Ххххх! Т-фу!

…а вот и не тут-то было. Руку выворотил. Ногой ка-ак даст по зубам. Коленом – хрусть! Зуб из гнезда корчуется с керамическим скрежетом. За горло хвать! Дыхание перехвать. Зуб в глотку нырь. И проглатывается. Как леденец недолизанный. Да ещё и по гортани осколком эмали карябает. Но всё это уже потом. После. Последствия. Следствие того, что было вначале. А вначале… вначале был плевок сквозь пока тогда целые, несокрушённые передние.
 Вначале был плевок. Жил-был. Жил недолго. Родился стремглав. Стремясь из головы, не вмещающей многих уроков жизни (и классных и заданных на дом, наглядных и за-очных, и, что самое здесь существенное, уроков хорошего тона). По сусекам носоглотки и слизистой наскребённый. С сопельным грохотанием стянутый к языку. Языком в одну вязкую бяку увязанный. Пневматическим разрядом лёгких обречённый на быстролётную жизнь выстрела. Ружьё в тире разряжается в тире (—) траектории приблизительно с тем же кнутовым прищелком, с каким был произведён на свет этот плевок.
 - Ххххх! Т-фу! – впрочем, письменное звукоподражание значительно уступает устному. Это всё равно, что пытаться передать скульптурный объём бюста путём вырезания плоского силуэта. Это надо слышать, а не читать. Доверьтесь собственноличному опыту. Плюньте – тогда поймёте: Ххххх! Т-фу!
 И с таким напутствием был таков. Был таков, как комета со  шлейфом из пузырьков слюнной пены и мизерным сгустком зеленоватой постбронхиальной мокроты ядра. Но не затем, чтобы вечно кружить по орбите, был он таков, как комета. Не затем, чтобы так же стремительно долго по ней кометаться. А затем был таков, как комета, чтобы так же стремительно быстро разок кометнуться и быть таковым. Быть таковым не на том смоляном макияже земли, что зовётся асфальтом, как и рассчитывал плюнувший. Но, поскольку расчет был никак не точнее иных поэтических переводов, быть таковым, приземлившись на том макияже лица, что зовётся make-up,ом. Само же лицо, проступая сквозь грим, побелело и взбеленилось. И немедленно, тут же потребовало для себя отдельного VIP-места. «Полный абзац!»- так прямо и заявило оно, как бы заранее беспокоясь о достойном себя, полноценном объёме последнего.
 Принадлежа к более хищной, живучей, изящной, кошачьей и численно большей половине современного человечества, лицо принадлежало к не менее распространённому в наши дни типу. Вздёрнутый носик, подёрнутый блёстками, носился с присущей данному типу важной отважностью. Блёстки на пухлых губах увековечивали их свежевылизанность. Веки, покрытые сплошь серебрянкой теней, выглядели откидными забралами серо-голубых, выступающих в поход глаз. Подрумяненные скулы искрились, как снежные скалы в лучах восходящего. Блёстки – от лака ногтей на ногах до лака волос на голове. На узких штанишках-тянучках. На куцей жакетке с плеча тугооптянутого тореадора. Везде мелкой вышивкой звёздно мерцали блёстки. На ремешках от сандалий – блёстки. На сумочке под локотком – блёстки. Тушь на ресницах – и та была с блёстками. Пыля на глаза и пудря мозги блёстками, лицо ничего не носило без блёсток, но преподносило себя только с блёстками. (Ёлочная игрушка, сусальный сахарный пряник, курочка гриль в фольге). Лицо ничего не носило без блёсток. Иначе оно не носило бы прозвища: Блёстка по имени Луизетт. Покинув чертог поварского училища и проводив своего газоэлектросварщика с параллельного курса в мотострелки, Блёстка искала, куда бы приткнуться. Искала не без успеха. И притыкалась то к одному, то к другому. Брали её с удовольствием: кто, где и когда угодно, а ей годно и выгодно. С поварским ремеслом у неё не сварилось, а на этом она наваривала до того густо, что половник стоял. Купидону не удавалось попасть в её склизкое сердце. Она бросала его под ноги мужчинам, которые оказывали ей денежные знаки внимания, чтобы им было на чём поскользнуться. Многие после падения шагу ступить не могли без опоры на её корыстолюбивое плечико. Таковые уже в ней нуждались не только как в нужнике. Таковые в неё влюблялись. Содержали её на полном довольстве и обеспечении. «Лишь бы больше никто – только я! Лишь бы больше ни с кем другим. Лишь бы больше ни с кем по сравненью со мной ради денег. Лишь бы больше со мной! Лишь бы боль… лишь бы боль… лишь бы боль,- зацеловывали, засыпали охапками из откупюренных сейфов  – прямоугольным, вертучим конфетти карнавального Рио. А она сметала его с полов снимаемых ими квартир, и хранила про чёрный день в чёрных пакетах для мусора,- Лишь бы боль утолить, лишь бы боль ути-ути-лизировать». И таких лишьбыболей – по нескольку за сезон. Управлялась она с ними мастерски. Строила из себя Пенелопу, ткущую покрывало верности, а на деле – Любовь Орлова в роли ударной ткачихи. Челноки сновали. Пряжа вытягивалась. Ковровые дорожки фестивалей наматывались на щетинистые валики. И передовица производства грациозно по ним фланировала. На сцену. Как бы, невзначай. Получать премиальные. Из щеки в щеку – из закрома в закром – перегоняет хомяк зерновые культуры. Справа налево, слева направо гуляла молоденьким салом беспечная Луизетт. Гуляла в обнимку с одним из своих лишьбыболей. Предпринимателем мер в последней инстанции. Смотрителем кладбища. Тоже французом. Эженом Дурдоми.
 В русифицированном варианте: Женька Дурной, как промежду собой называли его подчинённые гробокопатели. Запах жирной сырой земли и сила Антея. Психика шаткая, не(стойка-стойка-стойка)стой-ка я (кому говорю!?), не(ура-ура-ура!)уравновешенная, совершенно бешенная. Однажды он даже зарыл "Мерседес", в котором сам мэр сидел-с. Заживо, на полном ходу. С номером: В 666 АД со словами: «Туда ему, знать, и дорога». Мёртвые питали его. Живые питали его надежды на мёртвых. Вместе с верой в небытиё крепчала плечистая самоуверенность. Не хватало только любви. И он, смерть как, её полюбил.
   Тогда, в то утро, туманило. Влажная бледная дымка, курясь над костями, конденсировалась на гранит и песчаник испариной ужаса. На решётках оград застревали седые начёсы. Призрачные жидкие локоны сочились сквозь влажные прутья. Оплетали стволы берёз. Заползали в кусты за смородиной и малиной. Погребальная пелена обнажала ключицы крестов. Задиралась подолом ночнушек на ногах привиденческих дев. Рвалась парусиной на реях летучих голландцев.  В то утро погост изумлял до предельно жутчайшей степени. Ему это так несказанно, готически шло.
 Навстречу создание. Шло. Навстречу Эжену. Шло. Эжену вышедшему вдохнуть ранней низинной сырости. Создание неопознанного в тумане, неопределённого рода. Пока что не шло в эженову голову,- кто бы мог это быть. Пока оно ближе не подошло. Пока оно не подступило. Пока не приспело время его долгожданной участи. Вот и он, наконец, зачихав на всё, подхватил воспаленье нелёгкого. Подхватил и понёс. Битый небитую. В домик привратника. (Как мне приврать? Никак. Как-нибудь догадаетесь сами: как и во что он там с ней превратился.) Приворотная гимнастика соприкосаний. Эрос на лоне Танатоса. На фоне тёмно-синего глазета контраст оборчатых, бордовых контр-астр. Смеситель горячего и холодного с красно-синими заглушками засосов. Ласка и боль. Любо и пытано. Юно и опытно. Противоположительно. Глася согласными и согласуя гласные в нечленораздельные слитные сочленения: « Аяйю ыу! Иеоэ-иео!»
  Справился, совладал, овладел. И с тех пор перестал владеть собой окончательно. Потому что им и всем его состояньем владела с тех пор она. Состоянием артериального давления. Состоянием кредитной карты. Состоянием центральной нервной и других периферийных систем. Вплоть до того,- во сколько и где состоится следующее свидание. Всё решала она. С непринуждённостью математика, решающего задачу с тремя неизвестными: Икс, Игрек, Луизетт. Прикинет суммочку, прихватит сумочку. Соотнесёт количество дней с количеством вводимых в заблуждение, водимых вокруг пальца: недельку заалибить можно. «Милый. Замёрзла. Хочу погреться я».  Намёк угадан – Греция. По уик-эндам – чаще Ялта или Сочи. А сейчас они просто буднично (четвергово) прогуливались в ресторан. И тут плевок на тарелку лица: «Ххххх! Т-фу!» Угощайтесь.  Дескать, чем богаты.
 Ну, нет, разумеется, он не хотел. То есть, как не хотел? То есть, нехотя, что ли? Принуждая себя? Да нет, что вы! Плюнул-то он от души. Но вот попасть он, точно, не хотел. Ага! Точно попасть не хотел. Значит, что же, хотел промазать? Нечего сказать, промазал. Промазал – ничего не сказать. Мазанул по щеке харкотой. Что хотел, то в итоге и сделал. Получается, всё же, хотел-таки! Но, ведь, он… но, ведь, он не нарочно.
 - Не морочь нам… не морочь нам… не морочь нам…
 - Дяденька-ааа-дяденька-ааа-атпустите!
 Ушной заверток ни тоньше, ни мягче велосипедной шины. Её терзает, дёргает, стискивает доберман. Его пасть – это большой и указательный пальцы могильщика. Он вцепился в очередного внеочерёдого клиента. Скоропостижно возжелавшего скончаться прямо на месте. Как только посмевшего! Да на такое отважиться. Пальцы, одинаково спокойно дерущие с покойников три шкуры как и забитые косо гвозди из крышек их домовин. (Жрецы ацтекских богов вырезали отнюдь не аппендикс. Уже бессердечная жертва могла ещё в том убедиться. Своими глазами.) Своими ещё руками плевун заполнял уже бланк. Свидетельство о своём неотвратимом финале: 
 Гражданин(ка)……………….Доблодой…………………………………………
 ………………………….Факсимиль…….Имиливич………………………….
 умер(ла)………..1 4…..августа…….2 0 0 … года……………………….
 ………………….две….тысячи….многоточие….года…………………….
 …………………………………………………………………………………………………..
 в возрасте…..1 7….лет, о чём в книге регистрации актов о смерти
 20…0…года……………августа…….….…..месяца……1 4……….числа
 произведена запись за №……3 8 4 6…….
 Причина смерти……….наплевательское….отношение….к……...
 ………окружающим….лицам….женского….пола………………………
 ……………………………………………………………………………………………………
 Место смерти: город, селение…………..г. Нелюбезнов………………….
 район………
 Или, постойте. Может быть, кто полагает, что на первый раз его можно помиловать? Молодой Доблодой и сам был того безнадёжного мнения. Извивался, паразит, аскаридой: «Дяденька-ааа-дяденька-ааа-атпустите!» Унижался. Жал на жалость. На обожаемую нами мозоль. Да только напрасен был плач. У его палача эта мозоль была каменной. Думал, хотя бы. Надеялся, что. Может ещё опротивеет. Если и не растрогает, то уж, хотя бы, не тронет. Не станет мараться об эдакую недоразумь. Думал, напутственным пендалем дело и кончится,…
 (дальше смотри сначала)*