Япония во мгле

Сергей Разумовский (Токио)

ЯПОНИЯ ВО МГЛЕ


При первом прочтении книга Игоря Курая «Японские ночи» производит впечатление веселого  авантюрного романа, состоящего из нанизанных на единую нить разносюжетных новелл или повестей. Обилие экзотики, эротики и невротики в красочной японской упаковке придает тексту пикантность, вызывая легкое приятное щекотание в интеллектуальных рецепторах читателя. Казалось бы, этого не так уж мало, чтобы привлечь внимание масс, неравнодушных к духовной культуре Дальнего Востока и особенностям национальной сексопатологии. Узнаваемость героя, в котором просматриваются черты одиозного лидера отечественно постандеграунда, добавляет книге тот самый элемент живой постмодернистской игры, без которого подобная проза может показаться несколько претенциозной и натянутой.

    Тем не менее, воспринимать «Японские ночи» как  незамысловатый удачный шарж на неких конкретных деятелей российской литературы и японской науки было бы явно недостаточно. Скорее всего, отнюдь не желание создать шарж или пародию подвигло автора  на написание столь нестандартного произведения, бросающего вызов нормам филистерской морали и взывающего к переоценке многих ценностей.

     Кстати, сверхзадача автора вполне отчетливо декларируется в поэтических эпиграфах к повестям, которые говорят о Карме, определяющей путь героя и в целом — путь человека в сем лучшем из миров. Чернов, в сопровождении своего неизменного спутника профессора Миямы, постоянно пытается уйти от собственной кармы, обмануть ее, перехитрить. Он надеется, что его творения, принесшие ему скандальную славу на родине, будут и в дальнейшем служить лишь источником материальных благ  и общественного признания, основой бытового комфорта. Чем наполнены эти произведения, какую изнанку  человеческой физиологии и психики они обнажают, его в сущности не волнует, поскольку он — по крайней мере в своих декларациях — не связывает их с действительностью. А может быть, связывает? Ну, иногда — если того требует промоушен... Но только чуть-чуть.

     Вопрос, поставленный вождем мирового пролетариата — можно ли жить в обществе, оставаясь свободным от общества? — и является ключевым в книге Игоря Курая.  Его герои то и дело обнаруживают связь между шедеврами живого классика постандеграунда и злободневной реальностью, которая открывается в самых неожиданных своих гранях. От оргии педагогов-извращенцев в горном отеле к радениям наследниц Аум Синри-кё, к запретным утехам любителей русской клубнички в ресторане-клубе «Яр» и, наконец, к инициации с гориллами в логове рафинированных зоофилов — воистину «дорогой неторной нас карма по свету ведет»! Но что соединяет все эти сообщества экстремалов, казалось бы никак не связанные друг с другом непосредственно? Оказывается,  их связывает воедино творчество русского писателя-неформала, представленное в Японии его горячим поклонником и другом, русистом Миямой. Говоря более обобщенно, их роднит друг с другом энергия Зла, которую несут в себе якобы «отвлеченные от жизни» жутковатые  романы Чернова. По мысли автора, литературное произведение  не может быть нейтральным, ибо оно содержит в себе энергетический заряд, который неизбежно влияет на читателя либо энергией созидания, либо энергией разрушения. Эта концепция отчетливо просматривается во всех четырех повестях, но, пожалуй, наиболее конкретно она воплощается в «Бонсае».

     Действующие лица повести «Бонсай» представляют собой рельефные этнопсихологические портреты в весьма колоритном обрамлении. Волей все той же непреодолимой кармы Чернов и Мияма, в компании коллег с кафедры Университета Внешних сношений, оказываются в «русском клубе», через который идет вербовка и продажа живого товара из России.  Спонсор клуба, в прошлом профессор того же университета, одержим маниакальной идеей оздоровления японской нации путем «вливания свежей крови». Он курирует все операции и пытается увлечь русского писателя грандиозностью идеи нового Великого переселения народов, создания международного «бонсая», — что ему почти удается.

    Профессору Кусое противостоит его же фаворит, русский шеф-повар Иван Федорович, который на поверку оказывается агентом российской разведки. Он, со своей стороны, курирует не менее грандиозный проект — занимается внедрением русских шпионок-хостесс в Японии «на глубокую консервацию» через тот же самый клуб. Парадоксальным образом, оба оказываются связаны «прошлой жизнью», а именно ремеслом золотаря, и оба не без оснований причисляют к своему ордену Чернова, который воплощает ту же профессию в литературе. Комичность форм, которые принимают в «Бонсае» силы зла, не уменьшает их деструктивного эффекта: во второй части они выплескиваются наружу и захлестывают художественное пространство повести.

     Переход от смешного и безобидного к не менее смешному, но ужасному, от симпатичной бестолковости к трагическому бессилию перед торжествующим Злом и Насилием — сквозной сюжетный ход,  к которому прибегает автор во всех повестях цикла. Становится даже не смешно... При ближайшем рассмотрении становится ясно, что в этих забавных историях больше грустного, чем веселого, поскольку герою в конечном счете просто нечего противопоставить натиску бесовских сил, им же самим вызванных к жизни и добросовестно  распропагандированных верным Миямой. 

      А почему, собственно, дело происходит в Японии? Только ли потому, что сия дальневосточная страна так близка нынешней обновленной российской ментальности? Конечно, отчасти и поэтому. А также  потому, что японской ментальности местами свойственно  беспрецедентное увлечение «русской духовитостью». Герои отражаются в кривом зеркале другой культуры, отчего их поступки и замыслы предстают в неожиданном свете. Тем не менее, вместо Японии автор мог бы избрать местом действия и другую страну — будь то в Европе, Азии или Америке — поскольку речь в книге идет прежде всего о свойствах человеческой натуры и превратностях творчества, об ответственности писателя перед читательской аудиторией и перед самим собой. Простая мораль непростого повествования — притом очень смешного...