупая улыбка не успела сползти с его губ и казалась наклеенной. А она, помолчав, задавив в самом центре сознания  рвущийся оттуда плач, - отчетливо, с ненавистью, добавила:
 - Тебе все понятно?
 Он приоткрыл рот, не зная, что и сказать. В его взгляде она прочла что-то, похожее на уважение. Может, это ей показалось? Она не очень отчетливо воспринимала мир в этот момент. Отступать было некуда –  показалось, что он хочет что-то возразить. Лестница, маленькая девочка, не смей падать! Иди вверх! Только - вверх… голос стал совсем тихим и безжизненным:
 - Иначе - твоя жена будет знать все. На каких ты бываешь совещаниях, и с кем. Ты сделаешь это?
 - Придется! – он помолчал еще, скривился, губы у него дрожали,  - ты же мне не оставляешь шанса!
 - Нет! Все шансы кончились! – крикнула она, глядя ему в глаза. И – после паузы:
 – Извините, Михаил Евгеньевич, - так получилось!
 - Дрянь! – он потер лоб, сглотнул, и еще раз отчетливо повторил то же самое, но уже гораздо тише. – Дрянь… Как же я ошибся…
 Оксана подняла голову, ее лицо было безмятежно.
 - Зато - не дура! – сказала она и вышла, бережно прикрыв за собою дверь.
Теперь можно было спускаться вниз, глотая слезы,  но - не опуская головы… Теперь уже не детство – что-то более серьезное закончилось, и не обидно, что нога – не подвернется, и никто – не спасет. Теперь она спасла себя – и может быть, спасет еще кого-то.

 Глава четвертая

 Послесловие

 Алексей, вопреки всем прогнозам,   постепенно поправлялся. Война, плен, бродяжничество, воспаление легких и гепатит объединенными усилиями все же не смогли убить его. Наверно, в очередной раз  повезло, раз  попал в этот госпиталь, где работали русские врачи и медсестры. Документов при нем не было, поэтому идти после выписки было некуда. Он устроился тут же, разнорабочим, без оформления, просто за паек. Все уже знали его историю, послан был и запрос домой, только ответа почему-то все не было.
 Наконец приехал представитель русской миссии  и долго с ним говорил. Опять все записал, обещал сделать документы.
 Прошло еще два года. Он окончательно поправился, освоился и даже закрутил небольшой романчик с миловидной медсестрой. Его не покидала мысль о доме -  так хотелось домой, что даже по ночам снились только старые, «домашние» сны. То вдруг привидится родительская дача, то сами родители, приехавшие в отпуск, как бывало раньше, в детстве. А потом  приснился дед, медленно бредущий куда-то длинным, узким коридором.
 - Дед! – как будто окликает он его – ты куда?
 - Туда, куда ж ещё! – отвечает дед. – А ты, Лёша, не спеши, тебе туда пока не время!
 Так он понял, что дед Саша умер. Однажды с родины, или как здесь говорили, с «большой земли», приехал однокурсник, Димка Воробьев. Радость Алексея была невообразима, словно - инопланетянина увидел. Они проговорили, наверное, сутки. Так он узнал, что дед, действительно, умер, родители вроде живут теперь на даче, достроенной до полного ажура, и  квартиру сдают. Про Оксану он тоже спросил, и Димка сказал ему, сделав серьезное лицо:
 - Она круто поднялась! Кандидатскую защитила, на кафедре пашет. Вроде как докторскую диссертацию готовит, короче, всех обогнала. Такая мадам стала, не подступиться – строга очень! А Шершень перевелся куда-то, давно уже.
 Сказал еще, что его, Алексея,  искали и несколько раз посылали  запрос, но ответа не получили.
 - Да ведь я обращался тут ко всем, мои данные сто раз уточняли, а результата все нет! – возмутился Алексей. Известие о Ксаниных успехах на научно-преподавательском поприще он выслушал равнодушно. Так, что-то в душе шевельнулось, но сразу умолкло.
 - Видно, таким способом  ничего не добьешься, надо другими путями идти! Вот приеду, всех в Универе на ноги подниму. Мы журналисты, или где? Такой кипеж поднимем, мало не покажется! Прессу подключим, СМИ, не дрейфь!  – обещал Димка.
 Он уехал, и прошло еще полтора года, показавшиеся Лёшке  вечностью. Наконец, что-то сработало. Механизм войны щелкнул, заскрипел, и выкинул из своей утробы неудачливого спецкора  Алексея Григорьева. Он получил восстановленные документы, небольшую сумму денег и билет до родного города.
 Лешка даже организовал небольшую отвальную, выкатив бадью спирта, хотя сам, после гепатита, выпивать не мог. Весь госпиталь гудел, а миловидная медсестра утирала горючие слезы. Не первого его провожала она на Родину… И, скорее всего – не последнего.
 - Повезло тебе! И жив остался, несмотря ни на что, и документы восстановил! – говорили, радуясь, друзья,  – везунчик!
 Так он вернулся из командировки, которая должна была продлиться немногим более недели,  домой. В общей сложности он отсутствовал почти четыре с половиной года.

        Алексей все же в какой-то мере добился известности и славы. Из его истории сделали красивую сказочку и долго крутили по телевизору то, как он попал в плен, бежал, болел и много еще всякого другого. Например, его жизнь на сыроварне была подана как романтическая, любовная история с красавицей-горянкой, а ее смерть – как расправу ревнивого мужа. Все переврали, приукрасили, но зато о нем заговорили. Он стал знаменит. Правда, на приличную работу было не устроиться, да и здоровье  еще сильно подводило. Но он все не терял надежды, ходил по редакциям и приемным.
  С Оксаной  не встречался, хотя и видел пару раз, издали. Она располнела, стала похожа на свою мать. Волосы коротко остригла, и они темной густой челкой  падали на лоб. Красить их в рыжий цвет - давно перестала. Она была все еще красива, но больше не обращала внимания на свою внешность, не выставляла ее напоказ, и в ней появилось что-то от той маленькой, толстой девочки, которая когда-то встретилась ему  на лестнице.
 Он так и не решился  подойти, но понимал, что, рано или поздно, а встретиться им придется. Он не знал, к чему приведет эта встреча. И все же, волнуясь, ждал ее.

       Мать Оксаны умерла ранней весной. За окнами шумел май, цвела черемуха, на кладбище было  холодно. Белые лепестки летели, как душистая, вьюжная пелена. Вернувшись с похорон, Оксана вошла в комнату матери, села в  кресло. Бабушка неслышно возилась на кухне, справлять поминки дома они не планировали, но все же собирались зайти две-три  женщины, из редакции, которые были утром на прощании. Больше друзей и знакомых не нашлось, Ксана была там из родственников -   одна, бабушка не поехала, плохо себя чувствовала.
 Вот и наступила эта пустота - последняя, которой так боялась Оксана. Комната матери показалась ей огромной, очень светлой и очень незаполненной. На окнах неистово цвели герани. Несколько душистых веточек она, прощаясь,  положила в гроб. Ей подумалось, что маме это будет приятно. Тишина и пустота подкрались и обступили  со всех сторон.
 Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.


 «Дорогая дочурка! Я пишу тебе это письмо потому, что не успею с тобой увидеться до моего отъезда. Мы собираемся спешно и билеты уже куплены  А мне так много тебе нужно сказать! Ты уже большая и должна понимать, что не все в нашей жизни складывается так, как бы нам хотелось. Я был так счастлив, когда ты родилась, но, к сожалению, мне пришлось расстаться с твоей мамой. Не вини ее и меня! Так сложились наши отношения, что мы не смогли быть вместе. Я уезжаю, потому, что у тети Зины нашли такую болезнь, которая требует перемены климата. Здесь ей слишком холодно и сыро. Мы поменяли свою квартиру и теперь уезжаем в Украину. Там у нее есть родня и нам помогут на первый случай.
 В нашей квартире будет жить теперь совсем чужая женщина.
 Дорогая доченька! Я тебя очень люблю и надеюсь скоро увидеть. Я, может быть, приеду весной по делам, а потом, когда ты будешь постарше, и сама сможешь приехать ко мне в гости! Я передаю это письмо для тебя с мамой, а как приеду, напишу тебе еще!
 Не забывай меня и не огорчайся, что я не смог с тобой проститься!
 Целую тебя, моя девочка!
 Любящий тебя твой папа.»

 Оксана отложила письмо, найденное в ящике с мамиными старыми бумагами… Давно она его не доставала! Когда прочла в первый раз,  чувство бессилия охватило ее, хотелось плакать. Пожелтевшая бумага в клеточку вытерлась на сгибах, поблекла. Были ли еще письма? Наверное были… и Оксана вдруг подумала  – писем было много!!! Что с того, что их нельзя потрогать или прочитать? Главное – он их писал, он – думал о ней, и он – ее очень любил. И не делил ее ни со своей женой, и вообще ни с кем, его чувство было отдельным, адресованным только ей! Просто в жизни иногда так бывает… Если любовь есть – она никуда не девается. Наверное – это было самым важным! Тогда, после похорон,  прошло еще несколько дней, и она позвонила Алексею – позвонила первой. Иногда ей кажется – не найди она этого письма, может и не позвонила бы… А может быть – письмо оказалось той маленькой деталью, которой недоставало, оно было прочтено – и все встало на свои места.
Они встретились, и то, что казалось им сложным и трудно объяснимым, оказалось очень простым и понятным. Говорили долго, как люди, вернувшиеся после продолжительного отсутствия  в родной дом, наконец-то увидевшие, что все произошедшее – было не зря. Они стали другими, и жизнь теперь будет тоже – совсем иной.  Пустота отступила  - да нет! Она просто исчезла – на этот раз навсегда.
 Оксана не захотела менять квартиру, и теперь они все - живут здесь, в домике с башенками и колоннами, выстроенном когда-то романтичной генеральской вдовой…
   А за окном рвется в небо яркая, нежная листва берез, как и положено на Троицу листки их маленькие, клейкие, с «копеечку». Воскресенье, начало июня… В открытые окна задувает мягкий, летний ветерок. Вместе с ним  доносятся веселые крики ребятишек, катающихся с горки,  скрип железных качелей. Дети резвятся на площадке, несколько раз перестроенной, но мало от этого изменившейся. Иногда слышно, как во двор въезжают машины, и она внимательно прислушивается, ловя привычные звуки.  В последние годы машин стало чересчур много. Места для парковки не хватает.
 Зеркало отражает крупную, полноватую женщину. Она сидит за письменным столом, заваленном бумагами. Неподалеку стоит  чашка кофе, и лежит начатая научная статья, которую нужно просмотреть, пока мужчины – муж и сын, гостящие у свекрови,  не вернулись. Вернутся – начнутся выходные! И они  проведут их, как всегда, вместе.
 



весна-осень 2010