Призрак литературы. Глава четвертая

Г л а в а   ч е т в е р т а я .   С Р Е Д А (продолжение)
 Едва первую поллитровку откупорили, как до меня долетели из невесть откуда чуть различимые клики «Ура!». Неразличимые, причем, настолько, что попервоначалу я принял их лишь за случайную каверзу. Но с каждой секундой клики всё приближались, обрастали множеством голосов, набирали объем и силу. И вдруг обе створки кабинетной двери распахнулись, раздернулись разом и мощное «Ура!» ворвалось, заполонило, задавило все вокруг. Я, помнится, даже подумал: «Наверное, такими вот кликами старая гвардия канун Ватерлоо приветствовала императора».
 Затем из приемной раздались чьи-то шаги, уверенные, летящие, и я изготовился узреть самого Бонапарта, но вошедший хоть был небольшого росточка и исключительно весь кругленький: лицо, животик и даже ладошки были у него по-наполеоновски кругленькими, однако любое сходство его с корсиканцем на этом и заканчивалось, а пузырящиеся на коленках  штаны, замызганный свитер, гитарный гриф за спиной рушили мои все фантазии вдрызг.
 - Я знал! Я абсолютно знал, что всухую вам не высидеть! -  вскричал вошедший. – Природа взывает! Половодье осенней
 роскоши застлало глаза! Октябрь взапуски последний погожий дарит денек. Я даже инструмент припер, чтоб не с пустыми руками! - засим – он вытянулся во фрунт и рьяно отрапортовал. – Господин главный редактор, разрешите доложить? Бард-бардмейстер прибыл по месту дислокации, - и взорвался оглушительным хохотом, но сейчас же осекся и даже потупился.
 - Мерзавцы! – сова – внезапным залпом – лупанула сухо и зло. – Я ваш новый словесник Войцех Войцехович Пидопрыгора. Я смею заметить, что в предначертанный светлый праздник тезоименитства…- Но глаза ее оставались закрыты, голос – слабел с каждым словом. Концовка ее речи вышла сплошь невразумительной, неразборчивой, и сова опять захрапела.
 Бард под шумок к закускам ринулся, и процесс – пошёл.
                * * *
 Также и я, момент улучив, наклонился к приходящей уборщице, спросил на ухо:
 - А зовут-то этого барда как?
 - А тебе зачем? – спросила она и продолжила и тоже шепотом. – Сам знаешь, что нынче настолько насчет гонораров, что подобная дребедень даже бухгалтерам невдомек.
                * * *
 Сквозь непрерывность процесса казалось невозможным определить однозначно: заедает ли бард водку закуской или закуску запивает водкой.
 Очередную рюмку опорожнив, он за бутылкой тянулся и вновь наполнял до краев и даже с рисковой горкой, а свободной рукой хватался за ложку и, как экскаватор, без разбора и все подряд запихивал в рот, а коснувшись хоть как-нибудь дна, подскакивал сразу и по столу шерстил и бастионы всяческой снеди громоздил бессвязно и беззаботно.
 На стул рядом он водрузил свою гитару, к ней пододвинул тарелку и рюмку и вклинил все в тот же процесс.
 Его челюсти безостановочным ходуном ходили, и то и дело он к тому же причмокивал, поохивал, постанывал, да еще пытался рассказывать – бесконечный, с невероятным количеством зачинов, повторов и пустых междометий, и безалаберный совершенно, и совершенно не помню про что – анекдот, и после каждой фразы и в совершеннейшем одиночестве икотным смехом давился.
 Наконец, он – довольный и потный – отвалился на спинку и на мгновенье и ненароком даже всхрапнул, но сразу очнулся, юркнул глазами по сторонам и вдруг – сник, сжался, его щеки моментально сдулись и даже ноздри – только что гордые и вразлет – теперь провисли, будто паруса при полном штиле.

                * * *               
 Зато сова – неразбуженно – возвестила со своей ветки:
 - Заказ продуктовый праздничный по Министерству рыбного хозяйства СССР на ноль седьмое одиннадцатого одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Икра красная, сто сорок гр. – одна банка, икра черная, девяносто гр. – одна
 банка, крабы дальневосточные в собственном соку – одна банка, рыба ценных пород – чавыча – ноль пять кг, колбаса «Одесская» полукопченая – ноль семь кг, помидоры цельнокон… цельноконсер… консервр-ры-ры… - она запнулась. Она снова и снова пыталась преодолеть это слово, но каждый слог необъезженным мустангом, будто на дыбы вставал. Сова сызнова начинала сначала, и неразборчиво клокотала и матюкалась через раз, но даже до суффикса не добралась.
 В какой-то момент она всё ж пробудилась, глазищи вытаращила, завертела башкой, завопила:
 - Аспиды! Аспиды в поле зрения! – перелетела с ветки на выгородку, отыскала приотворенную дверцу, втиснулась промеж папок и стала плоской.
 И про нее в сей же миг все забыли.
                * * *
 Бард, втянув ноздри заискивающе и окончательно и запинаясь на каждом слове, заговорил:
 - Хотелось бы, понимаете ли… то есть по крайне общественно важному…вот… - и голос его – теперь едва различимый и до самой крышки стола придавленный – звучал бессвязными накатами. – Мне бы, конечно бы… - кургузился бард, – вот хотелось бы, чтобы в деталях и поподробнее, да?
 - А вот это – ни в коем! – главный ему отвечал, и во взгляд патетики подпускал. – А вот ты, - и ко мне он оборотился, - не видишь, что ли, что рюмки - порожняком простаивают?
 Бард продолжал:
 - А если и в двух словах, но чтоб все бессонные ночи, что канули и отошли…
 - Да не тяни резину – отмахнулся главный и рюмку махнул, будто шашкой сплеча рубанул.
 - А конечно, конечно, - закивал бард быстренько и быстренько тоже выпил. – Созидание, понимаете? Организация, да? А даже и сотворение – вот, наверное, и чтобы, но сразу и по существу!..
 - Душу-то не тяни! – главный вклинился, свирепея и снова махнул.
 - А тогда, то есть идея, то есть сотворение, организация, созидание, - бард,  разогнавшись, нанизывал в обратном порядке, а его голос с каждым словом, буквой, с каждым знаком препинания – вдруг стал объемность и мощь набирать. - А если по сути – так это что? – вопрошал бард. – Эллады древней струны в тугой мы соберем пучок! Фонд по изданию, понятно? Древнеэллинские авторы и чтоб все до единого! А сколько их там – потом сочтем!
 И - чокнулся, но только с главным.
 - А почему - древнеэллинские? – спросила приходящая уборщица. – А  нынешние чем не угодны?
 - А нынешние - это кто?– бард к ней развернулся. Его ноздри вновь ходили вразлет, и каждый волосок вновь
 ретивостью преисполнился. - Вот нехай дорастут до Гомера, и тогда возражать не посмею, а пока что единственный на свете писатель – вот он! – Алексей Спиридонович!
 - Да ну, какой же я тебе писатель?! – воскликнул тут главный надтреснуто и даже скромно. (Видимо, водка уже коснулась его.) – Вот Чехов – это писатель. А я – так… - вундеркинд..! – закончил горьким и проникновенным – почти – шепотом и полную рюмку, вроде б, невзначай к себе пододвинул.
 А следом бард свою – и точно такую же до краев – подхватил в унисон.               
                * * *
 Я понял: мой час пробил…
 Я – воспарил. Я – разверзся. И кругом клочки, осколочки, огрызочки засновали, заскакали, хлынули звонкой белибердой по солнечным бликам булыжников, скрылись за нехоженным горизонтом, окропив окрестности прелестной канителью.
 …и я изготовился и весь подобрался, глотнул воздуха…   
                * * *
  - А вот можно – вот мнение у меня, можно? – промямлил я сипло, и сам дивился и ничуть не верил собственному, но словно исподтишка мне всученному, тощему голосу. – Вот, значит, вот вся эта идея… - я тошнился словами и через силу выпихивал их наружу. – Вот эта идея… - повторил я и дыхание перевел, и в ничейную полосу взгляд устремил.
 - Она же совершенно куцая! – вдруг выпалил я и, на ходу теряя последнюю исподнюю реальность, продолжил:
                * * *
 - Спорить про Грецию – толку ноль, однако хотелось бы знать, а куда в этой вашей рацухе задевался классический Рим? Рим и Греция равнозначно нуждаются в опеке. Только
 не вздумайте кочерыжить процесс, не втискивайте в прокрустово ложе из Аристофанов, Вергилиев и Овидиев. Не
 растеряйте походя ни ораторские эссе Калигулы, ни тексты
 песнопений Нерона. Истинная картина во всей многогранности – вот наш единственный ранжир.
 Во-вторых, потому что Европа издревле - это конгломерат народов, но ни полслова не сказано про этрусков, про галлов, бургундов, про иберийцев! Они-то куда у вас подевались?
 А германские племена? Выходит, про них и вспомнить-то нечего? А ведь здесь целый пласт! Здесь – кладезь,  источник, море бесценных тем! К примеру: «Стилистика и язык остготской прозы», а? Это ж – чистой воды кандидатская. А «Социальные проблемы в драматургии лангобардов»? Как минимум докторская! И наконец, апогеем,  апофеозом трудов должна явиться фундаментальная, с золотым тиснением на обложке и членкорством на титуле монография  «Любовная лирика вандалов» - не пора ли сейчас уже набрасывать первые главы? Или станете уверять, что не было у вандалов лирики? Или вандалы вам не по душе?
 Бард вскрякнул и проголосил:
 - Я обожаю вандалов. Я обожаю их вопиющий нонконформизм. Я ощущаю в нем поэтический ключ Ключицкого! – и - глаза закатил.
 - Европа – конгломерат изначальных литератур, - чеканил я с чувством.- И наша обязанность, наш долг – не дать умолкнуть священным лирам. Так пусть же с сегодняшнего дня и на десятилетия впредь как стержневой девиз, как антитеза похищению на быке будет звучать - возвращение на русском медведе! – и залюбовавшись ускользающим в форточку и дальше – в бездонную синь - концевым восклицательным знаком, я смолк.
                * * *
 - Да ты же вылитый Демокрит! – бард ошалело мне руки тряс. – Да я ж такого ораторства отродясь не слыхал! Да мы специально! Да только для тебя! Союз российских демокритцев, хочешь?.. – но голос его тут побледнел, истончился. Что-то еще – вроде «пых-пых» - на его губах
 пропузырилось, и, совершенно сникший, обескураженный, он спросил. – Или, может, Демосфен какой-нибудь? Черт!
 Наплодилось всяких!..
                * * *
 В абсолютной, внезапной, бесстыжей тишине приходящая уборщица вдруг зааплодировала и со стула подскочила, и опять запальчиво выкрикнула:
 - Брависсимо! Конгениально!
 Но теперь эти выкрики и ее аплодисменты – исключительно мне принадлежали.
                * * *
 - Он достоин большей судьбы, - объявила приходящая уборщица и по лицам сурово скользнула. – Я приложу все возможные усилия. Я уверена, я добьюсь. Ему скостят срок. Думаю, четырех лет с лихвой хватит.
 - Да я ж за него, как за себя, ручаюсь! – возгласил главный и мне торжественно, будто орден, полную  рюмку вручил.
                * * *
 - А сейчас позвольте сообщить решение, - приходящая уборщица подула в невесть откуда взявшийся микрофон и даже ногтем по нему постучала, словно проверила звук. – Итак, попервоначалу я собралась, - продолжила она, и ее голос – теперь бестелесный и непреложный – раздался вдруг отовсюду, - объявить все эти кульбиты несостоявшимися, а всего лучше – заинвентарить, но затем по здравому размышлению пришла к выводу… -  и в этом вот месте она прервалась, сдернула с пальца самый большой, самый яркий перстень и на стол положила. – …что Фонд изначальных литератур  должен существовать. Кроме того, - и она сдернула и положила рядом второй – пусть чуть поменьше и с меньшим камнем, но такой же богатый – перстень, - … что Союз демосфенцев прозвучал вполне аргументировано, о чем соответствующие инстанции будут проинформированы. А вот это, - и теперь она сняла с мизинца витое колечко, - пусть это станет как бы первым взносом на монографию о вандалах. Уж ежели вам они столь любезны, придется и мне их как-нибудь возлюбить…, - и, наконец, последней – решительно, восторженно и внезапно безмолвно - опустила на стол свою диадему.
 - Вы!..Вы!.. – возопил тут главный и восторженными слезьми умиления щеки свои окропил.
 - Вы – внеземная! -  выпалил он оглушительно на весь кабинет, и сквозь стены, сквозь окна – на все этажи, всю Лубянку и все мирозданье. И – с места вскочил, грудь выпятил, руки по швам вытянул, встал по стойке «смирно». И тут же мы с бардом так же повскакивали, выстроились за его спиной в шеренгу по одному, замаршировали и загорланили разнузданным хором да с посвистами:
 - Солдатушки, бравы – ребятушки,
 Где же ваши сестры...
 А гитара извивалась на стуле и лихо нам в такт брынчала всеми струнами разом.
 А фикусы честь отдавали.
 А сова – вся взъерошенная, взъерепененная – взревела, ревмя, и из шкафа выскочили вон и ввысь взмыла и истребителем закурсировала там.
 (Впрочем, нарезав несколько кругов, она момент улучила, юркнула назад на полку и свой объем испустила опять).
 Редактор – пред приходящей уборщицей опустился на одно колено и всхлипнул, и щеки слезьми окропил, и вымолвил:
 - Одна вы! Одна вы единственная, а мы здесь все – каждый сиречь Отелло, но исключительно от обожания!