Комментарий профессора Миямы

МНЕНИЕ СПЕЦИАЛИСТА И ПРОТАГОНИСТА.

«ЯПОНСКИЕ НОЧИ» ИГОРЯ КУРАЯ И ВОЗРОЖДЕНИЕ ЖАНРА «КАЙДАН»

Сборник повестей  Игоря Курая, затрагивающий базовые проблемы японской и российской культур в их органичном взаимодействии, является заметным событием в литературной жизни обеих стран. Будучи произведением современным по духу и постмодернистским по форме, книга в то же время отсылает читателя к традициям старинного японского «рассказа об удивительном и ужасном» — кайдан.

Жанр кайдан, получивший необычайное распространение на Японских островах в 17—18 в., в свою очередь берет начало в средневековых китайских новеллах и в японских буддистских сборниках сэцува, поучительных историй о настигающем смертных неотвратимом воздаянии за прегрешения в земной жизни. Показывая, как легко порой влипнуть в скверную историю, безвестные авторы стремились наставить читателя на путь истинный. Неудивительно, что сэцува, а впоследствии и новеллы-кайдан пользовались огромной популярностью как в кругу читающей интеллигенции, так и в иных кругах той эпохи — ибо «кто из нас без греха, пусть первым бросит», как удачно сказал, если я не ошибаюсь, еще Достоевский.

Истоки кайдан прослеживаются в таких ранних памятниках японской литературы как «Нихон рёики» («Чудеса земли Японской», 9 в.) и “Кондзяку моногатари» («Сказания о том, что ныне стало стариною», 11 в.), о которых много писал наш изестный исследователь Като Сюити и еще, кажется, кто-то в России, а может быть, в Америке. Многочисленные анонимные истории-сэцува, вошедшие в эти сборники, пронизаны буддистским мироощущением, для которого характерно восприятие всего происходящего в реальной жизни как иллюзии, наваждения. Сходного восприятия окружающей действительности можно искусственно достигнуть, например, при помощи бутылки «Смирновской» либо десяти банок пива «Эбису», либо хорошего косяка.

Герои новелл, которые, вне зависимости от времени и места, мы будем именовать кайдан, странствуя по Японии (или Китаю), неожиданно оказываются в самых невероятных ситуациях, найти выход из которых им не дано, поскольку все казалось бы случайные встречи и разлуки, любовные связи и дружеские привязанности заранее предопределены кармой. Кстати я и сам всегда об этом догадывался, но недавно окончательно убедился.

Будь то ночное свидание с лисой-оборотнем, прикинувшейся красавицей, встреча с духом давно почившего воителя или императора, с уродливой ведьмой в облике принцессы, сворой развлекающихся чертей или с самим дьяволом, возжелавшим помучить грешника, — все лишь манифестация кармы, воздаяние за всю сумму предшествующих деяний. К сожалению, материальное воздаяние праведникам в кайданах не предусмотрено, хотя меня лично это совершенно не  волнует.

Сами герои новелл могут не усматривать никакой связи между своими злоключениями и событиями прожитой жизни, но эта незримая связь, тем не менее, существует и постоянно дает о себе знать. Как гласит русская пословица, «что поспеешь, то и пожнешь». Цепь свершенных деяний в конце концов приводит героя  в то самое место, где его ждет нечто удивительное и ужасное, нередко влекущее за собой фатальный исход, а в иных случаях заканчивающееся тяжкой болезнью или умопомешательством, а то и прозрением-сатори. Таким образом, приключенческий по сути жанр кайдан содержит в себе мощное нравственное начало, которое призвано было поддерживать устои общественной морали. Это свойство жанра, очевидно, и оценил по достоинству Игорь Курай, замыслив изобразить в качестве главных героев меня и моего маститого русского друга.

В эпоху позднего средневековья, в творчестве Асаи Рёи и Уэды Акинари, кайдан до некоторой степени утратил морализующий пафос и, в угоду читательской аудитории, превратился скорее в развлекательный жанр — литературу ужасов с мистическим сюжетом. Тем не менее, кармическую связь можно выявить в сюжете каждой новеллы. Правда из этого не следует, что ее вообще нужно выявлять. Меня лично от нее иногда просто воротит. И вообще, кое о чем лучше иногда умолчать!

Почти исчезнувший из японской литературы в Новое время, жанр кайдан был воскрешен писателем Санъютэем Энтё в повести «Пионовый фонарь» — только затем, чтобы вновь надолго погрузиться в забвение. Уже в послевоенные годы к сюжетам новелл-кайдан обратился в своем творчестве известный кинорежиссер Мидзогути Кэндзо. Элементы кайдан, безусловно, включены в некоторые классические детективы Эдогава Рампо, как и в современные «романы ужасов». Садомазохистские и зоофилические особенности жанра отчасти заимствованы отечественной порно-паракультурой, но, тем не менее, в целом богатые традиции кайдана были в новейшее время почти безвозвратно утеряны.

 Как ни парадоксально, возродить во всей полноте древний жанр для новой жизни и вернуть его мировой литературе суждено было российскому писателю — естественно, не без соучастия японских друзей, подруг и коллег.

Игорь Курай, получивший прекрасное гуманитарное образование на факультете Странных языков находкинского университета, много лет проживший в Японии и глубоко изучивший нашу эндогенную культуру, разумеется, не случайно избрал жанр кайдан для своих психологических квазифилософских повестей. Сопоставляя и сравнивая шедевры мировой литературы, он пришел к выводу, что никакой иной жанр не способен вместить тот драматизм развития событий и накал страстей, которыми на протяжении многих месяцев сопровождались духовные искания небольшого дружного коллектива, спаянного и споенного упоительной русской идеей. 

Период долгосрочного пребывания на нашей кафедре признанного классика российского постандеграунда Всеволода Чернова стал поистине незабываемой вехой в истории Университета Внешних сношений, в корне изменив наши обветшавшие представления об источниках и составных частях великой русской литературы. Обретение духовного начала через телесное, транцендентального мировосприятия через плотское вчувствование — вот путь к заветной тайне русской духовитости, постигнуть которую мечтает каждый из нас. Этот путь, открыть который оказалось не под силу Толстому, Достоевскому, Чехову, был указан нам революционными опусами Всеволода Чернова и неоднократными устными наставлениями самого гиганта постандеграунда в его беседах за круглым столом, уставленным бутылками водки, пива и сакэ, а также легкими закусками в национальном японском стиле.

Надо отдать должное профессиональной наблюдательности и аналитическому складу ума Игоря Курая, сумевшего в основном по архивным документам (как то: конспекты лекций, ресторанные счета, полицейские протоколы) восстановить важнейшие этапы наших поисков и запечатлеть их почти с биографической точностью в своих повестях. Редкостный художник слова, он умело передает не только изысканную красоту исконного японского пейзажа в надлежащие времена года, но и щемящую прелесть изощренного бонсая, и загадочное очарование сухих, как шампанское брют, песчаных садов. Тонкий стилист и мастер художественного перевода, он воспроизводит все особенности моей русской речи с присущими ей метафорическими оборотами, не пренебрегает поэтическими вставками, часто прибегает к литературным и нелитературным аллюзиям, вплетая их в ажурную ткань повествования. Монологи и диалоги героев настолько экспрессивны, что я порой невольно задаюсь вопросом: а мог ли я в действительности так цветисто выразиться на неродном языке? И мысленно отвечаю себе: мог еще и не так!

Пытаясь раскрыть секреты творческой мастерской Игоря Курая, я убедился, что ключ к его успеху не в увлекательности сюжета, не в отточенности слога, не в лиричности интонации, не в богатой образности, использующей волшебное сочетание звука, цвета и запаха, не в напряженности психологических коллизий. Ключ — в безупречной верности фактам, в суровом и возвышенном реализме, а также в глубоком гуманистическом сопереживании, сочувствии нам, страждущим героям, переходящим из повести в повесть в тщетной надежде изменить свою карму и выйти из круга сансары.

Впрочем, надежда не столь тщетна, как кажется, и поиски истины продолжаются. Мы с Всеволодом Черновым усердным радением уже значительно изменили свою карму — что, возможно, произойдет и с читателем, если он даст себе труд, предварительно откупорив бутылку, внимательно прочесть «Японские ночи».

                Кудзуо Мияма
                Профессор кафедры Русской духовитости
                Университет Внешних сношений
                Япония