На ветреном небосклоне, чтобы разбиться

Холодный сентябрь. Листья шуршат под колёсами машин. Теперь воздух пахнет загадочным сном. Он этого не чувствует. Человек на соседней кровати тоже. Их объединяет: возможность существовать, отсутствие возможности жить. Больная тишина пришла в эту комнату, как строгая мать, и умерла на полках, покрытых  пылью и прогнившим временем, только бы заглушить звуки радости, доносящиеся с улицы. Унылые обои давно пропитались запахом старости и ненужности. Над дверью висят тяжёлые часы. Секундная стрелочка нервно дёргается, пытаясь вырваться из этого проклятого круга, но все попытки тщетны. Она так беззащитна. Холодная гирька, призванная стучать так громко, как стучат колокола в церкви, сейчас спит, она даже не качается из стороны в сторону. Просто нет сил. Разве это не печально?.. И свечи все потухли, зачем же они здесь? Когда лампы перестанут светить, ими воспользуются. В этой комнате не хватает бесценной капельки женского тепла, чтобы оживить эту грубость цветов и развеять аромат смерти. Но лишь одна маленькая некрасивая медсестра приносит сюда кашу. Такая угловатая и нелепая, что при взгляде на нее не хочется жить. Ещё и часы встали.

Что происходит, когда время перестаёт иметь значение для человека? Ничего, кроме появления паутины в мыслях и поступках, бессмысленной расслабленности или напротив безумной активности, усыпанной этими пёстрыми эмоциями, а также падение в пропасть всё ниже и ниже. Человек разрывает сети плотно изолированных желаний, он мыслит теперь свободно. Все правила становятся пустыми. Теперь ветром он скользит по волосам прохожих, уповая всему новому и с его точки зрения грандиозному. Но только не в этой палате. Эти больные чрезвычайно больны. Они так трагичны в этом тусклом свете, окон здесь нет, что становясь очевидцем их меланхолии, неминуемо впадаешь в апатию сам. Радости бесконечность им уж точно не приносит.

Однако Сэму теперь действительно не нужно заглядывать в  календарь и вечно менять батарейки в старых привычных часах, зато теперь в его голове другие вечные будни тяжёлых мыслей. Сквозняк, растаскивающий по полу холод, напоминает о конце лета. Даже столь дорогой сердцу плащ не слезает с антресолей, хотя дожди. Реки тревожатся большими каплями и набухают, так необратимо поднимаются до краёв, чтобы затопить города. А эта палата, как отдельный кусок несуществующего мира - даже если Земля утонет в этих неудержимых божьих слезах, они останутся сухими.

Эти люди лишь нервно сглатывают, вспоминая о присутствии друг друга. Периодически  впадая в сны, они закрывают глаза и, почти умирают. У героев нет прошлого. Удивительно, но эти два тела обладают чуткими богатыми душами. Дурацкие недвижимые ноги и пальцы, неуклюжие от пареза, подарили им … вечности. Осуждённые на долгожданную гибель, они засыпают, чтобы однажды не проснуться.

Слишком печальные выходные в этой больнице, чтобы хоть чему-то удивляться. Безгранично тихие, как дремучий лес спокойным днём.

Им кладут холодную кашу в серые тарелки и подвигают столы ближе к кровати, так нещадно не скрывая, что они здесь не нужны и даже для медсестёр – обуза. Как мерзко есть эту кашу. Тарелка выскальзывает из рук Сэма и падает на пол, обливая неприятной жидкостью одеяло.

- Неуклюжая чертовщина! Тупица! – яростно, таким противным хриплым от долгого молчания голосом, кричит Бред. Сэм нервничает, но ничего не может сделать. И до прихода медсестры Бред орёт на Сэма, запихивая в себя ложку за ложкой овсянку, бубнит, как одержимый, сумасшедший  человек. У Сэма начинается нервный тик: левая нога дёргается  под одеялом, и он уже не способен адекватно воспринимать реальность. Лицо Бреда становится бардовым: сейчас он выскажет этому упырку всё, что накопилось! Как много ненависти, оказывается, хранилось в этой блёклой тишине.

-Ты бы лучше умер, уже. Здесь нечем дышать. Два инвалида это слишком для одной палаты, лучше бы ты сдох, бесполезная дрянь!

Сэм в истеричном молчании трясется на жёсткой кровати, он чего-то боится. Боится ответить ему грубо. Почему-то.

Слёзы, неудержимые слёзы текли из помутнённых, закоченелых глаз. Он охолодевший извергался, как вулкан,  прозрачными несолёными слезами, истошно глотал воздух. Медсестра, прибежавшая на крик Бреда, посмотрела на больных, как на неугомонных или недоразвитых детей и убрала тарелку, вытерла кашу с пола. Потом женщина вывезла кровать с Сэмом из палаты. Несколько минут он провёл в длинном коридоре, среди обыкновенных больничных стен, пропахнувших медикаментами. В плате № 12 стало вновь тихо. Как раньше.

Вы думаете, он психически больной? Нет. Ему только что разбили сердце.

***
Зима. Декабрь. Ветер запускает острые снежинки в форточку, чтобы скорее обратить в прах ненужного самца. Дерзкие снежинки колют лицо Сэма утренним морозом. Но он не чувствует холода. Его мысли копошатся, вытаскивая любимые воспоминания из прошлого. То детство запахом пирога врывается в его мир, то красивая аристократическая рука юной леди мелькает перед глазами. Он становится таким далёким от действительности, что не чувствует своей ущербности и недвижимости конечностей. Как ребёнок, Сэм улыбается песчаным берегам морей и синему небесному беспределу. Его чистое лицо, изрезанное морщинами, выразило спокойствие и благодарность.

Бред  каждое утро мучился мыслями об одиночестве, так страдал он из-за отсутствия соседа. Так винил он себя за несдержанность. Ночная темнота до смерти пугала его, галлюцинации развлекали его душу в это время суток. Он не знал, что тот старый беспомощный псих, только что умер на своей кровати от паралича мышц. Если бы знал, то постарался бы перестать дышать в это же самое мгновение.