Мой дед

Мой дед убил 283 человека. Двести восемьдесят три. Человека. Мужчин и женщин. Возможно и детей, по крайней мере подростков уж точно. Нет, он не был снайпером или летчиком, он не был грозой фашистов, не отправил под откос немецкий эшелон. Дед убивал своих. Он служил в НКВД и был штатным исполнителем приговоров. Всего восемь дней. Жаркие тогда были деньки, если чуть больше чем за неделю в Харьковском управлении НКВД расстреляли 283 врага народа. Время было такое, военное. Сентябрь 1941 года, фашист наступал быстро и уверенно, беря город за городом и приближаясь к Харькову. Руководство опасалось действий пятой колонны в тылу, которой стремительно становился зоной боевых действий. Поэтому последовал приказ решать вопрос с враждебными элементами на местах. Почему именно на местах, а не в централизованном порядке? Да потому что не хватало вагонов, чтобы везти врагов народа в Сибирь. К тому же, там их и так скопилось немало. Были аргументированные опасения, что враги народа поднимут в лагерях восстание, надеясь на помощь вермахта. Поэтому, решили не усугублять ситуацию, везя за Урал новых отщепенцев. Вот и пошёл приказ – разобраться на местах. В том смысле, что нет человека - нет проблемы. Коммунистическое руководство всегда было склонно к простым решениям.
Так что начали расстреливать, благо механизм был настроен ещё в пиковом 1937 году: были люди, были схемы, система заработала. Но тогда в Харькове случился сбой. Беда пришла откуда не ждали: старый, опытный, проверенный в деле исполнитель приговоров, проработавший в должности уже пять лет, вдруг дал слабину. Оно то как получилось: на расстрел к исполнителю привели его отца, который оказался вредителем на сахарном заводе, а вдобавок проводил пораженческую агитацию в тюрьме. В расход мерзавца! Оно, конечно, недоглядели, что родственник и что нужно бы было поручить исполнение кому-то из конвоя, ну так ведь дел было много, поди, за всем усмотри. Да и не думали, что исполнитель подведёт. А он почему-то не проявил характер настоящего коммуниста. Случилось с ним какое-то мелкобуржуазное размягчения воли: вместо того, чтобы привести приговор рабоче-крестьянской власти в исполнение, пустил пулю не во врага народа, хотя бы и родного отца, а в себя. Прямо в голову. Этим безответственным поступком поставил под угрозу работу органов НКВД и ещё в условиях, приближенных к боевым. Немец уже был поблизости, а здесь в подвале управления начали накапливаться враги народа, которых уже приговорили, а казнить не могли. Потому как никто из следователей или офицеров браться за пистолет не хотел, боясь последующих кошмаров. А может просто не барское это дело.
Проблема была решена благодаря моему деду, в то время молодому бойцу пулеметной роты харьковской комендатуры. Командир роты отобрал деда, как человека с безукоризненным происхождением (потомственный гречкосей из голытьбы), железными нервами (когда на учениях рядом упала граната без чеки, то единственный догадался подскочить и выбросить из окопа, чем спас и себя и многих товарищей) и твердой рукой (меньше девятки на стрельбах не выбивал). Деду дали пистолет ТТ и двойную пайку продовольствия, очень приятную его молодому организму. А еще в день по двести граммов спирта. Понимали люди, что работа нервная, не пальцы по кабинетам ломать или щемить яйца в дверях, выявляя антисоветские козни.
Так мой дед стал палачом. Ждал в подвале, пока приводили врагов народа, подходил со спины и стрелял в затылок. Одет был в кожаный фартук, чтобы не испачкать мундир кровью да мозгами с разлетавшихся голов. Брызг умервшляемой плоти было так много, что они загаживали потолок и стены, гнили на них и страшно воняли. Уборщицы то ещё пол кое-как мыли, а то, что на стенах и потолке, оставалось. Заставить уборщиц быть более прилежными не удавалось, у них и так случались нервные срывы от каждодневных луж крови. Так что приходилось терпеть вонь и тление. Вот в каких тяжелых условиях довелось работать моему деду. В общей сложности восемь дней в том подвале, в среднем по тридцать пять человек за смену.
На девятый день пришел приказ отступать, колонну НКВД разбомбили возле вокзала, дед был ранен, попал в госпиталь, а оттуда отправился охранять лагеря в Сибирь. Там прослужил до конца войны, а потом женился на бабушке, которая была из семьи бывших семиреченских казаков, которых выслали в Сибирь за сопротивлением колхозам.
В то время жениться на ссыльной - это был непростой выбор, который бы никто не одобрил. Деда сразу же уволили из охраны, как неблагонадежного, он долго не мог найти работу, потом принялся возить грузы по лагерям. Однажды застрял ночью на трассе, простудился, чуть не помер, чудом выжил, но легкие испортил. У него оказался туберкулез, врачи сказали, что надо срочно менять климат, иначе кранты. Дали соответствующую справку и в 1949 году дед с бабушкой выехали в Крым, который тогда активно заселялся после зачистки татарского населения, записанного предателями. Дед получил почти целую саклю, сделал в ней ремонт, начал учиться выращивать виноград и делать вино, посадил полсотни персиковых деревьев. Через год родился мой отец, два года спустя мой дядя, дедовские легкие в тёплом крымском климате выздоровели.
Казалось, что жизнь налаживается, а потом деду вдруг стали сниться его жертвы. Все 283. Как говорится, копеечка в копеечку. Во сне они приходили, становились вокруг деда и молча смотрели на него. Сначала это случалось раз в месяц, потом чаще, потом почти каждую ночь. Каждый раз дед с криком просыпался, он дрожал от страха, стонал и блажил. Бабушка давала ему успокоительное, грела чай, поила чуть не с ложки и дед засыпал. В хорошую ночь - до утра, а в плохую - жертвы приходили снова. И снова смотрели. Молча. Все 283. Сводя деда с ума.
В 1956-м году деда, который полез в петлю от этого сна, забрали в дурдом. Там он провел три месяца, пройдя курс активного медикаментозного лечения. Вернулся без снов, жил нормально несколько месяцев, а потом жертвы вновь начали приходить. Вновь все 283. Они приходили так часто, что дед рассмотрел лицо каждого. Он никогда в жизни не видел лиц своих жертв, потому что всегда заходил со спины и стрелял в затылок. Но во сне он почему-то видел их лица. Знал в лицо каждого. Как они выглядели, во что были одеты, многие детали, которые он рассказывал бабушке.
Одним летним утром дед пошел на море и не вернулся. Все знали, что он утонул по своей воле, потому что море было тихое, дед научился в Крыму плавать, как рыба, и утонуть случайно не мог. Видимо, он устал. Бабушка похоронила его. Замуж больше не выходила. Когда я вырос, я спросил ее, почему.
- Неужели не было предложений?
- Почему же, были. Только оно или дети, или мужики. И я решила, что детей надо поднять.
- А деда ты любила?
Бабушка заметно смутилась. Долго думала.
- Он добрый был. – сказала она и развела натруженными руками вечной огородницы.
- А тебе не страшно было, что он столько людей убил?
- Ему было страшно. Не мне, ему.
В поминальные дни бабушка всегда ходила на кладбище и носила деду свежие цветы.
- Он цветы любил. Только мы приехали, а он говорит - посади, Танечка, целую клумбу. Другие там помидоры или лук сперва сажали, а мы - цветы.
- А тот сон, что он рассказывал о нём?
- А что о нём?
- Ну, что он видел? Что делали эти люди?
- Он говорил, что молчали. Приходили, всей толпой, становились рядами в строгом порядке и молча смотрели на него. Говорил, что если бы они ругали его, обвиняли, проклинали, били, плевались, хоть что бы делали, то было бы легче. А так стояли и просто смотрели. Он не выдерживал их взглядов, начинал кричать от ужаса и просыпался.
- И что, он действительно убил 283 человека? Это правда?
- Да кто ж на себя придумывать такое будет? – удивилась бабушка.
Дед действительно убил. Когда я учился в университете в Харькове, то изучал тамошние архивы НКВД (как раз была компания по разоблачению преступлений коммунистического режима). И там находил прекрасные примеры железного порядка НКВД. Например, на каждый приговор исполнитель получал боеприпасы, после выполнения расписывался он и врач, который фиксировал смерть. Некоторые подписи Деда были больше похожи на загогулины. Наверное, спешил, работа ждала. 283 подписи. Дед называл точную цифру.
- Откуда он знал, что их именно 283? Неужто учет вёл?
- Вряд ли. Видать, успел во сне их всех пересчитать. Они же много лет к нему приходили. Он их всех в лицо знал. - говорила бабушка и кривилась. Ей очень не нравилась эта тема. Но мне было интересно.
- Что ещё говорил про сон?
- Говорил, что только те, харьковские, приходят. Он же ещё трех застрелил, когда лагеря в Сибири охранял. Так те не приходили. Только харьковские.
- Он пил?
- Ни капли. Ему от питья еще хуже делалось. Если выпьет, то уж наверняка приснятся. Он по тонне вина каждый год тогда делал, но сам ничего не пил. Бедный, как же мучился. Проснётся, кричит, за сердце хватается. Потому что тяжела кровь человеческая, очень тяжела.
Я не знал, что сказать бабушке. Я спрашивал у отца, что он помнит о деде. Отец много рассказывал, как они ходили на рыбалку, ночью, на скалы. Как продавали виноград отдыхающим. Как пасли колхозных коров в горах.
- А почему он кричал ночью?
- Так войну ж прошёл. Там такие ужасы видел, что не дай Бог. Вот и кричал.
Я не решился спросить отца, знает ли он про 283 трупа. Сам я узнал, когда студентом исторического факультета, случайно увидел в архивах свою, довольно редкую фамилию - Перевертайленко. Заинтересовался, начал копать и выкопал 283 трупа - дело рук собственного деда.
Смотрел на его фото из личного дела. Молодой, улыбчивый, с горящими глазами, вся жизнь впереди! Бабушка была права, когда говорила, что я был похож на Деда. Почти одно лицо. Я смотрел на него, такого похожего на меня и думал, что мог быть на его месте. Или на месте тех, чьи лица дед видел только во сне. Я спрашивал себя, что испытываю к этому человеку. Я знаю, что он убил 283 человека, убил подло - выстрелом в затылок. Я знаю, что он так и не смог нормально жить после этого. Существует множество аргументов, чтобы оправдать его и множество, чтобы признать виновным. Я знаю, что он убивал и я знаю, что он страдал за то. Не думаю, что надо вычислять, искупают его страдания его действия. Для этого есть счетчик на небе. Он вычислит и он огласит результат.
Я смотрю на фото деда и чувствую, что люблю его. Потому что он мой дед, другого у меня нет. Если бы он был жив, он бы носил меня маленького на руках, покупал бы пирожки с ливером и томатный сок, мои любимые помадки и солдатиков. Он бы подарил мне велосипед «Школьник», на котором бы я носился по селу. Я бы любил его. И очень бы жалел, когда он кричал в ночи, убегая от страшных взглядов своих жертв. Мне бы говорили, что это война, что деду в сны приходят страшные «Тигры» или прилетают с воем «мессершмитты», от которых он и кричит.
Но дед не дожил до моего рождения. Он не знал меня и не думал обо мне. Но его кровь во мне. Возможно, и кровь, которую он пролил, на мне. Не знаю. Иногда мне приходит страшная мысль, что когда-нибудь я засну и увижу взгляд 283 пар глаз. От одной этой мысли мне становится страшно. И когда я думаю, что мой дед едва ли не каждую ночь переживал ад, то я готов простить его. Ничего не бывает даром. Мы совершаем поступки и платим за них полную цену. Расчет не заканчивается со смертью. В жизни только небольшая предоплата. Проценты. Тело долга гасится уже в другом мире. Извините за термины, я ведь банкир. Внук палача стал банкиром. Чудны дела твои, Господи.
 
P.S. Я тут немного дал волю фантазии, а в действительности все же было иначе. То есть да, 283 трупа, застреленные в затылок жарким, драпательным летом 1941-го, они были. Но никто деду не снился, по крайней мере ночами он не кричал. И топиться не собирался. Работал спокойно в совхозе, ухаживал за своим садом, каждый год делал по тонне вина, которое потом втихаря продавал отдыхающим. Но сам вина не пил – отдавал предпочтение водке. Есть фотографии, как вечером во дворе собирались курортники, преимущественно москвичи, дед доставал из погреба кувшин прохладного вина, а гости обеспечивали закуску и бутылку водки. Её дед самостоятельно выпивал за вечер, пока другие нахваливали его вино. Были разговоры, кто-то из отдыхающих бренчал на гитаре, потом все говорили «Карпович, сделайте на баяне!». Дед брал баян и начинал  петь. Он хорошо пел, это видно даже по фотографиям. Орал во всё горло и сверкал своими хитрыми глазками человека, который видел страшный мир в ужасное время и ухитрился выжить. Ему было уже около шестидесяти, а он таскал в кусты курортниц, чем делал больно бабушке, которая только устало ругала его старым кобелем.
Дед любил отца. Всегда брал на рыбалку, учил нырять за мидиями и ловить крабов, обещал подарить ему на свадьбу свой баян и тонну лучшего вина. Не успел. По осени выплыл ловить катранов, налетел ветер, лодку опрокинуло, дед смог проплыть в холодной воде несколько километров до берега, даже дошел до дома, там уже слёг. Неделю пролежал с температурой, потом было осложнения от воспаления легких, тех самых легких, благодаря которым он и оказался в Крыму. Дед умер. Мы с отцом в поминальные дни ходили на его могилу, где я горько плакал, потому что любил его. Моего деда. Люблю и сейчас. Чтобы там ни было.

23.12.07.