Доктор её тела

Я проснулся рано утром,
Я увидел небо в открытую дверь –
    Это не значит почти ничего, кроме
Того, что, возможно, я буду жить.

(Из репертуара гр. «Наутилус Помпилиус»)

Ольга открыла глаза. Самыми первыми предметами, попавшими в её поле зрения, были грязно-серые пятна на потолке, с которого меланхоличными хлопьями осыпалась штукатурка. Где-то на периферии она увидела, что стены в комнате покрашены в стандартный цвет всех больниц и прочих подобных учреждений – салатно-зеленый. Как маленькие колокольчики, в голове звенели чьи-то слова. Она не могла припомнить, где же могла слышать их.
- Ей осталось жить не более трех дней. И не надо на меня так укоризненно смотреть, уважаемый Николай Николаевич!
- Но как?! – ужаснулся другой голос. – Как вы могли допустить к операции практиканта?! И почему вы так уверены, что она непременно умрет?
- Голубчик, - несколько покровительственно отозвался другой голос, - а что вы хотели? Это же сепсис!
Ольга равнодушно прогоняла в голове застрявшие слова, как магнитофон крутит оставшуюся пленку на кассете, пока не сядут батарейки. «Осталось жить не более трех дней… Сепсис… Жить не более трех дней… Сепсис… Не более трех дней… Сепсис… Сепсис… Сепсис… Сепсис…» И вдруг она поняла, что именно про НЕЁ говорили эти врачи, что это ЕЙ осталось жить три дня, что это у НЕЁ болезнь с холодно-высокомерным названием.
Ольгу колотил озноб. Где-то там, в глубине её тела уже пошла гулять по организму бактерия с труднопроизносимым латинским названием. Девушка попыталась поплотнее закутаться в тоненькое одеяло, чтобы удержать остатки тепла, проворно ускользавшие от неё.
Дверь негромко скрипнула, приоткрываясь, чтобы впустить в палату рослого, плотно сбитого мужчину. Ольга вопросительно взглянула на него. Вошедший не был ей знаком. 
- Добрый день, - знакомым голосом поздоровался он. – Меня зовут Николай Николаевич Кириленко. Я врач-реаниматолог.
Она поняла, что стоящий перед ней человек и есть тот самый доктор, который защищал её в той короткой перепалке. А еще она только сейчас до конца осознала, что все, что она слышала, не было ни сном, ни игрой воображения.
- Как вы себя чувствуете?
Ольга честно ответила, что ей очень холодно и еле-еле удержалась от того, чтобы не спросить, как должен переноситься сепсис.
Николай Николаевич ушел. Вскоре ей принесли одеяла, аж целых два. Ольге стало чуть-чуть теплее, она даже вытянулась на кровати. Про себя она проклинала этот чертов аппендицит, из-за которого ей пришлось в срочном порядке делать операцию. Времени не было даже на то, чтобы взять с собой деньги. А кто будет оперировать за так? Естественно, что проводили операцию практиканты. Она помнила, как шла, сгибаясь пополам от боли и держась за Олега, мужа её подруги – единственного человека, который смог быть с ней тогда (Майка укатила в Египет). Кроме дружеских, никаких отношений с Олегом у неё быть не могло, потому что он даже не знал, что её фамилия - Крылова. Потом молоденький врач пытался «законтачить» с ней, а она из вредности на все его вопросы отвечала односложно – «да», «нет», «не знаю», или молчала. Ей хотелось лишь избавиться от этой боли, не прикладывая при этом абсолютно никаких усилий со своей стороны.
Избавилась. И теперь умрет через три дня. Олег уехал в Египет вслед за Майей, он и так задержался в городе. Некому и некуда будет сообщить о её безвременной кончине. Ольга тихонько, в подушку, заплакала. На душе, после того, как выревелась, стало гораздо легче.
В палату зашел Николай Николаевич. Улыбнулся ободряюще – не дрейфь, мол, прорвемся, - дал небольшой кассетный плеер, сказав, чтобы слушала блюз и не смела раскисать, и ушел.
Она нажала кнопку, и голос несравненного Сэма Кука зазвучал из динамиков. Она благодарно улыбнулась – теперь будет чем занять последние три дня её жизни. Медсестра сделала ей укол, и Ольга уснула.
***
Старческий голос негромко бубнил под ухо:
- Слышь, Мань, а где доктор-то наш, Ник Никыч? К нему как девку ту привезли, сам не свой ходит.  - По¬слышался звук отжимаемой тряпки, гулко шлепнувшейся на пол.
- Знамо где – в Москву уехал. Там лекарство какое-то на кроликах да мышах испытывают…
- А что за лекарство-то? – нетерпеливо перебила первая уборщица.
- Ты мне дашь сказать или нет? Говорю ж, от зараж¬ния крови.  Для девчонки поехал искать.
Звякнула дужка ведра, зашаркали тапочки и голоса удалились.
Ольга осторожно открыла глаза. Как и следовало ожи¬дать, в палате никого не оказалось. Зато теперь она знала, куда делся её чудесный доктор. Почему-то ей вспомнился рассказ Куприна, где незнакомец, позднее оказавшийся врачом, спасает, в буквальном смысле, всю семью. Может быть, и её так спасут…
Господи, как же не хочется умирать в 26 лет! Она проснулась среди ночи и думала, зачем жила – вроде бы все, как у всех – школа, институт, работа... И уже почти не вспоминался дар художника, загубленный презрительно-насмешливым отношением окружающих...
Да, все, как у людей – нелюбимая, но престижная и хорошо оплачиваемая работа, вечная погоня за лишней копейкой, одиночество, неустроенность в личной жизни... Все, как у всех. А надо ли было ей становиться  экономистом, как требовали родители – или лучше было бы послушать себя и идти в архитектурный?
Из друзей только Майка и Олег – но это лишь общение по интересам. А кто виноват в том, что в институте она сознательно оградила себя ото всех контактов с однокурсниками – для лучшей успеваемости. Никто. Лишь она сама. Никто.
И, может быть, именно поэтому она лежит сейчас в больничной койке, укутанная тремя одеялами – да и то по протекции доктора? Может быть, поэтому она медленно умирает здесь, а все это – как наказание за неиспользованные шансы, так щедро предоставлявшиеся ей судьбой?
Ольга молила все высшие силы о том, чтобы ей дали еще один шанс, последний – выжить. Лишь выжить, а потом…
Она оборвала себя. Потом будет потом. А сейчас её выламывало на кровати, перед глазами плавали какие-то круги, пятна и чьи-то размытые силуэты. Из тумана, вязкого, как сметана, раздался голос:
- Катюш,  у неё 41,5. Неси жаропонижающее, быстро!
Какое смешное слово – «жаропонижающее». Оно пахнет киселем, яблочным киселем и мамиными пирожками… Мама,мамочка, мама…

***
К вечеру ей стало лучше – температура упала до 38,9. Бред пропал, и в голову пришло совершенно неуместное желание – умыться, накраситься и причесаться. Она догадывалась, что волосы спутались, остатки туши размазались по лицу, и, вообще, тот ещё видок. И всё-таки Ольга сильно сомневалась, что Николай Николаевич отправляется в столицу из-за каждого больного.
Когда-то давно она увлекалась психологией. Именно тогда, в 20 лет, Оля услышала в первый раз, что у неё какая-то необыкновенная привлекательность, которую ничем невозможно объяснить. Не сказать, что красавица, но и не Квазимодо женского пола – немного неправильные черты лица, русые волосы до лопаток, ладная фигурка. Но в то же время было в ней нечто завораживающее, притягивающее взгляд.
Через несколько лет она вспомнила те слова, но уже не с польщенной, а горькой улыбкой. Все её попытки выстроить сколько-нибудь долгосрочные отношения заканчивались неудачей. Тот же человек назвал это неумение создавать стабильные взаимоотношения с окружающими «синдромом алкогольной наследственности» (Ольгин отец был алкоголиком). Сейчас она вспомнила об этом и ужаснулась – такой диагноз можно ставить практически всей стране! Но ведь дети не должны отвечать за грехи родителей, это же ненормально!
Но и в таком состоянии она смогла понравиться Николаю Николаевичу, непричесанная, ненакрашенная, со своим заражением крови, наконец!
Плеер щелкнул – кончилась пленка на этой стороне кассеты. Ольга подумала, что так же заканчивается её жизнь, пусть короткая, пусть бездарно прожитая, но такая дорогая жизнь.
За окном начало светать. Солнце, лениво потягиваясь, просыпалось и разгоняло облака, окрашивая их в причудливые оттенки, для которых досужее человечество ещё не приду¬мало названий.
В коридоре зашлепала разношенными тапками медсестра. Ольга честно попыталась уснуть, считая кудрявых баранов и розовых слонов. На тысяча сто сорок каком-то она задремала. Ей снились родители, уехавшие в Америку. Они стояли на пляже, веселые, загорелые, белозубые, махали ей рукой и звали к себе. И всё было бы прекрасно, если бы они не умерли полтора года назад…
Проснувшись, она почувствовала невероятную слабость во всем теле. Больно было даже шевельнуться. Ощущение было таким, как будто ей вкололи сульфазин . Ольгу трясло, она застонала. Губы что-то бессвязно шептали, жили словно сами по себе. Голос становился все тише и тише, слова все неяснее и неразборчивее… 
***
- Оленька, где шляется твое величество? Я уж заждался тебя!
Она улыбнулась – он опять опоздал, а теперь говорит, что устал ждать. Коля, Коля... Едва ли не единственный раз в жизни он не опоздал - неумехи-практиканты во время операции занесли в её организм бактерию со сложным латинским названием, которая вызывает заражение крови. Она лежала на больничной кровати и медленно умирала… Вакцина, до того испытывавшаяся лишь на животных, спасла ей жизнь. Точнее, Николай Николаевич, Коля, который раздобыл её в Москве.
Ольга изменилась. Внешне – такая же, как и обычно. Вот только в глазах – просветление и понимание того, что всё рано или поздно изменится к лучшему. Она забросила ненавистную работу и идею жить как все, решила начать жизнь сначала, с чистого листа – но уже безо всего того, что так мешало ей в той, прошлой, жизни - например, чрезмерной зависимости от чужого мнения.
Ольгиной любимой песней стал «Доктор твоего тела» «Наутилуса». Изменилась и фамилия – не Крылова, а Кириленко. А отчество её ребенка будет Николаевич, как и у мужа, доктора её тела