Судьба. Воспоминания моей бабушки о войне

Каждый год, с приближением дня Победы, вспоминаю я случай из своей жизни.
Нарядные, солнечным майским днём, идём мы с моей бабушкой на праздничный митинг, посвящённый дню победы.
Над посёлком разливается песня. Песня новая, нам с бабушкой она нравится.

Мы идём и громко подпеваем:

 - День Победы, день Победы, день Побеееееды!

Я смеюсь - у бабушки совсем нет слуха. Заглядываю снизу ей в лицо и вижу - моя бабушка плачет! Поёт со мною и плачет!
 Я пугаюсь... заглядываю ей в лицо, глажу по руке - Бабуууль, ты чегоооо? ??

 - Всё нормально, Светка, - говорит бабушка. - Всё хорошо.

Много лет спустя, я попросила её рассказать о Войне.

Мы сидели на кухне всю ночь. Бабушка рассказывала и плакала. Теперь я знала - почему она плакала тогда, плачет сейчас. Я плакала вместе с нею. За неё, за умерших, за выживших. Мы в ту ночь за всех плакали.

Какое там - можем повторить ??? В мыслях было - никогда! Не дай бог!

Позже бабушка записала свои воспоминания, часть из них, увы, потерялась. Навсегда.

Сегодня я решила опубликовать то, что осталось. Не ради рейтинга или чего-то там ещё...
ради бабушки. Ради тех, кто жил в это страшное время.

Говорят, что война продолжается до тех пор, пока кто-то о ней помнит.

Я ту войну, конечно, не помню, но я помню свою бабушку. Значит, война не закончилась.

   

       ВОСПОМИНАНИЯ МОЕЙ БАБУШКИ, БЕЗДЕТНОЙ (ГИЦУЛ) ВЕРЫ ПАВЛОВНЫ.


                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Война застала меня работающей в столовой. До этого я училась в медшколе, в городе Горловка. На втором курсе ввели плату за обучение. Может быть мне не пришлось бы платить, т.к. отец болел, но нужно было помогать дома - пенсия была мизерная, и пришлось мне бросить учёбу.

Сразу же, с первых же дней войны растащили, разграбили все склады и магазины, взорвали все более-менее подходящие здания: якобы, немцу негде будет расквартироваться, он замёрзнет и уйдёт.

Остановилась жизнь на руднике, закрылась шахта (не знаю, что сделали, говорили - затопляли, засыпали породой). Везде страх, растерянность, мужчин стали забирать в армию. Ушли наши соседи.

Километрах в шести от нас подожгли элеватор с зерном. Люди начали тащить всё, что ещё не сгорело. Пошли и мы с сестрой. Набрали в мешки что почище. Всё кругом в дыму, в саже. Зерно тлеет, а люди плачут и выгребают то, что ещё можно использовать.
Зачем жгли? Ведь можно было не сжигать, а по хорошему раздать людям.....

Не знаю - по сколько мы набрали. Сначала вроде бы было легко, но чем дальше мы отходили, тем тяжелей становилось. Еле донесли....

Потом слышим - в Никитовке вылили керосин, 1000 тонн, пошли и мы. На несколько километров в радиусе всё было залито. Собрать нам удалось мало: времени много прошло, пока мы услыхали. Но немного принесли. Ходили на колхозные поля собирать кукурузу, подсолнухи. Это уже к осени.
Распустили колхозный скот, раздали свиней, а скот бродил неделями бесхозный.. Люди начали ловить, резать. Досталась и нам одна тёлка, зарезали, мясо засолили. С шахты начали тащить лес. Таскала и я, сколько могла - стойки, доски, шпалы...


Наши отступающие части появились вскоре после начала войны, они-то и взрывали все здания.
Застрелили моего жениха на дороге: мы воюем, мол, а ты, сволочь, почему не на фронте?
Хотя, он ненадолго был оставлен. Одна воинская часть разместилась в новой двухэтажной школе, недалеко от нас. У соседей жили солдаты. К нам никого не вселили из-за больного отца.

Через какое-то время пошла я в эту школу, чтоб записаться и уйти на фронт. Принял меня командир. Винтовку я хорошо знала, стреляла метко, оказать помощь могла, и он мне велел прийти утром, с вещами. Подсказал, что нужно взять. Дома ничего не говорю, думаю - скажу утром, сама собрала всё нужное в мешок. Ночь почти не спала. А утром встаю, смотрю - вместо школы развалины - взорвали и отошли наши защитники.

И долго никого не было - ни наших, ни немцев.


                **************



ОНИ появились где-то в октябре.
Не испугавшись наших взорванных зданий, вселялись в дома.
Никого не трогали, не убивали, а всё равно было жутко, страшно.
Столько до войны было боевых песен, лозунгов, я сама записалась на курсы парашютистов в медшколе. Вроде бы все готовились, а пришла беда - и сразу же остались мы беззащитными.

На эту зиму продуктами мы запаслись - была своя картошка, фасоль, кукуруза, подсолнух, мясо, соленья. Но надо было думать про весну, лето. Молоть муку ходили к соседям, на жернова. За помол отдавали зерно, хотя и жернова крутить нелегко.

Начали люди ходить в сёла, далеко от дома, менять материю на зерно. Но пока ходили только рудничные. Наши, сельские, были более-менее обеспечены на зиму, но надо было думать о будущем.
Надумали мы с сестрой идти в село. Взяли 12 метров ситца и пошли зимой, с мешками на саночках. Первую ночь ночевали в заброшенном свинарнике. Сотни нас, таких, было - кто в село, кто уже из села, с зерном. Вторую ночь ночевали в каком-то сарае, в соломе.. И только на третий день вошли мы в село, в котором можно было что-то выменять. К ночи мы нашли хозяев, которые согласились нам дать по ведру зерна за 1 метр ситца. Ячмень, жито, немного пшеницы. Вёдра небольшие, но мы и тому рады были. Там мы и заночевали. У хозяев было 16 человек семьи, стояли немцы. А нам досталось место у порога, но мы и тому были рады. Хоть и война, горе, но народ не был озлоблен - нас пожалели.

Домой мы добирались тем же путём. Опять сарай, свинарник - и через неделю, к ночи, мы были дома.
Правда, где-то за полкилометра до дома, случилось несчастье. Было темно, и нам навстречу попался ездок на лошади, запряжённой в сани. Зима, дороги нет, нам трудно разминуться. У него на санях лежали вилы, они как-то соскочили и пропороли наш большой мешок. Он уехал, даже не заметив, а мы остались в степи. Темно, мороз, у нас зерно сыплется, добытое с таким трудом, мы плачем в голос, руки замерзают....
Кое-как собрали, зашили мешок (была с собою иголка с нитками) и поехали домой.
Дома обрадовались, а на другой день у нас зерно забрали.

Было воскресенье, мама куда-то ушла, а ночью мы должны были закопать зерно - уже слышали, что немцы забирают его для лошадей.
Солдат (у нас стояли финны) порыскал по комнате - мы даже не спрятали мешок - увидал его и давай тащить! Отец к нему, он его оттолкнул, отец упал, мы в рёв, давай подымать отца.....
Вражина вытащил наш мешок, на сани взвалил и уехал. Мама пришла, мы в горе, а что сделаешь?
Зерна того нам бы месяца на три хватило. Не досыта, но на суп, лепёшки. Хватило бы! Ведро бы растянули на неделю.   

Вскоре мы с сестрою поняли, что заразились чесоткой.
Пошла я в больницу - немцы уже открыли, там попросили принести стакан жиру. Я жир принесла, они сделали мазь, мы три дня помазались, не моясь, и всё прошло.



                ******************************



Зиму зимовали трудно. Отец почти не вставал, ничего не знаем, спать ложилимь рано - экономили керосин. Но нам всё же было легче, чем рудничным - те больше с магазина жили. Узнали, что где-то был бой, погибло много лошадей, люди поехали туда за кониной. Говорили, что позже подобрали даже хвосты и головы...


КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Весной немцы разделили колхозную землю.
Взяли и мы. Но засеивать было нечем.
Соседи наши узнали, что в Запорожской области легче прожить - можно к осени заработать хлеба. Пришла оттуда их бабка и вскоре собирается обратно.
Поговорили мы с мамой, поплакали и решили идти туда с сестрой.
Испекла нам мама 12 лепёшек, на 6 дней - по одной на день, и ушли мы вместе с бабкой.

До Донецка мы добрались на попутных машинах. Это около 70 километров, а дальше - 300 километров шли мы пешком. Лепёшки, конечно, мы за пару дней съели, а дальше шли, питаясь подаянием.. Сестра шла по одной стороне улицы, бабка - по другой. Я не просила.

Кто-то подавал, кто-то гнал в шею ("много вас таких"). Но, наконец, дошли.
Бабка пошла к своим, а мы в колхоз- проситься на работу. Это была большая, богатая немецкая колония (бывшая). Названия не было. Колония № 5. И всё. Немцев наши успели вывезти, остались старики, старухи и богатый колхоз.
Хорошие, большие дома под черепицей и хорошие подворья со всей живностью.

Там было много семей из Горловки, все работали в колхозе.

Поселили нас у деда с бабкой, выдали муки ржаной, круп и начали мы работать в хозяйстве.
Но сначала нас направили в один дом, к деду, у него всех увезли, он один остался, с хозяйством. Всё добротное, ухоженное, дед ещё крепкий.
Он согласился нас взять, кормить, чтоб мы у него домовничали и я бы с ним спала.

Но я не согласилась и оказались мы у деда с бабкой на квартире.
Испекла я хлеб, хотя до этого никогда не пекла, сварила какую-то похлёбку и пошли на работу, в центральную усадьбу.
Немцев было мало, везде сухо, спокойно, и если б не нужда, то и войны бы не чувствовали.


Пошли мы с работы домой, вдруг нагоняет нас подвода, а в ней два немца с автоматами. Соскочили - и к нам, хватают за руки - и на подводу.
Мы в плач. Толкую им, что здесь не живём, дома родители больные, брат маленький. А им это ни к чему. Хватают, начинают хвалить, тискать - им нужна рабсила в Германии. Мы плачем, но удрать нету никакой возможности.

Подвезли нас до дома, взяли мы свои вещи, хлеб, испечённый в первый раз, и повезли нас в какой-то районный городок.

Привезли на колхозный большой двор, там полно молодёжи, крик, плач. Родители приносят воду, автоматчики не пускают.

А мы, как две сироты - про нас и дома-то не узнают.

На ночь разместили нас по хатам, со двора выходить нельзя, кругом автоматчики.
Переночевали, а наутро нас собрали в большую колонну и повели на станцию.
Там уже стоял товарный состав. Позагоняли нас в вагоны, по 40 человек, в углу параша, дверь на замок и всё кончилось:
увезли нас в великую Германию.
В рабство.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Ехали мы 5 суток. Еды никакой не давали. На больших станциях мы сами же выносили парашу. Кажется, стоял ещё бачок с водою, но воду быстро разбирали.

Другие ехали из дома, у них еда была, хлеб хороший, бутылки с молоком, чайники.
Мы съели свой чёрный хлеб - и всё. Поначалу были сильная тоска, подавленность, вроде бы даже и есть не хотелось.

Привезли в Берлин, выгрузили на перрон, построили колонной, привели в какой-то барак, заставили раздеться догола. Страшно, жутко, голые комнаты, бетонные лавки, женщины-надзирательницы только рявкают, никто ничего не говорит и никто ничего не знает. Везде запах карболки.
Сидим, стыдимся, боимся, думаем: вот сейчас газ пустят и всем нам капут.

Долго нас так держали. Вещи наши забрали, не знаем куда. Наконец заходят, подняли нас с лавок бетонных, строят в ряд, друг за дружкой - где пинками, где щипками - руки за голову.
С двух сторон становятся бабы с мощными фонарями, нас подталкивают идти, расставлять шире ноги и начинают искать у нас подмышками и на лобках то, о чём мы никогда и не слыхали - т.е. лобковую вошь.

Прогнали нас таким путём в другую комнату, а там наши вещи - продыренные, вонючие, сырые, гадко в руки брать. И не помню - купались мы там или нет.

Наконец, выводят нас на улицу. Четыреста человек строят в колонны и ведут. Спрашиваем - куда? Где мы будем работать?
Охрана - одни старики. Не сердятся, смеются - говорят: на шоколадной фабрике. И ещё скажу - тех знаний, что получила я в школе по немецкому языку, было достаточно, чтоб понимать и отвечать.
Хотя, и не всё.

Долго нас вели по городу, наконец привели. Видно, что большой завод. Открывают ворота, нас вводят, а в это время навстречу нам ведут колонну девушек, все в тёмно-синих комбинезонах, на ногах колодки деревянные и все очень бледные и худые.
Нас ведут в столовую.
Столовая большая, длинные столы, скамейки, на столах, в мисках, суп и грамм по 400 хлеба нормального, серого.

Больше мы ни хлеба ни супа такого не видали. Суп - вермишель, брюква, густой и на вкус неплохой.
Мы -кто ел, кто не ел. Не все проголодались. Ехали многие с запасом. Мы свой, конечно, съели. А у кого суп оставался... В зале ещё были девушки, уже работающие там, и вот они подходят: - Можно я доем? Можно я доем?
До нас ещё не дошло, что они голодные.
Ужин закончился, нас выводят, строят в колонну и ведут в общежитие. Недалеко, через дорогу.

Заводят нас в большое помещение - это оказался заводской цех. Станки эвакуировали, поставили трёхярусные нары, как ящики, заложили какой-то трухой, дали по два одеяла гадких - это оказалось наше жильё.

Поместили нас туда всех, 400 человек. Позднее мы это своё общежитие называли не иначе, как конюшней.


                ******************************


Заняли мы места, положили свои вещи в шкафчики, хлеб что не съели, паспорт - у меня был с собою.
Уснули молодым, здоровым сном, растянувшись на своих нарах - ведь пять суток мы сидели, скорчившись на полу.

Наутро, в 6 часов подъём.
Тут уж с нами не церемонились: вставайте, русские свиньи! быстро! Быстро!
Поднимали с дубинками, пока только размахивали ими.
Я к шкафчику, чтоб взять свой хлеб - нам с вечера сказали, а там ни хлеба, ни паспорта.

Писать об этом нелегко,да и не опишешь всего. Много ещё было и труда, и слёз и горя....
Нас сводили в столовую, пить кофе с хлебом, который у нас украли такие же, как и мы, несчастные.
После завтрака нас сфотографировали, выдали знаки Ost, чтоб мы пришили к одежде, ниже номера. Небольшие, как значки наши.

Всех сфотографировали на пропуска. А вечером - на работу.

Работали мы в ночную смену, с шести вечера до шести утра.
На станках фрезерных затачивали какие-то детали. Станки полуавтоматические, надо было заложить в один деталь, рядом - другой, а напротив - ещё два таких же.
И так всю ночь - крутишься по кругу, от одного, к другому.

Сначала мастер, немец пожилой, учил работать, время от времени нужно было измерить детали штангенциркулем, очень точно чтобы было.

Так работала я, почти год, в ночную смену. Утром - в столовую, кофе-бурда, какой-то кусочек хлеба (наверное, такой был в Ленинграде). В обед заходят в "конюшню" полицаи и то же самое: - Вставайте, русские свиньи!
Если кто замешкается - били дубинками. Полицаи были тоже подневольные, но за некоторые льготы должны были показывать верность фюреру.

В "конюшне" всегда находился представитель гестапо. Был у него закуток отгороженный, но при нашем подъёме и возвращении с работы, он расхаживал среди нас.

На обед - баланда и кусочек хлеба, и снова в "конюшню", небольшой отдых и подъём на работу.
Не все работали ночью, некоторых днём уводили, но когда нас приводили в цех, там уже никого не было.

Был большой туалет и умывальник, где было много моек. В туалете вода была постоянно, а в умывальнике давали по часам. Там мы и мылись, кое-как стирали свои вещички.
Каждую неделю выдавали по кусочку мыла. Едва хватало помыться и постирать.



                КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ


ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ


А голод одолевал всё сильнее. Вечером снова миска баланды, кусочек хлеба - и на 12-часовую работу. К осени мы начали болеть. Слякоть, одежонку свою донашиваем, холодно, голодно, работа изнуряет.

Меня всю обсыпали чирьи - на руках, на ногах, спине... Один прицепился под коленкой так, что я не могла ходить. Положили меня в лазарет. Сестра заболела малярией. Такие как она, бедненькие, в лазарете перемучаются, перетрясёт их, переломает, чуть полегче - и их сразу же выгоняют на работу. Где она работала, я не видела - цех большой, станков много, а расхаживать нам нельзя было.

Болели все и подолгу. Но с нами не церемонились и в "конюшне" никогда не оставляли. Лазарет тоже был переполнен. Поэтому, чуть поправился - и на работу.

После этого сестру взяли в немецкую столовую работать. Ещё больную брали на время, там она понравилась немцам -  к труду мы были с детства приучены, а потом оставили насовсем.


                ********************************************

От автора.
К сожалению, огромная часть записей потерялась.
В нескольких словах расскажу о том, что помню, о том, что бабушка рассказывала мне на кухне, двадцать лет назад.

Поодаль, за колючей проволкой была другая "конюшня" - мужское общежитие.
Однажды, лежавшая в лазарете бабушка, сумела выйти подышать на воздух и вдруг услышала:

 - Яка гарна ничь....

Это был мой будущий дед - Бездетный Тимофей Дементьевич. Дед был военным корреспондентом, его ранило в голову, был взят в плен.

Они разговорились.  - Посмотри, Вера, что у меня в ране чешется и чешется, попросил он.

По рассказам бабушки, рана кишела червями.


Дед к тому времени был вдовцом. Его жену, партизанку, повесили немцы. Двух маленьких дочек спрятали соседи.

Я не спрашивала - как они оказались вместе, стеснялась. Это сейчас я бы вызнала все подробности... А тогда я только слушала и плакала.

Освободили их американцы. Так говорила бабушка. И тут же освобождённым пленным стали предлагать уехать на Родину. Они радостно соглашались - очень хотелось домой.
Домой... знали бы они....

Дед мой был старше бабушки, осторожнее, осведомлённее. Он сказал - домой мы не едем.
Бабушкина сестра уехала. И больше они никогда не встретились. Последняя открытка была отправлена с маленькой Сибирской станции.

Бабушка искала сестру, поехала по её следам.

Там, откуда пришла последняя открытка, ей рассказали - пленных, а к тому времени бабушка уже знала, что сестру её, Любу, вместе с другими, вернувшимися на Родину, тут же арестовали, как врагов народа, работавших на фашистов, загрузили на баржи, вывезли на средину озера и УТОПИЛИ. Баржи. Вместе с людьми.

Но всего этого бабушка ещё не знала, поэтому плакала, провожая сестру и сердилась на мужа.

Дальше и я ничего не помню из бабушкиных рассказов, но кое-какие записи ещё остались. С этого момента пойдёт авторский( бабушкин) текст.


КОНЕЦ ЧЕТВЁРТОЙ ЧАСТИ


ЧАСТЬ ПЯТАЯ

К осени я ждала ребёнка и нас переселили в дом, дали маленькую комнатку, с удобствами на улице. Вскоре у меня родилась недоношенная девочка, очень слабенькая, как лягушонок (моя мама, она родилась в ноябре сорок пятого - С.Г.) Тут же американцы дали мне большую коробку с продуктами, приданое детское. У меня появилось молоко и девочка стала быстро прибавлять в весе.

В лагере организовали курсы английского языка, начали приезжать вербовщики. Из этого лагеря набирали людей в Бельгию, Америку, Северную Канаду, Австралию.
С маленькими детьми и пожилых не брали. А среди старых эмигрантов было много пожилых, со своими молодыми семейными детьми.

Время шло. У меня родился второй ребёнок, мальчик (моя дядя Юра - С.Г.) и мы переехали в Германию, в Ганновер.
Там был очень большой лагерь украинцев.


................ текст утерян.................

...английская зона оккупации. Оттуда набирали в Аргентину, Бразилию, Венесуэлу. Но не с маленькими детьми.
Домой мы решили не возвращаться и что будет с нами не знали. Мучил страх за сестру. Были слухи, как наши их "освобождали" из лагеря: сажали в такие же вагоны, в каких нас везли сюда, были угрозы, оскорбления.

Время шло, дети подрастали. Мы узнали, что с маленькими детьми можно ехать в Бразилию, туда и записались.
Нас перевезли в Бремен, тоже большой лагерь. После американской зоны мы снова нищенствовали, голодали. Всё, что получили раньше из вещей - всё выменяли на продукты.

Это были самые кошмарные дни, хуже, чем в Берлинском лагере. Заболели наши дети, их увезли в Бремен. Туда не дойти, поехать не на что.
Мы боялись их потерять, нам передали, что у них воспаление лёгких, очень тяжёлая форма. И сейчас писать трудно, а тогда думала, что сойду с ума. Больше месяца пролежали дети в больнице. Привезли их нам измождёнными, они нас не узнавали. Смотрели и совсем не разговаривали, молчали.

Сейчас уже внуки выросли, правнуки растут ( (текст записан в 1994г - С.Г.), и хорошего ничего никогда не было в жизни. Но то время - самое страшное.
Было чувство вины перед Родиной: там люди ещё больше страдали, страну восстанавливали, голодали, холодали.
Но и нашей вины не было в том, что нас, как баранов, на улице схватили и увезли.

А сестру уже на Родине, на Байкале... Затопили баржу, на которой их, якобы, куда-то перевозили.....

В горе и отчаянии дождались мы своей очереди.
Немало намучавшись, в трюме битком набитого парохода, мы прибыли в Рио-де-Жанейро. Там, в небольшом пересылочном лагере на острове Цветов, мы должны были пройти двухнедельный карантин.

Через две недели нас отправили в Сан-Пауло. Поселили в какие-то пакгаузы, выдали небольшое пособие и на этом опека над нами закончилась.
Ещё кормили. Но о будущем мы должны были заботиться сами.

Приезжали вербовщики с кофейных плантаций, но мы уже слышали, что условия там ужасные и мало кто туда ехал.

Поехал муж по городу, встретил где-то русских, и один из них увёз его с собой.
Это в полусотне километров о Сан-Пауло - небольшой городок Вила Проспериададе. Но там очень большой завод (филиал "Дженерал моторс"), и туда всегда берут рабочих. Туда мы и уехали жить.

              *******************************


Там был дом русских эмигрантов. Одну половину занимали хозяева - дед с бабкой и замужней дочерью, а другая была для квартирантов. Одну комнату занимала семья наших же эмигрантов, а другую заняли мы.

Мой муж устроился на работу, соседка Соня сводила меня в магазин, поручилась за меня. И я начала брать продукты в кредит.

И так всё время было.
Еду-то нам давали, но у нас ни одеться, ни обуться, ни постелить, ни укрыться. Да ещё болеть начали от резкой перемены климата. Болел муж, я сама, но сильнее всех болел сын. Днём играет - ничего. А ночью температура 40, кричит, бредит.
А мы ни языка не знаем, ни денег нет.

Боже, мои муки никогда не кончались!
Но постепенно болеть перестали. Однажды пришли к нам какие-то люди, церковники, принесли немного продуктов, оставили немного денег, а после привезли большую деревянную двуспальную кровать. Мы хоть на полу перестали спать.

Приходили ещё, куда-то звали, в какую-то общину, но потом перестали ходить.

Однажды я почувствовала, что снова стану матерью, это был 1950 год.
Муж с соседом Ильёй узнали, что недалеко в посёлке можно снять жильё без хозяев.
Приехали туда, посмотрели и вскоре мы туда переехали.
Соседи наши сняли домик по одну сторону улицы с колодцем во дворе, мы по другую...

Домик деревянный, внутри оштукатуренный, небольшой коридорчик, кухня, комнаты все вместе - где-то двадцать квадратных метров.
Потом мы пристроили кухню побольше, был участок 5 соток.

В апреле родилась у меня девочка (моя тётя, Надя - С.Г.), дома, без всякой медицинской помощи. К тому времени мы уже приобрели какие-то вещи, стало полегче.

Когда девочке было 2,5 месяца, я заболела. Врач-немец сказал, что у меня аппендицит и надо срочно оперировать. Спросил - можем ли мы оплатить операцию. Когда мы сказали, что нет, он дал нам адрес в другой городок, куда мы поехали. Меня сразу же и прооперировали.

Это было что-то вроде богадельни. Дочурка была со мною - чтоб не пропало молоко. Вот бабки бразильские с нею и носились.

Потом, уже дома, оказалось, что у меня анемия. Болела я сильно - сутками лежала без сознания. Старшая девочка была у Сони, мальчик у тёти Моти, а маленькую забирала крёстная - мы уже окрестили её.

Соседи у нас были русские и украинцы. В беде все помогали.
Да, ещё когда мы плыли на пароходе, познакомились с семьёй старых эмигрантов. Их сын был женат, дочь замужем, но не было внуков. И они очень полюбили моих детей.

Так вот они нас каким-то образом разыскали, привезли мне шерсти красивой. Я связала старшим по свитеру и шапочке, а третьей - девочке - купила гостинцы, благо в магазинах было всё, чего душа желает.
Кстати, все взрослые в той семье очень быстро нашли работу.

Когда я стала приходить в себя, покупала рыбий жир, печень сырую ела, её каждый день возили свежую, продавали с повозки.
Начала я потихоньку поправляться.

Да и было мне тогда, после всех этих передряг, 26 лет.

    КОНЕЦ ПЯТОЙ ЧАСТИ


  ОКОНЧАНИЕ

Хозяин домика предложил нам его выкупить и мы согласились.
За два года мы выплатили 5000 крузейро за дом, а за землю надо было расплачиваться почти 20 лет. Девочка подрастала и я устроилась на работу.

Недалеко от нас была прядильная фабрика и я пошла туда в ночную смену (платили 30% ночных). Очень скоро я освоила несколько станков, но проработала всего 2,5 месяца, а потом ночную смену сократили. Дали компенсацию за две недели - и до свидания.

Я стала думать - где искать работу. Брала на дом шить мужские рубахи (машинку купила сразу, как представилась возможность). Потом шила зонтики мужские. Наконец, устроилась в Сан-Пауло на большую ткацко-прядильную фабрику какой-то английской фирмы.

Работали мы с шести утра до двух дня без перерыва, но в обед в цех привозили свежий суп, булочки, и на рабочем месте можно было покушать горячего. Стоило это копейки. Зарплату приносили в конверте вместе с расчётным листочком.

На фабрике работали, в основном, эмигранты. Много было испанцев, португальцев и никакой вражды.
Бразильские женщины не работали. Девушка у них, как только выходит замуж, перестаёт работать.
В магазинах - чего душа пожелает: одежда, обувь - по тому времени недорогая, овощей, фруктов - горы.
Можно было никуда не ходить: с утра едут торговцы по улице и предлагают зелень, овощи, фрукты.
В мясном магазине висят туши, что попросишь, то и отрубят. Если нужен фарш - тут тебе электромясорубка.

Всю неделю были базары прямо на улицах. Один день - на одной улице, другой - в другом месте, и так - всю неделю. Съезжались машины с товарами и продуктами, натягивались пологи и торговали. Кофе жарился, мололся, продавался тут же, на месте.
Жареная кукуруза, воздушная, мягкая, жареные орешки на каждом шагу, от помидоров в глазах красно.
Яблоки, груши, бананы, цитрусовые... Вот только картошки было мало, они её не знали. У них был свой сладкий батат.

Хорошо было в городе работать, но неудобно с транспортом. Надо было добираться туда пригородным автобусом и поездом.


      *****************************************


Так проработала я на фабрике полтора года. Не помню сколько дней был отпуск, да я и не ходила - брала компенсацию (муж оказался плохим семьянином, приходилось всё тащить на себе, да ещё домашнее хозяйство).

Не знаю - какая там была политика, какой строй, только знала, что на свою зарплату я могла одеть, обуть и прокормить троих детей.. не знаю, были ли забастовки, но никто рабочих не эксплуатировал, работали все в нормальных условиях. Хочешь заработать - работай в воскресенье.

Потом, недалеко от дома, на той фабрике, где я поначалу работала ночью, снова организовали три смены. И надо же - меня вспомнил управляющий и передал с соседкой (она всегда работала в первую смену), чтоб я пришла. Я пошла туда и мы договорились, что я буду работать во вторую смену. Кончились мои поездки в город. Здесь я и трудилась до тех пор, пока мы не решили ехать на Родину.


                ****************************************


В 1957г муж где-то достал советскую газету и брошюру "За возвращение на Родину". Там говорилось об амнистии или что-то в этом роде (я тогда толком не знала) и мы твёрдо решили ехать. Но так как у Советского Союза не было никаких дипломатических отношений с Бразилией, то пришлось оформлять выезд через польское посольство.

Там связались с нашим представителем в Уругвае, в Монтевидео. Мы начали готовиться. Продали домик уже за 50000 крузейро (инфляция), а мебель и всю домашнюю утварь купила соседка, Мария. Договорились, что она заберёт всё, когда мы уедем.

Когда уже были готовы все документы, у нас возник вопрос, как выехать из дому. Дело в том, что все наши соседи да и вообще все в посёлке были украинцы, и они сильно боялись, что мы их начнём выдавать. Я думаю, что это были семьи, которые сотрудничали с немцами, потому что они все были старше нас, со всем домашним скарбом, дети все старше. И они раньше нас приехали в Бразилию.

И вот они стали нам угрожать.

Ночами приходили, грозились.
Но мы спали с забаррикадированной дверью и окнами и никому не открывали.
Муж днём поехал в город, взял такси, мы быстренько погрузили свои четыре чемодана. Соседи-мужчины все были на работе, женщины нас проводили и мы уехали.

В своём заявлении муж просил, чтоб нас направили по месту его последней работы, в Западную Украину, в город Яворов, но нас направили на мою родину, в Донецкую область.


            **********************************


Домой мы плыли на комфортабельном пароходе французской компании, очень большом и красивом.
Была у нас своя каюта, отличное питание и обслуживание. Правда, два-три дня мучила морская болезнь, но потом всё прошло. Билеты у нас были сначала до Марселя, но пароход почему-то туда не пошёл, а остановился в Неаполе (Италия). Там нас ждали, посадили на поезд и отправили до Марселя. Встретили там и повезли в Вену поездом.

А потом через Австрию, Чехословакию, поехали мы на Украину, через станцию Чоп.

На станции сидели три дня, тут на руки нам выдали денег 150 руб (по 50 руб на день). О нас узнали местные журналисты, муж выступил по местному радио, и через три дня поехали мы домой.

Родителей моих уже не было в живых, нашей хаты не было, младший брат жил у чужих людей.
Нас приютила моя тётя по отцу. Вскоре нам дали комнату в коммунальной квартире на руднике, материальную помощь. В обмен на визы выдали паспорта. И стали мы опять полноправными гражданами Советского Союза.

Когда в Монтевидео нас заставили писать автобиографии, детей в визах записалина мою фамилию и так они потом везде и отмечались, хотя у них был отец и мы с ним венчались в церкви. Просто документогв на это не было.
И куда я потом не обращалась, как ни доказывала, все меня слушали, вроде бы понимали, но никто ничего не мог сделать.

В школе смеялись над нашими детьми. Меня-то многие помнили и знали, что после войны не возвратилась домой. В конце-концов, после долгих моих хождений и доказываний, нашлась добрая душа и помогла мне.

В одном районном центре я обратилась к паспортистке, всё ей рассказала, и она - может быть, на свой страх и риск, выписала моим детям свидетельства о рождении с новыми фамилиями и посоветовала указать им МОЁ место рождения, так как отлично знала, да и я потом поняла, что для них значило родиться в Австрии или Бразилии.
В нашей-то стране, да при нашей-то системе....

Очень я за это была ей благодарна. Мои дети здесь выучились, получили образование, я выработала стаж пенсионный, даже больше, и до сих пор работаю, хотя мне 70 лет и здоровья нет.
Но без работы чувствую себя ещё хуже.

Никаких богатств мы из Бразилии не привезли, кроме троих детей.
В то время они были малы, ходили в школу и о будущем не думали. О том, что мы жили в Южной Америке, я никогда не распространялась, потому что люди, услышав слово "Америка", приходили в ужас - вы, мол, из рая попали в ад....

Знали бы они, что моя семья испытала.


От автора - ВОТ И ВСЁ. Бабушки давно с нами нет, но каждый раз, перед девятым мая я вспоминаю тот солнечный день и вижу, как поёт и плачет моя бабушка....